Рабы ударили. Ударили неумело, неподготовленно, но отчаянно, поэтому охрана дрогнула. Римляне прижались к выходу из виллы, всеми силами сдерживая напор невольников. Успех рабов не удалось развить, римляне контратаковали, наземь упали первые невольники, сраженные ударами мечей охраны. Я скомандовал гладиаторам поддержать захлебывающееся наступление. При виде гладиаторов, охранники укрылись в вилле. Входная дверь с грохотом захлопнулась, скрипнул засов. Несколько рабов, осмелевших, с мечами в руках, безуспешно попытались выломать дверь.
Рабы лупили по двери, а один из них просунул лезвие гладиуса в щель между дверью и стеной. Лезвие зашло почти наполовину и раб, найдя упор, приложил усилие. Сделал он это с такой силой, что клинок лопнул, а в руках невольника остался огрызок. У него, как и у каждого из рабов, получивших возможность расплатиться с римлянами по счетам, безумным светом горели глаза. Двигала этими людьми неутолимая жажда мести.
Рут с гладиаторами ожидали распоряжений. Гопломах кружил верхом на своем гнедом в нескольких десятках футов от заблокированного входа виллы, где толпились освобожденные рабы.
— Не вмешивайтесь! — отрезал я.
Рабы у дверей затеяли стаскивать к запертой двери тела павших товарищей, блокируя проход. Несколько человек обогнуло виллу, возможно, зная о наличии в здании дополнительных выходов. Еще с дюжину невольников скрылись в стойлах, когда как остальные вскарабкались на крышу, к отверстию дымохода со стогами сена из стойл. Сено забрасывали поджидавшим их на крыше товарищам. Вернулись рабы, обогнувшие здание по периметру, с зажженными факелами.
— Они хотят выкурить свиней, — бросил Рут, безразлично наблюдавший за происходящим. — Может поможем?
Я покачал головой. Нет, наша помощь не требовалась. Рабы справялись. Да и не выкуривать они собрались охрану, невольники решили удушить своих поработителей угарным газом, живьем. В помещение, в котором римляне искали спасение заблокировали единственный выход. Окон в вилле не было, а значит у охраны, забаррикадировавшейся внутри, не было возможности спастись. Извергая ругательства, что-то крича на россыпи разных языков, рабы потрошили плотно набитые стога сена, поджигали их, пропихивали в отверстие дымохода.
В небо устремились густые столпы дыма, сумерки озарили вспышки пламени. К сражающимся у виллы невольникам присоединялись все новые рабы, выбегавшие из других зданий, некоторые заключенные в кандалы. Я видел людей, кто проводил большую часть своей жизни в грязных душных подвалах. Людей, ходивших на виноградники и ремесленников. Они скидывали с себя оковы и присоединялись ко всеобщему, охватившему виллу безумию.
Из здания, в котором оказались заперты охранники послышались требования, перемешанные с угрозами. В дверь застучали, затем на полотно обрушился первый удар. Невольники навалились на тела своим весом. Дверь не открыть. Ругательства и угрозы сменились криками, мольбой, раскаянием и призывами выпустить живых людей.
Тщетно!
Ответом стал громкий, дружный хохот рабов, подносившим сено к проему дымохода.
[1]ВдревнемРиме: аристократ, представитель знати, нобилитета. [От лат. nobilis — знатный, благородный].
[2]Основу рациона сельского раба составляла пшеница. Ячмень римляне также выращивали, но считали его кормом для скота, ячменной кашей кормили только гладиаторов, для укрепления мускулатуры.
[3]Сика — короткий меч или кинжал, который использовали древние фракийцы и даки, а также гладиаторы в ДревнемРиме. Изготавливался из меди, бронзы, позднее — из железа.
28
Сегодняшняя ночь поднимет с самого дна Республики гниль, копившуюся здесь веками. Я ловил на себе взгляды разных людей с разными судьбами, в которых запечатлелась боль и разочарование долгих лет рабства. Сложные люди, у многих из них не осталось ничего человеческого. Я понимал, что освобожденные жаждат утопить Рим в крови, эти люди принесут разрушение и смерть.
Мои диверсионные группы гладиаторов прямо сейчас ставили Республику с ног на голову, выбрасывали на обескровленные римские земли сотни и тысячи сорвиголов, неорганизованных, готовых убивать и крушить все вокруг.
— Спартак! — вскрикнул один из невольников.
Я обратил внимание, что несколько бывших рабов о чем-то переговариваются, с любопытством поглядывая на меня. Ко мне вышел один из этой компании, ему поручили говорить от лица всех остальных. Как и остальные, этот невольник имел запущенную бороду и усы, слипшиеся комьями. Волосы спадали по плечи, в прядях встречалась седина, густые брови выцвели. Кожу местами покрывала короста. Он впился в меня взглядом.
— Это правда? — коротко спросил он.
— Ты не задал вопрос, — сказал я.
— Тебя правда зовут Спартак? — пробурчал невольник.
— Вежливее, бородатый или останешься без усов! — Рут гоготнул.
Не ушло от моего внимания и то, что бородатый, как назвал бывшего невольника с латифундии Рут, напрягся при словах гопломаха, его руки сжались в кулаки.
— Меня зовут Спартак, это правда.
Бородатый коротко кивнул, еще некоторое время пожирая глазами Рута.
— Чего хочешь? — вдруг спросил он.
— Хочу дать тебе и твоим братьям то, чего ты заслуживаешь! Свободу!
