А Бесков вообще перестал с ним эту тему обсуждать. И, видимо, Николая Петровича это нервировало. С каждым годом они отдалялись. А в конце 1988-го последовало категорическое требование Бескова. Уходя в отпуск, он оставил Старостину бумажку – обширный список игроков, которых он должен был выгнать, и другой список – приглашенных.
Старостина редко можно было увидеть в гневе, но это был как раз тот случай. Он позвонил мне домой. Весь этаж мог слышать этот разговор, потому что я стоял в коридоре.
– Как я могу уволить ребят, которым верю и которых собирал? – возмущался Николай Петрович. – Они же мои родные! Что ж, я должен их убирать только потому, что они Бескову не нравятся?!
Он звонил мне аж в первом часу ночи. В конце разговора сказал, что уволит Бескова, и бросил трубку. А на следующий день позвонил и сказал, что уволил. Николай Петрович в своих решениях был демократичен – сразу авторитарного вердикта не выносил, тщательно все обмозговывал и обмусоливал.
Но если принимал решение, то оно было окончательным и пересмотру не подлежало.
Такое же решение он принял и по назначению Романцева. Думаю, никаких реальных конкурентов у Олега Ивановича не было. Старостин его, как родное дитя, пестовал и тащил вверх – «Красная Пресня», «Спартак» из Орджоникидзе и, наконец, «Спартак» московский.
Но Романцев, как и Бесков, сильно отличались от тех же Симоняна и Гуляева. Два последних, проработавших со «Спартаком» очень долго, никогда не вступали в антагонистические отношения со Старостиным. Это был огромный плюс тренерам и самому Николаю Петровичу, и он так себя вел, что не давал им такой возможности. А вот в случаях с Бесковым и потом с Романцевым, видимо, позволил подняться до таких, с их точки зрения, высот, что они уже могли сказать: «Пшел вон!» Не напрямую, конечно, но своими действиями.
Любой вратарь, игрок, тренер ошибается, комментатор – тоже. У меня в жизни была памятная многим история, когда я в 1993 году в матче «Спартак» – ЦСКА Игоря Ледяхова называл Андреем Гашкиным. Но за ее внешней забавностью есть еще и элемент размышления, что такое комментатор, сидящий где-то на чердаке за грязным окном неухоженной кабины, со старыми мутными мониторами, на которых все похоже на картину «Битва негров в пещере ночью». Но ни в воротах, ни в комментаторской я не признавал поиска оправданий для себя. Однажды во время моей игровой карьеры дошло даже до крайности: после пропущенного гола от «Кайрата» я так расстроился, что в перерыве переоделся и уехал со стадиона.
У меня тогда был совершенно непонятный спад. Я же себе задавал настолько регулируемый тренировочный процесс, что резких потерь формы не было, а тут – началось. Помню, что стал плохо прыгать в левую сторону. И для восстановления техники начал применять необычный метод: брал в руки мяч, мне били по воротам, а я вместе с мячом в руках летел в угол и отбивал одним мячом другой.
Но от казуса в игре с «Кайратом» это меня не спасло. Пробили издали – и вдруг мяч передо мной нырнул. Я решил отбить его ногой, а он пролетел у меня между ногами в ворота. Совершеннейшая нелепость! Расстроился безумно, и до сих пор корю себя: как я мог все бросить и уехать, никому ничего не говоря?! Но Старостин с Симоняном, надо сказать, отнеслись к этому эпизоду с пониманием. Они знали, что это временное помутнение разума, которое не окажет на меня влияния. Так и было. И вскоре я заиграл, как прежде.
Все это я помню так, словно оно было вчера. Потому что «Спартак» в моей жизни – большая любовь, в которой не могло быть ничего проходного. Каждый день, каждый матч были главными. Да сейчас прекрасно понимаю: когда комментирую «Спартак», уши торчат все равно, куда ты их ни засовывай. Но, в конце концов, разве нужно стесняться своей любви?..
Когда я начал комментировать футбол по телевидению, от особого отношения к «Спартаку» уйти было трудно. Причем в этом было что-то обоюдоострое – то все, что касалось «Спартака», мог нахваливать выше крыши, а иногда в меня вселялся какой-то бес, и я не прощал каких-то мельчайших технических ошибок, на которые можно было вообще не обратить внимания. В конце концов вроде бы нашел золотую середину, но все равно ничего с собой поделать не могу. Хотя этот «Спартак» сегодняшний не очень принимаю и понимаю.
И контакта с ним у меня нет. Абсолютно. Я даже не знаю, где находится нынче офис «Спартака».
Вся моя спартаковская религия – в прошлом.
Юлия Маслаченко:
«Беда пришла абсолютно неожиданно. Он был дома, на кухне, готовил салат. Бабушка была рядом. И вдруг, как она сказала, дедушка закрутился на месте… И перестал говорить. Одна рука у него двигалась. Мы приезжали к нему в больницу – он был еще в сознании. В реанимацию попал не сразу. Сначала лежал в обычной палате. А потом поднялась температура – и…
Он боролся за жизнь десять дней. Врачи старались изо всех сил. Бабушка уже была готова переезжать на дачу и выхаживать его там – после инсульта людям часто нужен долгий процесс восстановления и свежий воздух. Не судьба…
Когда годовщина свадьбы или день рождения, мы обязательно садимся, включаем видео, смотрим репортажи. Сейчас у меня растут дети, и я очень хочу передать им память о дедушке. Сын Вова должен понимать, в честь кого его назвали! Чуть подрастет – буду ему показывать матчи, которые дедушка комментировал.
