Я их понимаю. А потому завидовал белой завистью коллегам с «НТВ-плюс», у которых было счастье видеть и слышать его, заряжаться его энергетикой каждый день.
И мне в страшном сне не могло присниться, что после сольного концерта в шелковом шарфике в «90 минутах» мы больше не увидимся с Маслаченко никогда. Вечером 18 ноября 2010 года великого комментатора разбил тяжелый инсульт. Десять дней борьбы врачей за его жизнь оказались безуспешными.
Наша встреча двумя месяцами ранее стала последним его большим интервью. В тот день Маслаченко собирался на церемонию вручения награды «Гордость России», о чем со смесью этой самой гордости и самоиронии он мне и рассказал, положив начало долгому повествованию.
– С того времени прошло уже больше шестидесяти лет, но я по сей день все отчетливо помню. Как-то я заснул в спортзале стадиона «Спартак» в Кривом Роге, где пропадал днями и ночами. И меня там в два часа ночи нашла мать. Искали по всему городу, а я безмятежно спал на матах. Вот с тех очень давних пор и поселилось в моем сердце это слово – «Спартак». По натуре я однолюб. И с женой мы вместе уже пятьдесят два года, а это – «вредное производство», тут год за два можно считать, ха-ха! Вот и с клубом – такая же история. Однажды попав в московский «Спартак», я больше никогда не болтался по командам, хотя возможностей было – не счесть.
Рядом с тем поселком в Кривом Роге, где я жил, находился стадион «Строитель», а до «Спартака» надо было ехать на трамвае. Зато там были интереснейшие для мальчишки водные пространства – одна река, вторая, а между ними какой-то затопленный рудник, глубину которого никто даже и не знал. До и после тренировок мы с дружками бесконечно прыгали в воду с крутых берегов, со скальных участков высотой метров десять-пятнадцать. Полеты были такие – дух захватывало.
В общем, любил я это место – и полюбил название «Спартак». Тогда ведь, после войны, началась эра великих «Динамо» и ЦДКА. И когда тебя спрашивали, за кого ты болеешь, то добавляли:
– За ЦДКА или за «Динамо»?
Я отвечал:
– За «Спартак»!
И на меня смотрели как на свалившегося с Луны.
А я и не знал, что такое московский «Спартак»! У нас там было только радио, Вадим Синявский. Но вырос я на стадионе «Спартак» и усвоил, что болеть можно только за него. И командой моей первой, естественно, стал «Спартак» криворожский.
Потом был днепропетровский «Металлург». И я уже оттуда мог перейти прямо в «Спартак». Тогда бы моя карьера наверняка ограничилась только двумя клубами. А было так. В 1954 году «Металлург» неожиданно для всех вышел в полуфинал Кубка СССР. Я, восемнадцатилетний, отыграл в основном составе все матчи с 1/128 финала. И перед полуфиналом, который проходил осенью в Москве, нас поселили не где-нибудь, а в Тарасовке! Только не там, где жил «Спартак», в деревянной гостинице, а на другой стороне, где были финские домики.
Там было очень холодно, мы на одном матраце спали, другим укрывались. Тренировались на том же поле, что и «Спартак», сразу после него. Хоть и шел дождь, две трети спартаковского состава оставались у поля – любопытствовали, что это за никому не известные люди из Днепропетровска, которые ворвались в четверку лучших команд Кубка. В те времена этому турниру придавалось большое значение.
И вот я летал и «нырял» на тренировках. Не знаю, обратили ли на меня внимание именно тогда, но в конце 1955-го, на традиционном послесезонном собрании тренеров и начальников команд, Николай Старостин рассказывал близким ему людям, что собирается пригласить меня в «Спартак».
Это услышал Николай Морозов, который в 1966 году приведет сборную СССР к ее высшему достижению на чемпионатах мира – четвертому месту. А его как раз пригласили в Днепропетровск по договоренности на год, потому что у нас тренер умер. Он подошел к Николаю Петровичу и сказал, что в «Металлурге» понаблюдает за мной, поработает, а потом вернется в Москву и передаст им из рук в руки.
Но вышло по-другому. Вернувшись из Днепропетровска, Морозов стал начальником «Локомотива». И вместе с Борисом Аркадьевым, «Локомотив» возглавившим, они быстренько меня туда затащили. Про интерес «Спартака» мне известно не было, зато из других городов – Киева, Сталино, Кишинева – у меня была пачка телеграмм.
А Аркадьев – глыба. Его «Тактика игры» – одна из двух моих настольных книг. Он опередил время не на годы – на десятилетия. Много лет спустя автор тотального футбола тренер «Аякса» Стефан Ковач сказал мне:
– Тотальный футбол на самом деле придуман вами. Просто в «Аяксе» я нашел игроков для его воплощения. А школу я прошел в Советском Союзе у Михаила Товаровского по книге Бориса Аркадьева «Тактика игры»…
Пять лет я честно отработал в «Локомотиве», выиграл с ним серебряные медали чемпионата, Кубок СССР – кстати, в финале 1957-го мы обыграли как раз «Спартак», 1:0. Попал оттуда в сборную, где был вторым вратарем после Льва Яшина на чемпионате мира 1958 года. Это время вовсе не было для меня потерянным, и «Локомотиву» я благодарен.
Но мой любимый «Спартак» не мог никуда от меня уйти.