— Хм, а тебя кто просил? — бородатый принялся чесать голову коросту на щеке, застывшую жесткой желтоватой коркой.
— Тебе не нужна свобода?
Бородатый усмехнулся, мотнул своей гривой.
— Предпочитаю обладать тем, что могу себе позволить, смекаешь? Расплачиваться нам с тобой нечем! Поэтому зря ты все это затеял, ой как.
— Нам нечем отблагодарить вас! — послышалось из-за спины бородатого.
— Да вас никто и не просил нас освобождать! — подхватил другой невольник.
— Опомнись, — я схватил бородатого за руку, схватил сильно, так, чтобы вернуть его в чувства. Казалось, этот человек не в себе. — Ты больше не раб, а я не собираюсь требовать денег за твое освобождение!
Из-за спины бородатого опять послышались недовольные возгласы.
— А если бы были деньги, ты бы взял? — напирал бородатый, потянув свою руку и высвобождаясь.
Видя, что мои гладиаторы напряглись, я попросил их не вмешиваться, приложив указательный палец к губам.
— Твоя свобода не стоит никаких денег! — заверил я.
Неужели эти люди всерьез не понимают, что произошло? Мы не на рабском рынке, мне нет необходимости называть цену выкупа, я возвращаю людям то право, которое их не может лишить никто. Впрочем, мой ответ пришелся бородатому не по вкусу. Его глаза, прячущиеся за нестриженной челкой впились в меня, вопрошая.
— Хочешь сказать, что раб на латифундии не стоит даже вонючего медяка? — прорычал он, теряя самообладание. — Хочешь сказать, раб латифундист не ровня гладиатору?
Он продолжал нести чушь про мнимое неравенство, про выкуп и развернулся вполоборота, будто обращаясь к толпе застывших поодаль невольников латифундистов. Я увидел, как в его руках мелькнул осколок камня, зажатый между пальцами в кулаке. Он приготовился нанести удар, но я ударил на опережение. Наотмашь, тыльной стороной ладони по покрытому коростой лицу. Бородач рухнул наземь, плюясь кровью и осыпая меня проклятьями. Осколок упал у его ног. Бывшие рабы, не отпускавшие палки и камни, замерли. Мои бойцы обнажили свои клинки. Какая же каша творилась в головах тех, кто только что не оставил камня на камне от виллы своего доминуса. На лицах бывших невольников застыла ярость. Животное, неконтролируемое желание убивать, бросило рабов в отчаянное наступление с палками и камнями против холодной смертельной стали. Я отбил несколько брошенных в меня камней, на ходу оседлал Фунтика и отступил к своему отряду.
— Заберем у них лошадей!
— Доспехи!
— Оружие!
Несколько невольнико пали, сраженные точечными ударами моих гладиаторов, захлебываясь в собственной крови. Остальные буром перли вперед. Ничего не стоило выпотрошить из этих неблагодарных людей кишки. Но их высвободившаяся ярость, это именно то, что мне нужно, именно то, чего я ждал.
— Уходим! — выкрикнул я.
Гладиаторы не стали задавать вопросов. Мы развернули своих коней и сразу перешли на галоп. Копыта жеребцов подняли с земли пыль, облако которой скрыло от наших взглядов обезумевшую, дикую толпу рабов, выкрикивавшую нам вслед проклятия и угрозы. Теперь их оковы спали… Очень скоро крики растворились в ночи. Время спустя мрак поглотил догорающую виллу.
Хотелось верить, что начальники отрядов не ослушаются мой приказ и не утопят апулийские латифундии в крови рабов. Мне необходимо, чтобы шайки неконтролируемых невольников, захлебывающихся в собственной ярости, вырвались на земли Апулии.
Записки Марка Лициния Красса
Я вошел в Рим без приглашения, с отрядом конницы. На улицы выходил народ, люди приветственно вскидывали руки, выкрикивали мое, Марка Красса, имя, выражая свое расположение[1]. Мы вихрем обогнули Целий, оказались на Велии[2] у Палатина[3], на всем ходу устремилась к площади Форума и Капитолию[4], к курия Корнелия[5], где седал сенат. Впереди показался храм Ларов[6], рядом очертания Священной дороги[7]. Миновали здание Регия[8] с тремя огромными арками, (в каждую из которых мог запросто заехать слон с груженной колесницей) и храм весталок[9].
На Форуме подгоняемая криками кавалеристов толпа отступила к Этрусской улице[10], в район Велабра[11], кого-то согнали к Аргилету[12], в долину Субуру[13]. Я, следуя традиции остановился у храма Диоскуров и напоил лошадей в источнике Ютурны[14].
Римский форум…
Некогда первые римляне хоронили на месте будущего Форума своих предков. Неправда ли символично, что на костях предков решалась судьба Республики?
Через ростры комиций[15] виднелось здание курии, носившее имя Счастливого Суллы. Я спешился, вошел в курии и сообщил, что Марк Лициний Красс прибыл в Рим, как меня просили. С этими словами, я выпотрошил к своим ногам мешок с отрезанными головами консулов. Я встал на голову Суры одной ногой, оперся локтями о колено и устремил взгляд на старика, лысого и исхудавшего — первого среди равных, принцепса[16] Луция Валерия Флакка[17], Флакк сказал, что он, потомок рода Валериев одного из основателей Республики Публия Валерия Публиколы[18], не узнает меня и ему стыдно наблюдать, как один из лучших государственных сынов рушит республиканские устои нашего государства! Одумайся, Красс, пока еще не поздно что-либо изменить — таковы были его слова.