До сих пор, когда включаем его репортажи и слышим голос, – мурашки по коже. За десять лет без дедушки я так и не смирилась с его потерей. Говорю с вами – и слезы накатывают…»
Голос Юли, унаследовавшей у дедушки и работу на телевидении, дрогнул.
Бывает так, что семьдесят четыре прожитых года – это очень мало. Все ведь зависит не от паспорта, а от того, каким был человек. Маслаченко всегда оставался молодым и озорным. Таким мы его всегда и будем помнить.
Одним из самых колоритных людей в истории «Спартака». Человеком, который купил новые горные лыжи за неделю до рокового инсульта.
Братья Старостины«Им было неприятно, когда кто-то пытался возвеличивать Сталина»
Я ощутил себя словно в машине времени. Дом рядом с метро «Сокольники». Дверь квартиры распахнулась – и передо мной предстал Андрей Петрович Старостин. Тот самый, с которым я, казалось, тысячу лет был знаком по книгам и рассказам ветеранов, но с которым лично общаться мне не довелось…
Нет, и вправду – те же породистые черты лица, тот же веселый прищур, и, как потом выяснилось во время разговора, та же любовь к жизни и умение вкусно о ней рассказать. «Даже разворот плеч тот же!» – подтвердит впечатление его жена, присоединившаяся к разговору позднее.
А самое главное – это действительно был Андрей Петрович Старостин. Только младший. Сын Петра, самого «юного» из великой старостинской четверки. В 2013 году, когда мы разговаривали, ему было семьдесят шесть. Пять лет спустя его, к сожалению, не стало…
На мое замечание о поразительной похожести на полного тезку он отреагировал так:
– Да это я сейчас еще похудел на десять кило из-за инсульта. Три дня в реанимации был – хорошо еще, что ничего не отказало. Если бы вы меня полгода назад увидели – совершенно другой человек! Вот тогда я действительно был на Андрея Петровича-старшего похож. Теперь же прежний вес не восстанавливается, руки худые стали. А раньше с гантелями занимался, от пола отжимался.
Андрей Петрович – младший – видный руководитель и ученый, с шестидесятых годов прошлого века занимавшийся разработкой и внедрением авиационных двигателей в холодильные и газоперекачивающие агрегаты. После энергетического института он прошел путь от инженера до генерального директора конструкторского бюро «Турбохолод», а потом почти четверть века им руководил. Кандидат технических наук, академик Международной холодильной академии, лауреат премии Совета министров СССР, в восьмидесятых годах – председатель межведомственного координационного совета по созданию газопровода «Уренгой – Помары – Ужгород», он и в 2010-х участвовал в собраниях акционеров ОАО «Турбохолод». В общем, успешный, полностью реализовавший себя человек – и далеко не в той сфере, в какой преуспел его род.
Но футбол, которым он занимался в детстве и отрочестве (разумеется, в «Спартаке» – а где ж еще с такой-то фамилией?!), всегда был его страстью, ею и остался. Он гордился принадлежностью к знаменитому футбольному роду Старостиных и был единственным его продолжателем по мужской линии. И сыновей своих назвал Александром – от него уже имеет пятерых внуков – и Андреем, в то время тоже ожидавшим прибавления в семействе…
– Получилось, что у всех братьев Старостиных я был единственным сыном, остальные – все дочери. Только вот Саша Попов еще – сын тети Веры. А в следующих поколениях ребят уже много. Вообще же у братьев и сестер Старостиных родилось семеро детей: у Николая две дочери, Евгения и Елена, у Александра – дочь Алла, у Клавдии – дочь Ирина, у Андрея – дочь Наталья, у Веры – сын Александр (по отцу Попов), у Петра – я.
Когда ему было пять лет, сотрудники НКВД арестовывали отца в его присутствии. В одиннадцать ездил вместе с матерью к папе в лагерь под Тулу и провел там две недели. В семнадцать ходил с Николаем Петровичем на первый матч основателя «Спартака» после выхода из заключения, а во время сборища по случаю возвращения Андрея Петровича спал на одном диване с великим актером МХАТа Михаилом Яншиным, который своим весом с центнер юношу едва не раздавил. Был на всех юбилеях каждого из братьев и как никто другой может рассказать об их семейных традициях…
Как не поговорить с таким человеком, не погрузить сначала себя, а затем и читателей в мир Старостиных? Тем более что и память у сына и племянника великих братьев оказалась великолепная, и речь – плавная, красивая и в то же время очень живая.
– Главная сила этой четверки заключалась в том, что недаром о них всегда говорили как о «братьях Старостиных», хотя каждый сам по себе был ярчайшей личностью. Они и их сестры, Клавдия и Вера – пример совершенно спаянной, неразлучной семьи. Очень любили друг друга, уважали.