Непременным было почитание по возрасту. Если все вместе за столом собирались и Николай слово говорил – остальные молчали, пока он не закончит. Затем Александр, Андрей и Петр. И так – на всех вечерах, праздниках. Более того, рассаживались все по возрастному принципу. А мы, их дети, сидели совсем далеко. Теперь вот я дожил до того, что сижу почти во главе стола, между Лялей – Еленой, дочкой Николая Петровича, которая 80-летие отметила – и Наташей, дочкой Андрея Петровича, которая на пять лет младше меня. Все остальные, кто старше, умерли…
Родственников хвалить, конечно, не особо надо, но Старостины честные люди были, нормальные. Притом что жить им пришлось в гнусную эпоху, которая способствовала проявлению далеко не лучших качеств. И с гнусным вождем. Но это уже другой вопрос…
Представьте, ни у кого из них серьезных ссор друг с другом вообще не было! Я в шутку говорю иногда – может, это потому, что они отсидели долго, соскучились очень? Их же по всему Союзу разбросало. Николая отправили по этапу в Комсомольск-на-Амуре, Александра – в Инту, Андрея – в Норильск, моего отца – в Нижний Тагил… А потом вернулись – и как будто не было этих двенадцати лет.
Нет, Николай мог распечь за что-нибудь Андрея или отца. Но это касалось разве что футбольных вопросов. Надо брать какого-то игрока в «Спартак» или не надо, кто как сыграл… Что-то чисто профессиональное, словом.
Но доказывали они друг другу свою правоту до конца. Переубедить было невозможно. Доходило до обзывательств. Но не матом – нецензурно они могли выразиться, только если, например, кипятком кто-то ошпарится, а в обычной речи таких слов у них не было. «Ты ничего не понимаешь!», «Ты абсолютный профан в этом вопросе!» Слово «профан» было самым большим ругательством.
Когда играли во что-то, заводились, особенно Андрей. Мой отец лучше всех остальных играл в шахматы и в преферанс – так, когда его за столом не было, кто-то из братьев втихаря отходил, ему звонил и расклад описывал, советовался. Андрей проигрывал – и сердился. Начиналось: «Что ты тут часами сидишь и над ходом думаешь?» – «А тебе не о чем думать, поэтому и ходишь сразу!» Но это и футбол были самыми «серьезными» почвами для препирательств. А Николай – тот в карты даже не играл. И вообще ничего предосудительного в жизни, с моей точки зрения, не делал. Сажать его не за что было…
Они по-разному относились к тем или иным людям. Андрей – тот с Бесковым, так сказать, водил дружбу. Константин Иванович с женой Лерой нередко к нему домой захаживали. А Николай, честно говоря, Бескова всегда недолюбливал. Но на отношениях между Николаем и Андреем это никогда не сказывалось. Более того, Андрей стал инициатором приглашения Бескова в «Спартак», это точно. А старший брат, хоть никогда Константина Ивановича и не любил, пошел на это.
Как сейчас помню тот день осенью 1987-го. Мы все съехались к нему часа через три после инсульта. У него уже повело лицо, говорить не мог. Ольга, жена его, рассказала: пошел в ванную, стал бриться перед поездкой на работу, в федерацию футбола Москвы, которую возглавлял… И упал. Умер в тот же день. Не дожив месяца до восьмидесяти одного года.
При всей своей дружбе братья сильно отличались друг от друга по характеру, по привычкам. Хотя и общие черты были. «Принципиальность» – звучит пошло. По-простому говоря – упрямые все! Если что-то вобьют себе в голову – не уступят. Все четверо. Но если говорить красиво, то да, в своих суждениях они были очень принципиальны.
Николай в силу и своего положения, и характера всегда занимался делами их большущей семьи. Старостины ведь остались без отца, когда ему было восемнадцать. Будучи старшим из всех, он, еще мальчишка, стал фактически главой семьи.
И так продолжалось до конца. Николай держал всю семью. Не было ни одного года, чтобы хоть по разу все вместе не собрались у него на какой-нибудь праздник. А теперь того братства уже нет. Мы, двоюродные – Ляля, Наташа и я, – еще как-то держимся вместе, а следующие поколения уже почти не общаются, хоть и знакомы. Но ветви семья пустила знатные – я человек сорок знаю…
В юности я достаточно серьезно и регулярно занимался спортом. Играл в футбол, и довольно прилично, начиная с команды мальчиков «Спартака» и до его молодежки. Сыграл даже два-три матча за спартаковский дубль. Ширяево поле, Тарасовка – все это для меня родные места и как для юного футболиста. Пять из тех семи лет мы были чемпионами Москвы.
А когда мне стало семнадцать, появился Эдик Стрельцов. Он мой ровесник, 1937 года. Посмотрел я на него… И подумал: «Как это я, с фамилией Старостин, буду выходить на поле и играть во много крат хуже, чем Стрельцов безо всякой футбольной родословной?» А я, объективно говоря, был существенно хуже. Как можно было позорить фамилию?!
Меня даже Андрей Петрович, к тому времени только из лагеря приехавший, отговаривал:
– Ну чего тебе этот Стрельцов дался?
Но я ответил, что не могу так. Если играть – то чтобы не срамить честь Старостиных. И в 1954-м поступил в энергетический институт, играть бросил.
