Но потом я приехал на очередную тренировку в Кунцево, и мой тренер Михаил Мухортов вызвал меня и сказал, что так не поступают. Прежде чем куда-то идти, надо посоветоваться с тренером. Отругал меня, и мне стало очень стыдно. А потом Мухортов сказал, что раз я болею за «Спартак», то он меня туда и направит. Кажется, он был знаком с олимпийским чемпионом Анатолием Масленкиным – и тот после первой же тренировки оставил меня в команде.
Масленкин и любовью к «Спартаку» нас всех пропитывал, и технику ставил. С особым упоением он рассказывал, как играет бразильская сборная. Все упражнения, говорил тренер, у нее построены на технике – и у нас было так же. И передачи, и ведение мяча, и разнообразные игры, и даже гимнастические упражнения – все происходило с мячом.
Повзрослев, я пришел к выводу, что это самый правильный подход к детям младшего футбольного возраста. О тактике можно говорить в последние год-два перед выпуском. Когда технически они уже могут все исполнять.
Масленкин, Николай Паршин, Владимир Чернышев – никто из моих тренеров в спартаковской школе никогда не говорил, что в соревнованиях обязательно нужно занять первое место. Они считали, что самое главное для нас – играть и получать удовольствие от игры. А результат должен приходить как раз через игру. Само собой, что мы старались быть первыми, но никто не просил отбиться и отстоять в защите, только бы не пропустить. В «Спартаке» этого не было никогда.
Мне такой подход очень нравился, потому что до «Спартака» я с утра до ночи играл в футбол во дворе. И мне очень нравилось именно возиться с мячом. Когда ребята уходили, оставался один. Мне и одному с мячом не скучно было. Держал его стопой как можно дольше на весу. Чеканил, ставил задачу сделать это пятьсот раз подряд. Иногда уже темнеет, а я все никак до нормы недоберу, и домой из-за этого не иду. Об стеночку играл. Хотелось как можно точнее рассчитать отскок, чтобы много не бегать.
Когда мне было двенадцать, режиссер Исаак Магитон снимал детский фильм «Ни слова о футболе». Попал туда и я. Но слова Исаака Семеновича в его книге о том, что я не испортил ни одного дубля и пять раз подряд забивал «ножницами» через себя, – преувеличение. На самом деле была дюжина дублей, и удар у меня получился раз шесть. Но о неудачных попытках в книге он упоминать не стал. Сделал мне, как сказали бы сегодня, рекламу.
А попал я в это кино, когда кто-то из помощников Магитона увидел, как я играю в спартаковской школе на Ширяевке. Пригласил на съемки в Гомель. Поселили нас, десять мальчишек из Москвы, на центральном стадионе. В одном из подтрибунных помещений поставили кровати, рядом комната пионервожатой. В свободное от съемок время директор арены разрешал играть на главном поле. Зеленом – травинка к травинке! Для нас это было счастье!
Был и гонорар, сто десять рублей, я отдал его маме. С одним пожеланием – чтобы купила транзистор. И на эти деньги приобрели приемник «Сокол».
Но вернусь к своим детским тренерам, которым очень благодарен. Не помню, чтобы кто-то из них на нас кричал. Вообще считаю: все, что идет от отрицательных эмоций, пользы не приносит. Даже если человек сиюминутно выполнит то, что ему громко приказали, то воспитательный аспект все равно потеряется. И потом это даст о себе знать.
Не знаю, мог ли бы я сам тренировать детей. Наверное, да. Но я же по состоянию здоровья не способен работать длительный срок без перерывов. Ведь после того как возьмешь команду, надо вести ее шесть лет. А у меня получалось так, что в течение последних пяти лет каждый год дважды ложился в больницу – нервы не выдерживали, – и какая тут постоянная работа, если даже год не могу продержаться?
Когда я только второй или третий год тренировался в спартаковской школе, летом в Тарасовке был организован детский спортивный лагерь. Там же тренировался и основной состав «Спартака». И вот однажды мы сидели за столом, обедали. Вдруг к нам подошел Николай Петрович Старостин. Спросил, кто из нас Черенков, и пригласил меня пройти с ним. Посадил за стол, рядом с кухней, где питались игроки основного состав, и начал со мной разговаривать. Сказал, что если буду так же хорошо играть и себя вести, то они в дальнейшем возьмут меня во взрослую команду. И добавил, чтобы обязательно старался.
Я был очень рад услышать такие слова. И родителям рассказал об этом, и брату. Но, конечно, тогда не представлял себе до конца, какая это фигура – Николай Петрович.
Как он любил футбол и особенно футболистов! Это было его главное качество – и уже из него проистекало все остальное. Например, помощь игрокам во всех трудностях, как внутрикомандных, так и внешних – институт, быт. Он о каждом из нас заботился по-отечески. Николай Петрович был как капитан Немо: его вроде не видно, но в нужную минуту, самую тяжелую, – раз! – и появлялся, чтобы помочь.
Именно Старостин с помощью своего любимого выражения «выигрывает не тот, кто больше может, а тот, кто больше хочет» объяснил мне, что «Спартак» должен играть так, будто каждый матч для нас последний. Мы играем для зрителей – об этом Николай Петрович не уставал нам повторять.