В сборной мы со спартаковцами встречались регулярно. И к тому же чемпионату мира готовились как раз в Тарасовке. Вот «спартачи», как их все называли, и стали звать меня к себе. Особенно усердствовал Толя Масленкин.
Тогда, во время подготовки к чемпионату мира, состоялся мой первый матч в составе «Спартака». Основа сборной со Львом Яшиным в воротах, Стрельцовым – несчастье произошло позже, – Ивановым, Ильиным, Нетто и другими звездами играла против «Спартака». Учитывая, что в национальной команде тогда было много красно-белых, условный «Спартак» на самом деле был дублем. Его усилили несколькими игроками из других команд, в том числе мной. Самым известным из моих партнеров был Алексей Парамонов. И мы их «дернули»! После той игры Парамонов, олимпийский чемпион Мельбурна, подошел ко мне и спросил, не хочу ли я в «Спартак».
Такие вещи западали в душу. Общаясь постоянно со спартаковцами в первой и молодежной сборных, я все больше проникался мыслью: «Это мне нравится». Хотя в «Локомотиве» мы были очень дружны, но судьбой мне было предписано другое, и я это чувствовал. «Спартак» вот здесь, у меня в сердце, все время был.
Я не пропускал ни одной игры «Спартака» – естественно, когда они не совпадали с матчами «Локомотива». У нас всех были билеты участника чемпионата СССР, которые давали нам право проходить на любой стадион страны. Солидные такие билеты, их до сих пор храню. И я при первой возможности посещал спартаковские матчи.
И вот в 1959 году «Спартак» решил взять меня с собой в турне по Южной Америке.
В «Локомотиве» таких поездок и близко не было. А тут – Южная Америка! Безумно хотел сыграть против этих людей и окунуться в атмосферу этих стран и стадионов. Уже пригласили в контору «Спартака», чтобы оформить в поездку. И вдруг – бац! – у «Локомотива» возникает турне в Болгарию. Как назло!
Я обратился к Морозову и попросил разрешения съездить со «Спартаком». Но он, к тому времени уже сменивший Аркадьева на посту старшего тренера, не разрешил. Пришлось ехать в Болгарию. Чувства мои вы понимаете. И когда мы вернулись, я тут же подал заявление об уходе. Оно мне однажды здорово аукнулось: Морозов затаил за тот демарш жуткую обиду и в 1966-м не взял меня на чемпионат мира.
Тогда, в 1959-м, переход мне не разрешили, потому что вмешался министр путей сообщения Бещев, друживший с набиравшим влияние Брежневым. Как это произошло – расскажу чуть позже. В «Локомотиве» мне предстояло отыграть еще до середины 1962 года.
Я все больше общался со спартаковскими людьми, самым близким из которых по духу оказался Сергей Сергеевич Сальников. Особенно мы сдружились в 1962-м после чемпионата мира, когда я залечивал последствия страшной травмы. Нас объединило то, что, несмотря на советские времена, мы с ним обладали, как я выражаюсь, комплексом неподчинения.
Однажды он стал из-за этого невыездным, а еще раньше эта участь едва не постигла и меня. В кругу футболистов я рассказывал о безобразиях, которые творятся в нашем сельском хозяйстве, – благо по временам, проведенным в Кривом Роге и Днепропетровске, знал эту тему хорошо. Меня вызвали в ЦК КПСС. Был там такой инструктор – Молчанов, так он меня два с половиной часа «имел», а я с ним еще ругался. Говорил ему: все, что он рассказывает, я и так знаю – политэкономию сдал на пять в институте. Но и как все обстоит на самом деле, тоже знаю, поскольку объездил все колхозы Днепропетровской области.
Мне могли перекрыть выезды, но первая и молодежная сборные ехали играть в Польшу, а в «молодежке», кроме меня, играть было некому. Один из руководителей федерации Владимир Мошкаркин нашел аргументы, чтобы меня-таки выпустили. В день матча на правительственном самолете Ил‑14 доставили прямиком в Лодзь и из аэропорта отвезли на игру. Мы победили 1:0, а я еще и пенальти отбил. После чего «невыездная» опасность была снята. Тем не менее я был своего рода диссидентствующим человеком, и этот комплекс неподчинения во мне сидит до сих пор. И никогда в жизни не выветрится.
Все это я рассказываю к тому, чтобы нарисовать полную картину моего душевного проникновения в это совершенно необъяснимое образование под названием «Спартак». Что в нем такого, манящего миллионы людей? Мне повезло в том, что это был не только по футбольным, а по самым высоким меркам интеллектуальный коллектив спортивного назначения. Интеллигенция считала шиком болеть за «Спартак».
Это тоже было неким элементом скрытого диссидентства. Потому что «Спартак» создавался в пику динамовскому движению, которое ассоциировалось у людей, сами понимаете с кем и с чем. Максим Горький, провозгласив: «”Динамо” – это сила в движении», немножечко подыграл определенной публике, и это раздражало.
Взрослея, я задавался целью понять феномен «Спартака». Но из футбольных людей беседовал об этом разве что с Сальниковым, который был склонен к философствованию, аналитике – но с обязательным присутствием юмора. И вот, куда ни повернись, все крутилось вокруг Старостиных. Нет, даже вокруг одного из них – Николая Петровича. Божок, Будда, что-то вообще неземное.