Маленькая Настя дружила с Сережкой Родионовым-младшим, а замуж мечтала выйти за Дасаева. Называла его: «Инят Дасаев». Он ей подарил огромного медведя. А она ему взамен – тоже медведя, самого любимого. И когда Ринат женился, для нее это была трагедия!
Из жен игроков я была ближе всех с Ольгой Родионовой, Катей Кузнецовой, Иришкой Морозовой, Танюшкой Сидоровой. В нашем подъезде жил еще Виктор Самохин, позже – Станислав Черчесов…
Анастасия: – А помнишь, выезжали куда-то за город на командном автобусе шашлыки жарить – всем «Спартаком» с семьями? Мы все с детьми боролись за руль. Ой, как же было здорово! Тот «Спартак» – это была большая семья.
Они собирались на даче у моего деда по маминой линии с Родионовым, Евгением Кузнецовым, выкорчевывали деревья – у нас и фотографии сохранились. Опять же – шашлыки, гитара.
Ольга: – Мой папа Федора безумно любил. Когда мы только начали встречаться, он Феде сказал: «Не дай бог ты ее обидишь. Как бы я тебя ни любил – собственными руками придушу». Но он тестя тоже любил. Его отца к тому времени уже не было…
Анастасия: – А как он пельменей объелся! Ой!
Ольга: – Он так вкусно ел!
Анастасия: – Мама сейчас ругается, что я ем как папа.
Ольга: – Многое же было дефицитом. Например, марокканские мандарины. Их было трудно достать, долго в очередях стояли. Покупала их по две сумки – зная, как Федор их любит.
А тут моя мама наделала пельменей. И так много! Она думала, что хватит на несколько раз. Сварили, положили – а он ест и ест. «Федя, еще будешь?» – «Да». – «И еще?» – «Да». А потом его начало трясти, плохо стало. Он лег, я его одеялом накрыла – но его аж колотит, настолько объелся этих пельменей…
Не могу сказать, что Федор был рукастым, любил что-то делать по дому. Я была и сантехником, и электриком. Сама краны меняла, люстры вешала…
Виталий: – А вот когда росли, он и удочки налаживал, и с ребятами делал ворота, клюшки. Чем-то увлекался – например, был кружок выжигания. Но чтобы что-то интересовало его больше, чем спорт, – конечно, нет.
Ольга: – Вспомнила еще забавный эпизод. Так как я Федора очень любила и старалась сделать для него как можно больше хорошего – как-то переусердствовала. Все время стирала ему форму, все было с иголочки. И однажды взяла его игровые трусы и нагладила ему на них стрелки! Когда он вышел на тренировку, партнеры увидели и начали смеяться: «Федор, ты чего это?» Он приходит домой, говорит: «Ну зачем ты?» – «Так я же хотела как лучше, как красивее!»
Ольга: – Бескова я не боялась, потому что очень хорошо общалась с его женой Валерией Николаевной. Помню, мы ехали в Кисловодск, где и игроки проводили отпуск с семьями, и Бесковы. Мы с девчонками сидели, и жена главного тренера говорит: «Девочки, то, что они сейчас мало дома бывают, – это цветочки еще. Вот когда они уйдут из футбола – тогда начнутся ягодки. Знаете, как тяжело будет потом, когда они заканчивают играть и не знают, что делать дальше? Тренерами же не все становятся».
А в то время как раз погиб один из лучших игроков «Спартака» семидесятых годов Миша Булгаков – выбросился из окна. Он жил рядом с нами в Сокольниках, и Федор тогда очень переживал. Валерия Николаевна все время говорила: «Их надо оберегать, не давать им расслабляться и впадать в тоску, в уныние». Но мне не суждено было после карьеры его сопровождать. Думаю, если бы Федор остался с нами, то сейчас был бы жив. Уверена на сто процентов.
Виталий: – Я тоже так думаю.
Ольга: – Помню, как бросала маленькую Настю с моей мамой, неслась в эту больницу на Каширку, тащила сумки… Приезжала к завтраку, у меня обязательно была бутылочка свежевыжатого морковного сока плюс завтрак и обед. Весь день проводила там, кормила Федора ужином и только после этого ехала домой. Оставаться в больнице на ночь было нельзя…
Анастасия: – Было бы можно – мама жила бы там.
Ольга: – Даже днем были только определенные часы, когда там можно было находиться. Выходила на улицу, ходила туда-сюда по Каширке, место себе не могла найти. С сумкой, потому что мне негде было ее оставить. Настя была в детском саду, я просила, чтобы ее кто-то забрал. Благо в том садике была возможность ночевки – только на выходные приезжала моя мама и с ней сидела. Дочка меня просила все время: «Мам, ну оставь меня ночевать, можно я возьму пижаму? Там Коля Дельвин сегодня будет ночевать!»
Мне потом врачи сказали: «Не можем понять – у Федора руки и тело стали желтые». Оказалось, все потому, что я каждый день привозила этот сок. Его слишком много было.
