Однако в Бескове мне не нравилась его подозрительность. К примеру, он до конца жизни был убежден, что в ташкентском «золотом» матче 1970 года ЦСКА – «Динамо» Маслов и Аничкин продали игру. Но я в это не верю – как и в то, что Романцев «сдал» игру Минску, за что, по слухам, Константин Иванович его в 1982-м из команды и убрал.
Бесков был диктатором. Как и годы спустя Олег Романцев. А такой метод управления я никогда не одобрял. «Спартак» – не тот клуб, где должна быть диктатура. Тренерское искусство Романцева при этом не вызывало сомнений. К тому же «Спартак» в начале девяностых лучше всех воспользовался развалом Союза, пригласив лучших игроков из разных республик, в первую очередь, Украины – Онопко из Донецка, Цымбаларя и Никифорова из Одессы, – а также Пятницкого из Ташкента.
Однако то, что творилось вокруг команды, было неприятно. Когда Николая Петровича пересадили с иномарки на «Жигули», мы, ветераны, восприняли это как нонсенс. Просто не укладывалось в сознании. Как и вообще отношение к спартаковцам старших поколений. Личного контакта в ту пору с Романцевым не было никакого. Я вот не приезжал в Тарасовку около тридцати лет, включая весь период его управления клубом. И это было очень горько.
Беда заключалась в том, что ветеранами Олег Иванович считал только свое поколение, 70–80-х. А вот наше, которое выиграло кроме всего прочего олимпийское золото и Кубок Европы, было, что называется, побоку. Правда, потом ему вроде бы доказали, что так нельзя.
Меня часто спрашивают – каково ощущать себя лучшим бомбардиром в истории «Спартака». Да я об этом и не думаю! Жизнь продолжается, и я стараюсь смотреть в завтра, а не оглядываться на вчера. Хотя, когда интересуются – с удовольствием вспоминаю. А еще спрашивают – какой из своих голов считаю лучшим за карьеру. Но хороши все мячи, которые пересекают линию ворот! Наиболее памятен один гол, его еще крутили в хронике, в полуфинале Кубка с «Зенитом» на стадионе «Динамо». Я обыграл двоих или троих с левой стороны и пробил в «девятку».
В порядке юмора могу вспомнить один мяч, который я закатил в кубковой встрече – уже не вспомню, с какой командой. Мне тренер Владимир Горохов сказал, что я забил позорнейший гол – мяч еле пересек линию ворот. Я спросил:
– Владимир Иванович, а его не засчитали?
– Засчитали, – сдал он назад. – Но тем не менее…
Конечно, все голы ценные. Помню, забил три «Зениту» – все мячи в верхних углах, а мы проиграли 3:4. Так что радости после игры было немного.
А вот быть пенальтистом – это особая профессия. Я за свою футбольную карьеру всего два раза подходил к одиннадцатиметровой отметке – один раз, еще будучи игроком «Крыльев Советов», не забил в ворота армейцев, а второй, уже спартаковцем, – забил Леониду Иванову в ворота «Зенита». Как сейчас помню – в западные ворота стадиона «Динамо».
Пенальти – это не мое. Парадоксально, но, имея голевую ситуацию в игровое время, чувствовал яростную уверенность, что сейчас забью. Как однажды написал выдающийся журналист Лев Филатов: «Он бил нечасто, но забивал чаще других». Это про меня! Бил только тогда, когда мяч был готов для удара. А при пенальти, когда ты остаешься один на один с вратарем и трибунами, такой уверенности у меня не было.
И я никогда специально не падал, чтобы заработать пенальти. Даже не знал, что это такое. Нас сбивали, порой нещадно. Был такой футболист Евгений Рогов, очень грубый игрок. Однажды он в одном матче вывел из строя троих спартаковцев. Я на высокой скорости рвался к воротам «Локомотива», и он нещадно меня подкосил.
– Что ты творишь, мог мне ноги сломать! – поднявшись, закричал я на него.
– Ты же один на один выходил, – спокойно парировал Рогов.
Вот и все.
Спартак – имя гладиатора, который боролся и отдал жизнь за свою свободу. Свобода – как раз то, с чем ассоциировался наш «Спартак». От этого, думаю, и родилась любовь к нему простых людей, и именно в этом я вижу причину популярности «Спартака» и его феномен.
Владимир Маслаченко«Для Николая Петровича “Спартак” был маленьким свечным заводиком»
Он влетел в студию за минуту до эфира – как всегда, с ослепительной улыбкой. Вознамерился было снять с шеи стильный шелковый шарфик, но ведущий, Георгий Черданцев, взмолился: «Владимир Никитович, оставайтесь в нем!» А Маслаченко только того и надо было. И выпуск ток-шоу «90 минут» превратился в театр одного актера, и после такого спектакля мы расходились в потрясающем расположении духа. Как, собственно, и всегда после общения с этим человеком.
Его участие в той программе не планировалось. Но в свои семьдесят четыре маэстро был безотказен, и когда его, едва завершившего запись авторской программы «Маслаченко плюс», попросили заменить в студии «90 минут» приболевшего Сергея Юрана, он легко согласился поработать еще полтора часа. И тут же в прямом эфире сделал оговорочку (подозреваю, не случайную): «Только что в программе “Маслак плюс”… Ой, простите…» Мы упивались Маслаченко, тщетно пытаясь ему соответствовать.
