Самоубийства считались в порядке вещей. Дедовщина в армии есть везде, у многих не выдерживали нервы, кое-кто пытался наложить на себя руки. Один выстрелил в себя, его в больницу отвезли, половину легкого отрезали – но не демобилизовали, а обратно служить послали.
Испытал дедовщину и на себе, разумеется. Там восемьдесят процентов солдат были других национальностей, и они в свою сторону гнули. Никуда не денешься – драться приходилось. И всегда быть готовым к отпору. После такой школы я стал совсем иначе к жизни относиться.
О каком-то одном эпизоде, после которого у меня появилась собранность, говорить нельзя. Когда ты охраняешь «зону», что постоянно связано с риском, без этого невозможно. Вроде общаешься с зэком, и кажется, что нормальный человек. Но ты же не знаешь, что у него внутри. Когда имеешь дело с такими людьми, составлять о них впечатление по десяти минутам разговора нельзя.
Разные истории случались. Один, то ли пьяный, то ли обкуренный, на «КамАЗе» на таран пошел. Все заборы прошиб, из одной зоны выехал, в другую въехал. Там его и взяли. Сам этого не видел, поскольку все произошло ночью. Нас подняли, но инцидент был уже исчерпан. А однажды зэки накормили меня шашлыком из собаки. Они и сами это мясо ели, и на вкус оно казалось нормальным. О том, что шашлык был из собаки, сказали уже после.
В конце службы заболел желтухой. Прививки нам, кажется, сделали нестерильными шприцами. И инфекция пошла по части. Слава богу, за три недели вылечили – и сразу демобилизовали. Недослужил недели две.
Лет десять после армии меня преследовал кошмарный сон – как я туда возвращаюсь. Было неприятно. Потому что позитива, что скрывать, там было немного. Не знаю родителей, которые сейчас хотят, чтобы их дети служили. Такое возможно только в семьях, где тяжелая ситуация, а сыновья – обуза, которую мечтают побыстрее куда-нибудь сбагрить.
За эти два года играл в футбол один раз, на плацу. Но о том, чего мог бы добиться, если бы не потерял эти два года, не задумывался: никто не знает, как все могло повернуться. Может, так и играл бы за подмосковный «Вымпел» до конца футбольной карьеры. Армия меня очень дисциплинировала. Узнал жизнь в совсем другом ее проявлении.
Сейчас многие говорят, что за два года армии я так изголодался по футболу, что не могу утолить этого голода до сих пор, и потому играю до сорока лет. Не думаю, что это так. Но, если кому-то хочется поддерживать такую версию – пускай. Мне не жалко.
После армии меня сразу взяли обратно в «Вымпел». Весь 1991 год мы боролись с «Титаном» из Реутова за первое место в чемпионате области. Выиграл «Титан», после развала Союза получив право играть во второй лиге чемпионата России – и меня пригласили туда. Но за Реутов я отыграл всего полгода. Так что между возвращением из армии и переходом в «Спартак» прошло около полутора лет.
Мне удалось набрать форму после двух лет армейского бездействия, видимо, потому, что очень сильно этого хотел. И я же все-таки занимался футболом с девяти до восемнадцати лет. А девять лет – это много, что-то во мне осталось.
И вот однажды «Титан» играл против спартаковского дубля – турнир дублеров тогда отменили, и молодежный состав «Спартака» оказался во второй лиге.
Романцев потом рассказывал, что во время той игры сказал тренеру дубля «Спартака» Виктору Зернову:
– Узнай про этого парнишку…
Зернов пошел, с кем-то поговорил, вернулся и сказал:
– Да ему около тридцати лет, он старый уже.
Олег Иванович все же послал для перепроверки кого-то другого, и тот докопался до истины – мне было всего двадцать два. Так меня взяли на карандаш, и Романцев попросил Тарханова за мной понаблюдать.
А потом Александр Федорович пригласил меня на базу «Спартака», и неделю длился просмотр. Помимо собственно футбольных составляющих, нужно было договориться с «Титаном» о цене. Романцев вызвал меня:
– Поговори там со своими, с чего это они такую большую сумму объявили за тебя?
Я пришел к своему тренеру в Реутове и начал возмущаться:
– Вы что делаете?! У меня в жизни, может, такого шанса перейти в «Спартак» не будет!
Сказал, видимо, убедительно.
– Ладно, договоримся, – кивнул он.
В итоге после просмотра меня взяли. На просмотре, конечно, было неуютно. Старался, но главной задачей для меня было – не ошибаться, не портить. Потому что идти в «Спартак», откровенно говоря, боялся: там же такие звезды! Старался играть в подыгрыше, в одно касание, не тянуть одеяло на себя. За эту неделю, можно сказать, разучился обыгрывать, в обводку из-за скованности вообще не шел. Но Романцев, наверное, что-то во мне увидел, раз оставил.