Старостин читал нам наизусть всего «Евгения Онегина», «Песнь о вещем Олеге», другие стихи Пушкина. Брал микрофон в автобусе и часами декламировал. Говорил: «Хватит музыку слушать, послушайте стихотворения великих поэтов!» В ответ на наше удивление рассказывал: у него была такая память, что стоило ему один раз прочесть стихотворение – тут же его запоминал. Я был просто потрясен.
Помню одну из последних встреч со Старостиным. Он хотел помочь мне по какому-то личному делу. Попросил кого-то в клубе, началась суета. А потом на меня посмотрел так… грустно-грустно. И я сразу понял: происходит что-то не то. Наверное, он больше не может какие-то вещи для меня делать. Мне стало неудобно. Мы попрощались, и я ушел. Потом еще видел, как его водитель на красной «шестерке» вез с работы. А потом – на похоронах…
На Ваганьково к Николаю Петровичу и Константину Ивановичу захожу редко. Раз в год. Когда смотрю на могилы этих людей, которые столько для меня сделали, не хочется ни о чем говорить или думать. Хочется просто помолчать.
От личности Старостина и исходил спартаковский дух, о котором все столько говорили. Верю, что есть этот дух. И не хотелось бы, чтобы он выветрился из «Спартака», потому что дух переходил от одного нашего поколения к последующему. Он идет от особого склада командного характера, твердости, стойкости. Когда во время матча или целого чемпионата что-то казалось нереальным, «Спартак» добивался успеха. В ситуациях, которые выглядели абсолютно безнадежными. Этот дух трудно описать словами, он находится на каком-то другом уровне человеческого сознания. Его чувствуют те, кто в «Спартак» приходит. Почувствовал и я, хотя знал о нем еще до того, как попал во взрослую команду.
Вдохновителем спартаковского духа на протяжении многих десятилетий и был Старостин. Но хоть Николай Петрович и умер, дух этот – жив.
Сейчас я почти ничего не читаю. Особенно когда болезнь приходит – она не дает читать, отторжение идет. К тому же и зрение немножко упало. А когда-то и Достоевского любил, и Джека Лондона, и «Войну и мир» прочитал запоем. В школе имел представление о Толстом только из учебников, а в районную библиотеку ходить было неловко, потому что читаю медленно, вдумываясь в каждое слово, а там сроки пользования ограничены. Когда игрой в футбол начал зарабатывать деньги, завел собственную библиотеку.
В Горный институт попал по большому счету случайно. Однажды к нам в спартаковскую школу – а я как раз в выпускном классе учился – приехала команда этого вуза. Мы с ними и сыграли. Выиграли 6:1, и нас всех, проведя небольшой экскурс в горное дело, пригласили туда поступать.
Меня в институт физкультуры не тянуло, я хотел чего-то нового и более интересного. И решился. Кстати, единственный. А уж если поступил, то учиться надо по-настоящему. И не уходил в академические отпуска и окончил институт за пять лет – с семьдесят шестого по восемьдесят первый. С однокурсниками связь сохранил.
Учился на дневном отделении – единственная поблажка заключалась в свободном посещении. Все экзамены сдавал в срок, завалил лишь «Статические машины».
В школе у меня была классный руководитель – Вера Андреевна Старченко. На редкость принципиальная женщина. Свой предмет, математику, знала от и до. И от нас требовала того же. Всегда держала класс в строгости, и когда за малейшую ошибку ставила тройку или четверку, я ужасно расстраивался. Зато математику вызубрил так, что во время контрольной успевал еще и за оставшиеся минуты сделать домашнее задание по русскому. И в аттестате по алгебре у меня значилась пятерка.
В Горном – то же самое. Преподаватель была очень принципиальная и заслуженно поставила мне «неуд». Когда друзья попытались вступиться, ответила:
– А я футболом не увлекаюсь.
Стал готовиться к пересдаче, брал у однокурсников конспекты, приезжал в общежитие – москвичей среди них было всего процентов десять – после игр «Спартака» и учил, учил. Пересдал на четверку, которая по этому предмету была равносильна пятерке.
Как-то раз Бесков даже отпустил меня на экзамен с игры «Спартак» – «Динамо» (Киев). Обычно экзамены с матчами не совпадали, а тут случилась такая неприятность. Константин Иванович сказал, что могу ехать сдавать и ничего страшного нет. В те годы с этим было жестко – по звонку ничего не сделаешь. Сдал экзамен, еду к ребятам в общежитие. Такси на радостях поймал – так-то обычно на троллейбусе добирался. Попросил водителя включить радио, и услышал, что мы победили 2:1. Можно было праздновать сразу два события!
Диплом назывался «Смоло-инъекционное упрочнение горных пород». Писал его и на базе, и дома, и в общежитии. К этому времени большинство преподавателей уже знали, что я еще и футболист. Сам никому не говорил. Но поблажек на экзаменах мне в любом случае не делали. Не сказать, чтобы я был отличником или хорошистом, но хвостов не было.