Это было всего за месяц до его смерти.
Владимир Никитович обладал удивительным даром – любой шуткой, репликой, да одним своим видом создать у окружающих хорошее настроение. Видя его, никогда не ворчавшего, не жаловавшегося на жизнь и не проявлявшего иных стариковских наклонностей, хотелось думать, что не возраст управляет человеком, а человек – возрастом. А как иначе, если почти в семьдесят пять он катается на горных лыжах, рулит яхтой, работает, сколько и молодым не снилось?
Уже в детстве Маслаченко, заходя в мой дом через экран черно-белого телевизора, стал для меня родным человеком. Не потому что я, мальчишка, болел за «Спартак», а Владимир Никитович когда-то защищал его ворота. И не оттого, что, как выразился Маслаченко в нашей беседе для «Спартаковских исповедей», у него, когда он комментирует «Спартак», «уши торчат все равно, куда их ни засовывай».
Кстати, когда к 90-летию со дня рождения Маслаченко мы делали интервью с его внучкой Юлией, ставшей ведущей «Матч ТВ», она вспоминала: «У нас на даче даже на фасаде была выложена из кирпича эмблема “Спартака“ – чтобы вы понимали, насколько все было серьезно. Он сделал это, когда строил эту дачу. Того, что он спартаковец, дедушка не стеснялся».
Владимир Никитович стал для меня родным потому, что для советского телевидения у него были беспрецедентно теплые, непосредственные, живые слова, интонации, юмор. Маслаченко рассказывал о футболе не по-советски – по-человечески. Недаром он оказался едва ли не единственным из заметных футбольных комментаторов Союза, кто стал в полной мере востребованным и в новое время. Со всеми своими фирменными, неподражаемыми присказками: «Будьте любезны!», «Вот дьявол!» и многими, многими другими…
Кто-то из его коллег в детстве мне нравился, к кому-то я относился нейтрально, кто-то меня раздражал. И лишь одного я любил. Того, кто был способен при выходе Юрия Савичева один на один с Таффарелом в финале сеульской Олимпиады закричать на всю страну: «Ну забивай, я тебя умоляю!» Савичев забил. Потому что ТАКУЮ мольбу не услышать было невозможно.
История спорта – это ведь не только голы, вратарские подвиги, победы. Это еще и такие вот культовые комментаторские фразы. Они врезаются в память чуть ли не сильнее, чем происходящее на поле. Потому что потрясающе передают чувства миллионов.
А передавать эти чувства он умел еще и потому, что не изменял себе. Сам Маслаченко называл эту свою неконъюнктурность «комплексом неподчинения». Он запросто мог, допустим, и ругать Гуса Хиддинка, когда все его хвалят, и хвалить, когда все ругают. И не из чувства противоречия, а потому что видел в футболе что-то свое.
В семнадцать лет мне, начинающему корреспонденту еженедельника «Собеседник», способному предъявить разве что любовь к футболу в целом и «Спартаку» в частности, посчастливилось впервые перешагнуть порог его квартиры в величественной «сталинке» на Соколе. К счастью, в хозяине квартиры не обнаружилось и намека на высокомерие, взгляд свысока, стремление поучать. Все знали, что он любил себя, но эта любовь распространялась и на тех, кто рядом. Будь они хоть на полвека младше.
Потому-то журналистский молодняк всегда и обожал его. Он влюблял в себя каждой фразой, не похожей ни на чью другую. Спустя несколько дней после нашей первой встречи завизировал то интервью совершенно маслаченковской подписью: «Проверено! Мин нет!» Для меня уже один этот автограф был высшей оценкой. Но тут произошло то, во что я еще долго не мог поверить. В качестве награды за труд Маслаченко предложил мне провести 90 минут матча «Спартак» – ЦСКА вместе с ним. В комментаторской кабине «Лужников»!
Разумеется, о том, чтобы я произнес в эфире хоть слово, не могло быть и речи. И вот это-то было самым мучительным. Не потому, естественно, что хотелось поделиться своими незрелыми мыслями с многомиллионной аудиторией. А просто потому, что футбол я воспринимал в то время еще как чистый, «нефильтрованный» болельщик. Как это – не издавать вопль восторга, когда «Спартак» забивает? Как это – не разражаться проклятьями, когда он пропускает? Как?!
Если бы я тогда не сдержался – боюсь, двадцать лет спустя, обратившись к Владимиру Никитовичу с просьбой об интервью для книги о «Спартаке», не был бы приглашен в ту же квартиру на Соколе.
На дворе был сентябрь. Тепло на улице и тепло на душе. Мы взахлеб проговорили часов пять, и я убедился, что за двадцать лет он не постарел ни на минуту. Чуть глуховат на одно ухо? Так и в 1990-м он был так же глуховат, и вообще это еще со времен его знаменитой травмы накануне ЧМ‑62. Но душа-то – та же, задорная, мальчишеская. И голос, и смех, и поведение, и стиль, и смак в изложении, и любовь к жизни, и страсть красиво одеваться. Недаром еще Николай Старостин в своей книге писал, что когда-то молодые игроки «Спартака» копировали даже походку Маслаченко.