Ребята спартаковские тогда надо мной посмеивались. Писарев, Карпин… Я пришел в таких трусах, в каких во второй лиге играли, форму команд высшей лиги напоминавших не слишком. К тому же эти трусы были синими. А в «Спартаке», если цвета не красно-белые, это уже резко бросается в глаза. Но у меня просто больше ничего не было. И внутрь квадрата, как молодой, всегда заходил я, хотя, как потом выяснилось, Радченко был моложе меня. Но он-то «Реалу» на «Сантьяго Бернабеу» два мяча забил, а я пришел из «Титана»…
И все-таки меня взяли. А потом, на предсезонных сборах в 1993-м, поселили в одном номере с вернувшимся в строй Федором Черенковым. Для меня это была фантастика, поверить в это не мог: Федор – и я!
Черенков – золотой человек. Он как-то назвал меня примером для подражания в российском футболе, и мне это очень, очень приятно было слышать. Потому что лично для меня любое его футбольное высказывание – всегда честное и правильное.
В «Спартаке» он вел себя скромно. Негромко разговаривал, спокойнее всех держался. Разве что во время игры мог подойти и чисто по-человечески что-то подсказать. Не кричал вообще никогда. Я стеснялся его часто расспрашивать, поскольку смотрел на него снизу вверх, но если он что-то и советовал, то очень тактично. Считаю, что жить с таким человеком в одной комнате – счастье для любого футболиста.
Федор считает меня примером для подражания, наверное, в том, что я долго играю. Может, в том, как веду себя по отношению к болельщикам и журналистам, а также в плане поведения на поле. Для меня все это действительно важно.
К тем же болельщикам «Спартака» всегда относился с уважением. Однажды случилась даже вот какая история. Существовала небольшая фанатская группировка, и у них было два-три десятка шарфов, сделанных на заказ, уникальных. И один парень подарил мне такой шарф. Свой. Потом мне рассказали, что у него были неприятности – шарф должен был находиться у него и только у него. После ко мне в «Химки» приезжали спартаковские фаны, я давал им интервью, вспоминал и о команде, и о болельщиках – и предложил через них вернуть парню шарф. Но они меня заверили, что все улажено, и оставить его у себя.
Плакат «Тихонов навсегда», конечно, меня тронул. Я даже на нем расписался. Значит, хороший след в памяти людей оставил. Благодарен болельщикам, что меня помнят. Но, конечно, появление такого баннера можно объяснить и тем, что в то время команда играла не очень хорошо. В тяжелые минуты всегда вспоминаешь о победном прошлом. Если бы «Спартак» оставался на первых ролях и продолжал выигрывать, наверное, осознание того, что был такой футболист, у болельщиков притупилось бы…
Сразу скажу, что ситуацию с Виктором Онопко комментировать не хотел бы, поскольку сам не видел, как это происходило, а одним неосторожным словом могу оскорбить или Виктора, или болельщиков[8]. А этого делать нельзя. Если бы я поцеловал шарф «Крыльев Советов» или «Химок», то не думаю, что спартаковские болельщики меня за это уничтожили бы, правда? Но тот же ЦСКА – конкурирующая фирма. Противостояние спартаковских и армейских болельщиков – очень серьезная вещь, которую нельзя не учитывать. Уважаю и этот клуб, и «Локомотив», и «Зенит», и «Динамо», но не представляю, что смог бы поцеловать эмблемы этих команд. И ни в одну из них не перешел бы.
Не пошел бы в ЦСКА даже в качестве тренера. Хоть через двадцать лет – все равно не пошел бы, потому что переживать за нас будут те же болельщики. Даже когда я с «Химками» играл в финале Кубка России против ЦСКА, мне кричали: «Мясо!» И когда выступал против армейцев за «Крылья», тоже кричали. Но я не обижался – более того, и похлопал им, и даже поклонился. Для меня «мясо» – не оскорбление. Как и для армейца, когда его называют «конем».
А вот когда я играл за «Химки» против «Динамо» и на трибуне сидела моя семья, оттуда неслись такие оскорбления в мой адрес, что жена сказала: больше на матчи «Динамо» – ни ногой. Все-таки я – футболист с определенным именем. За что крыть меня последними словами, вплоть до мата, когда рядом дети сидят? Чем я заслужил такое отношение? Тем, что не играю за «Динамо» и забил в его ворота немало мячей? И речь о любом футболисте, не только обо мне. На матчах ЦСКА, кстати, такого не бывало[9].
Всегда гордился тем, что являюсь спартаковцем. Когда, еще в мою бытность дублером, в наш автобус, отправлявшийся на выездной матч, садился Николай Петрович Старостин и трясся по ухабам семьдесят километров, чтобы посмотреть, как играют мальчишки, которые ему в правнуки годятся, – это пробирало. Мы прекрасно понимали, кто это, что значит этот выезд и для кого будем играть. А сейчас футболисты приезжают просто зарабатывать деньги. Совершенно их не осуждаю – время теперь настало другое.
Один на один мне со Старостиным беседовать не посчастливилось. Но я застал время, когда Николай Петрович бывал у Романцева на установках. Олег Иванович заканчивал – и Старостин приступал к своему монологу. Часто цитировал газеты, улавливал тонкие психологические аспекты. Мы с большим уважением относились к тому, что человеку уже девяносто с лишним лет, а он еще грамотно и четко выступает перед аудиторией, находит точные слова. Не говоря уж о том, что высказывался он всегда правильно и по делу.