Потом мы очень сдружились с врачом Федора из больницы на Каширке – Лидией Семеновной Лиходед. Она очень его любила и много лет выхаживала. Мы даже попугая ей подарили. Для нас она стала больше чем врачом. Приезжала к нам и все время говорила: «Боже мой, как у тебя все вкусно». Мы должны были посидеть, поужинать, поговорить. Я не могу человека просто так отпустить: приехал, свое дело сделал, до свидания.
После какого-то времени мы старались его в стационар не класть. Федор был дома, она приезжала к нам. Если можно было все решить таблетками, то они назначались. У меня был талмуд, где я все это записывала – когда, как, для чего.
Виталий: – И я ей сказал, что единственный раз, когда видел, что Федора долечили до конца, – это когда мы вместе жили. Все остальное время он оставался недолечен. Как только кризис проходил, ему тут же звонили футбольные люди и забирали его. Он ведь и после первого приступа, случившегося в марте 1984 года в Тбилиси перед матчем Кубка УЕФА «Андерлехт» – «Спартак», вышел на поле всего через два месяца, в июне.
Ольга: – Для меня это был такой ужас! Я встречала команду в аэропорту, и его прямо оттуда увезли в клинику. Сказали: «Ему надо к врачу». А я уже чувствовала, что он какой-то не такой. Потом сказали, что там его оставят. Я сказала: «Давайте домой его возьму». Надо мной посмеялись. И после этого как на меня навалилось…
Виталий: – Как снег на голову.
Ольга: – Однажды у меня промелькнула мысль, что какой-то Федор странный стал по отношению ко мне. Как-то по-другому стал говорить. Мог меня крепко схватить и сказать: «Я тебя никогда не оставлю». Это была несвойственная ему фраза.
Виталий: – Обострения всегда проявлялись по-разному. Но очень важной составляющей лечения было то, что Оля всегда находилась рядом. Не просто физически, а мыслями и душой. И она ловила его чувства. Чтобы ускорить процесс улучшения, надо было быть с ним рядом. Заметить движения его настроения и сразу сказать: «Федь, надо то-то и то-то».
Ольга: – Надо поймать. Он говорил: «Что ты придумываешь? Все нормально». Я отвечала: «Уже не нормально». Он начинал чуть по-другому говорить. С другой интонацией. Появлялась не свойственная ему в обычной жизни ухмылка.
Анастасия: – Да, когда у папы начиналось обострение, он очень подозрительно ухмылялся. И вообще появлялась подозрительность к еде, ко всему.
Ольга: – Когда все уже начиналось, я звонила Лидии Семеновне, описывала симптомы. Она говорила: «Вот с этого дня начинаешь такое-то лечение». Если не станет легче, значит, увеличиваем дозу. Благодаря этому он чаще всего обходился домашним лечением.
При этом его нужно было заставить принимать лекарства, держать процесс под контролем. Поэтому я и следила за каждым приемом таблеток. А когда он шел на поправку, уже становилось проще. Он сам начинал понимать, что это надо делать.
Виталий: – Мне кажется, если бы лечение доводилось до конца, может быть, недуг вообще ушел бы. Все должно было делаться в соответствии со строгими показаниями врача – довести пациента до реального улучшения. Это было возможно. Но он к врачам относился не очень хорошо и при первой возможности возвращался в «Спартак» – будь то во время карьеры или выступлений за ветеранов.
Мы с родными пытались вспомнить, кто из родственников болел психическими заболеваниями. Но в обозримом прошлом – не нашли. Лидия Семеновна говорила, что заболел из-за перегрузок и чрезмерной ответственности Федора. Действительно, он ведь после каждой игры вспоминал только свои ошибки.
Не было в его душе местечка, где бы он хранил обиду или зависть. Может, его и обижали, и он огорчался. На минуту. Что его то ли не поняли, то ли неправильно сделали, но еще поймут. Не сказать, что он не обращал на это внимания. Но оставлял без ответа. Это абсолютно точно.
Ольга: – Надо понимать, что до наступления болезни и после это были два разных человека. До нее у него не было никаких врагов. Он никому никогда не делал плохо – и, соответственно, ему никто не делал плохо…
Ольга: – Ужасно вспоминается эпопея с поездкой во французский «Ред Стар». Видимо, на фоне переживаний – Федор уехал из привычной среды. Хотя вроде он так радовался, что его туда берут! Тем более – уезжал вместе с Сережкой Родионовым, не один. Иначе бы не поехал. Но настолько сильно психологически это на него подействовало, что во Франции было очень тяжело. В том числе и мне. Мы поехали не сразу – нам с женой Родионова дали визы только через несколько месяцев.
Виталий: – Насколько помню, их с Сергеем в клубе довели до того, что они пришли с ультиматумом. Федор рассказывал мне, что как-то они с Родионовым сидели и обсуждали: как же мы без жен? Пришли и высказали. Только после этого что-то изменилось.
Анастасия: – Я была маленькая, но что-то помню. Первые месяцы папа и дядя Сережа жили в гостинице. И истосковались, потому что им даже квартиры не могли найти. Обсудили ситуацию и высказали все в лицо руководителям клуба. После этого мы и смогли прилететь. Помню, дома записывали и взяли с собой целый чемодан аудиокассет с нашей музыкой! Алексея Глызина, например. И, как сейчас помню, тосковали по черному хлебу. Помнишь, мам?
Ольга: