Могли и расстрелять, конечно. Что с ними цацкаться-то? И вот тут, думаю, тот самый государственный ум Николая помог. Он со своей мудрой головой понял, что надо делать, чтобы по крайней мере не усугубить свое положение. Сказал, в частности, отцу на очной ставке: «Ты чего запираешься? Помнишь, как анекдот против советской власти на кухне рассказал? Признавайся!» А отец действительно любил какой-нибудь анекдотец рассказать.
Николай вспомнил несколько мелочей, которые действительно были. И почувствовал, что надо признаваться в ерунде, чтобы голову на плечах сохранить. С одной стороны, нельзя было наговаривать на себя участие в тяжких преступлениях, с другой – нельзя вообще от всего отказываться. В итоге десять лет, которые они получили, – это по тем временам было везение, как будто освободили!
Тогда высшую меру дать – плевое дело было, тем более что Николай Петрович был в приятельских отношениях с комсомольским вождем Косаревым, которого расстреляли как врага народа и вражеского шпиона. При таких связях ничего хорошего им в любом случае не светило, и дядя Коля, будучи помудрее остальных, принял решение, что какая-то минимальная «сознавуха» нужна. Это их, возможно, от смертной казни и спасло.
Матч-то на Красной площади «Спартаку» и доверили организовывать благодаря дружбе Николая с Косаревым. Это тоже Берию разозлило – что не «Динамо» такое зрелище доверили. Братья всегда рассказывали, что однажды, после очередной победы «Спартака» в чемпионате, Берия в присутствии других людей сказал:
– Старостины выиграли первенство и Кубок, но проиграли свои головы…
Он был их непримиримым врагом. Не врагом «Спартака», а лично братьев, и прежде всего Николая. Потому что одно время по совместительству был председателем центрального совета «Динамо», а дядя Коля возглавлял «Спартак». И впоследствии «Динамо» для дяди Коли всегда было самым принципиальным противником, потому что ассоциировалось у него с Берией и другими людьми, которые ни за что ни про что упекли их на столько лет в заключение.
И когда игроки по доброй воле уходили из «Спартака» в «Динамо», он обижался. На того же Ловчева, например. Ошибся Женя, что ушел в «Динамо», мог в другое место уйти. А вот оттуда игроков, когда была возможность, дядя Коля брал с удовольствием. Того же Гаврилова, например.
Он рассказывал, что когда-то однажды даже играл в футбол против Берии и обыграл его. Был, говорит, какой-то толстый мужичок. Кто мог знать, кем он спустя годы станет? Или вот разве кто-нибудь помнит в роли футболиста нашего знаменитого тенора, Зураба Соткилаву? А он играл. Но я с 1946 года футбол смотрел, а Соткилаву не видел. Может, сыграл несколько матчей незаметно…
Кстати, я однажды был в Антверпене, где состоялась рабочая Олимпиада, – «Спартак» там представлял Советский Союз и победил. Там до сих пор стоит небольшой памятник, на котором так и написано: «“Спартак“ – победитель международной рабочей Олимпиады». Я на его фоне сфотографировался. Для меня это была одна из первых поездок в капстраны – выпускать начали только с 1987 года. До того я был невыездной «по секретности», так как работал в закрытых организациях.
Во время следствия братьев пытали, спать по много ночей не давали. Одним этим можно так на человека воздействовать! Все спать, а их – на допрос. И на целую ночь. А днем следят в глазок камеры, чтобы глаза не закрывал.
Больше всех колошматили отца. В итоге он похудел до сорока килограммов. Он вспоминал: сажусь, говорит, на стул перед следователем, и кость о кость бьется, чувствую свой скелет. Довели до того, что отец при очной ставке не узнал дядю Колю, а дядя Коля – его. Ну не то чтобы совсем они друг друга не узнали, но оба были в шоке, во что их превратили во время пыток. У Николая – огромные черные круги под глазами, а отец вообще какой-то дистрофик. Годы спустя отец из лагеря на волю туберкулез «привез», операцию пришлось делать. А годы спустя ему ногу отрезали – может, тоже результат годов в заключении.
Александр, когда забирали других братьев, был на фронте. Поэтому за него взялись позже. Но тоже взялись, и в конце концов он оказался там же, где и другие. Кстати, все братья из лагерей и даже еще из тюрьмы писали письма на имя Сталина с просьбой, чтобы их отправили на фронт. Тетя Тоня и дочек, Женю с Лялей, просила то же самое писать.
Но думаю, эти письма никто и не читал.
Вообще, про лагеря Старостины вспоминали без особой охоты. И таких людей я знаю много – к плохим воспоминаниям какой смысл обращаться? Но мне и спрашивать ничего не надо, потому что я сам все видел. Приезжал с матерью к отцу в Криволучье под Тулой. Прямо на территории лагеря в палатке и жили. Он тогда был так называемым «придурком», то есть не задействованным на физических работах. И ему дали возможность нас поселить. Это был 1948 год. Почему я запомнил – как раз сидел в палатке, крысы бегали, и тут по лагерю объявляют, что умер Жданов.
Две недели я там пробыл. Начальник строительства по фамилии Дзюба, однофамилец футболиста, помог отцу, работавшему прорабом, и сделал так, чтобы нас поселили. Так вот, только при мне было две попытки побега. У одного заключенного срок кончался через неделю, и к нему шла жена через поле перед входом в лагерь. И он, не выдержав, выскочил, помчался к ней навстречу. Охрана тут же автоматы вскинула. Им кричат: «Да не стреляйте вы, куда он денется?» Но они полоснули его по ногам. Не убили, но упал весь в крови. Это прямо на моих глазах происходило.