А возвращаясь к Николаю – он половине семьи, а то и больше, с квартирами помог. В том числе и мне. Как генеральному директору предприятия «Турбохолод», мне была положена квартира – и ее от Сокольнического райкома партии (а тогда райком давал квартиры) выделили.
Но в ней семьдесят семь метров, а нас было трое – площадь по тем нормам была великовата. И запретили: нельзя, мол, давать ему больше семидесяти. Первый секретарь райкома говорит – идите к городским властям. К Промыслову, председателю горисполкома, по-нынешнему – мэру.
Звоню Николаю:
– Дядь Коль, мне положено, но не дают этот метраж. Говорят – идите к Промыслову.
– Все, я разберусь. Ну-ка расскажи…
Через два-три дня мы с ним вместе пошли к Промыслову. Вернее, меня он оставил за дверью, а сам пошел к «мэру», болевшему за «Спартак».
– Моему Андрею квартиру не дают…
Тот, едва услышал, на бумаге расписался: «Дать! Промыслов». А потом спросил: да чего он там, в Сокольниках? Мы ему на Ленинском проспекте дадим! И тут Николай понял, что мэр имеет в виду Андрея Петровича-старшего, думая, что речь о нем! Позже он рассказывал мне, что не стал уточнять, но Сокольниками дело и ограничилось. Промыслов думал, что одарил квартирой ТОГО Андрея Старостина…
Я-то племянник, а уж как Николай родным братьям-сестрам помогал! С самого начала. Николай взял на себя заботу обо всей семье, когда Петр Иванович умер от тифа в 1920 году. То есть Николаю, по основной версии, было восемнадцать, Александру – семнадцать, остальные мал мала меньше. Двое старших работали. А ведь еще и две сестры! Так что как семья выживала на практике, понять сложно. И уж тем более не мне об этом судить: меня тогда и в помине не было. Как можно было на две их зарплаты жить, учитывая, что у них не было каких-то особых доходов?
И много десятилетий спустя вся надежда в семье была по-прежнему на Николая. Вроде бы занят был по горло в «Спартаке», миллион дел, а едва у кого какие неурядицы – как-то время находил. Кто-то из родных заболел, визит к какому-нибудь медицинскому светилу надо организовать – пожалуйста. Отца моего тоже водил к специалистам, да уже поздно было…
Николай в итоге дольше всех и прожил. Конечно, он самой выдающейся личностью среди всех четверых был, что там говорить. Думаю, что по своим знаниям и масштабу он мог быть даже премьером. В семье говорили, что у него государственный ум. По моему мнению, по сравнению с ним Дмитрий Анатольевич Медведев – как его называю, кадет.
Николай Петрович видел и решал все затруднения на корню – в том числе и в «Спартаке». Видел, что Никита Симонян или Олег Романцев должны стать большими тренерами, – и давал им «Спартак», хоть опыта тренерского у первого вообще к тому времени не было, а у второго – только в низших лигах. Но видел, чувствовал.
Потому что так «Спартак» любил, так им жил, что даже каждому из нас, племянников, писал состав команды, с запасными. Вот не лень ему было! Я приходил к нему в начале сезона, он берет бумагу и выводит: вот в таком, мол, составе мы будем играть. И дает мне цидулю – чтобы знал. Дневник какой-то еще вел, где были расписаны по времени все тренировки, которые он должен посетить, товарищеские матчи…
А много ли вы еще найдете людей, которые встречались и с Лениным, и с Горбачевым? С первым советским вождем и последним? Ленин приехал как-то в контору, где он тогда работал бухгалтером; начальника конторы по какой-то причине на месте не было – и Николая Петровича, а тогда еще просто Колю, мальчишку, ему даже представили, Ильич ему руку пожал. Как написано в книгах, так он и нам рассказывал. Ленин к нему обратился, Николай не растерялся, ответил.
Горбачев вручал ему Героя Соцтруда[3]. Дядя Коля потом говорил о Михаиле Сергеевиче, что он приятный человек. После кавалькады старцев он производил впечатление – хоть сказать что-то мог.
А вот про Сталина (который про Старостиных, конечно, знал, коль скоро и на знаменитом матче на Красной площади двух спартаковских команд присутствовал, и подготовленный Берией приказ об аресте потом подписывал) в семье никаких споров никогда не было: все отлично понимали, что это такое. Ленин до поры был, как для всех, светоч в темном царстве. Потом только поняли… «Отца народов» же Старостины, как пострадавшие, всегда осуждали. Нам было неприятно, когда кто-то пытался его возвеличивать, а позже – реабилитировать.
И сейчас ведь опять это началось, хотя умные люди понимают, что победа в Великой Отечественной – это была победа не благодаря, а вопреки Сталину! Верхушку военную перед войной перестрелял, вначале колоссальные потери были из-за его дурацких промашек. И даже Берлин умудрился так взять, что гигантское количество народу погибло. Мне дико слышать, когда говорят: «Сталин войну выиграл». И всем Старостиным было дико.
Членами партии были все четверо. Почему? Кто жил при советской власти, тот знает: если ты не был партийным, то никакую карьеру сделать не смог бы. Ни в какой отрасли. Каждый талантливый и умный человек, с моей точки зрения, стремится сделать карьеру. Не идет по трупам, не ведет себя непорядочно – а просто стремится к росту.