А второй случай был еще страшнее. Из зоны постоянно вывозили вагонетки с раскаленным шлаком. И один заключенный умудрился влезть в эту вагонетку. Видимо, думал незамеченным выехать в ней с территории лагеря. Но потом ее стали заправлять шлаком… Сгорел заживо. Убийства в лагерях тоже были, и довольно часто.
Когда отец в 1942 году был в Нижнем Тагиле, там вообще одно время десять процентов зэков умирали ежедневно, и их тут же новыми заменяли. Десять процентов! С кем-то рядом спишь, просыпаешься – а человека уже нет. Отец сам был как доходяга. Но кто-то устроил его санитарным работником. Это и спасло.
Там были так называемые «мастырщики», которые сами наносили себе какие-то увечья, чтобы не работать. Причем среди них было много женщин. И вот к ним должен был приходить кто-то и заставлять их делать зарядку. Отец рассказывал, как это выглядело. Он входил, они там сидят, заморенные черти. Как же они, говорил, меня ненавидели, какая это для них была смертная мука – руки вверх, ноги врозь! «Опять ты, сволочь, пришел нас мучить?» А он сам пятьдесят кило весил.
В Криволучье, куда я дважды приезжал, вокруг отца всегда были интересные люди. Как правило, осужденные по той же «политической» 58-й статье. Например, Александр Фельдт, главный инженер крупного завода, архитектор Леонов и другие. Остроумия – море, и это в таких условиях! Привезем мы с матерью колбасу какую-нибудь в 1952 году – а они сначала баланду тюремную съедят целиком, а только потом за колбасу берутся. Мать говорит: «Да что вы это едите!» – но они к колбасе не притронутся, пока баланду не дохлебают. Приучились к тому, что даже крошки недоеденной оставлять нельзя.
Футбол их много раз спасал от более страшной доли – каждый из них ведь длительные периоды в заключении тренировал лагерные команды. Николай Петрович, знаю, вообще не был на каких-то тяжелых работах. Тренировал и футбольную команду, и по русскому хоккею. Он был настолько известный человек, что его на лесоповал не посылали. А отец даже возглавлял тульский «Металлург». Я один матч за него сыграл. Мне было пятнадцать или шестнадцать лет. Помню, они меня стилягой называли, у меня волосы были длиннее, чем у остальных.
Как это тренерство стало возможно? Благодаря начальнику строительства Дзюбе отца на какое-то время расконвоировали, даже комнату в Криволучье дали. Но потом, после истории с братом Николаем и Василием Сталиным, режим вновь ужесточили. Какая-то странная была ситуация – вроде нам сказали, что отец может спокойно без охраны ходить, и тут видим – по главной улице Криволучья ведут заключенных, и среди прочих отец идет. У всей группы зэков руки – под мышкой у впереди идущего, по бокам – собаки. Чтобы сбежать не могли. Страшноватая картина.
Раз уж зашел про того Дзюбу разговор, скажу и про нынешнего, его однофамильца. Я не считаю его спартаковским игроком. Вот Симонян, Гаврилов были спартаковскими игроками – с тактической жилкой, с пасом. А Дзюба – «столб», требующий постоянного обслуживания пасом. Как Паршин – был в «Спартаке» такой в пятидесятых годах. Играл даже за сборную раза три, забил не кому-нибудь, а сборной ФРГ, действующему чемпиону мира. Но – неспартаковский по стилю. С Дзюбой «Спартак» чемпионом не будет, мне кажется.
О всех перемещениях Николая Петровича, когда Сталин-младший его тренером в ВВС хотел назначить, очень много написано. Мы тоже были в курсе событий, потому что жили-то с Антониной дверь в дверь, через лесенку в шесть ступенек. Все становилось известно через пять минут. Вот Василий повез его к себе в особняк на какое-то озеро, и дядя Коля за территорию выйти не может, потому что люди Берии тут же «заметут». Вот он около Арбата, на бульваре, дома у сына вождя. Вот тот взял его на стадион, в ложу для почетных гостей, где точно будут сидеть и генералы МВД, которые его точно увидят. Вот эмвэдэшники сопровождают на поезд, но по приказу Василия его с этого поезда ссадили и обратно в Москву повезли… Целый детектив был.
По-моему, он даже домой успел заскочить, когда в Москву люди Василия Сталина его привезли. Но потом все-таки согласился поехать в Майкоп, поскольку уже боялся, что ничем хорошим эта история не закончится. Василий-то сорвиголова был, а отец к нему уже охладел. Надоел он ему своими штуками. И Николай Петрович понял, что тот не сможет его защитить.
Я, между прочим, помню первый поход Николая Старостина на футбол после отсидки, в 1954-м, кажется. Пошли человек пять-шесть родственников. А вот братьев других почему-то не было. Мы вынырнули из метро «Динамо» к кассам. Дядя Коля кепку нацепил, шарфом каким-то обмотался, чтобы его не узнали. С кем именно «Спартак» играл – точно не помню. И вот мы поднялись по ступенькам от метро в направлении стадиона. И тут на подходе к кассам какой-то мужик спереди забежал, как сейчас фотокорреспонденты забегают.