Тренер доверял мне, капитану, во всем – как в футбольных, так и в нефутбольных делах. Он знал, что ребята верят мне, а я им, и после ухода из футбола Романцева сделал меня посредником между собой и игроками. Когда у него возникали сомнения по составу, вызывал меня (а также еще нескольких игроков – членов тренерского совета) к себе в кабинет и советовался, кого поставить, кого убрать, кто лучше выглядит, кто хуже.
Скажем, в 1985-м – начале 1986-го я потратил немало усилий, чтобы убедить Константина Ивановича простить Вагиза Хидиятуллина за давний переход в ЦСКА и разрешить вернуться в «Спартак». В конце 1980-го мы сами были в шоке от этого перехода. Хотя прилюдно он не обвинял Хидю в продаже игры «Карпатам». Перед возвращением в «Спартак» жизнь у Вагиза складывалась сложно. Он нигде не играл. Мы постоянно встречались и пришли к выводу, что единственная команда, с помощью которой он может вернуться в большой футбол, – родной «Спартак». Сначала Бесков был непреклонен, но потом смягчился. Вагиз показал настоящий характер и вернулся не только в клуб, но и в сборную. И сам Константин Иванович стал всем приводить Хидиятуллина в пример.
Дистанция между Бесковым и мной действительно была короче, чем у других. Скажу больше. У нас был очень хороший коллектив, мы часто проводили время вместе и, как все нормальные молодые люди, порой довольно весело отдыхали. Иногда Бесков нас ловил. Приходилось объясняться. Многих прощал, меня – в первую очередь.
Я мог вспылить, и Бесков бы мне за это ничего не сделал. А вот если кто-то другой вскипал, то уже на следующий день этого человека в «Спартаке» могло и не быть. У ребят был страх, что что-то подобное в любую минуту может произойти. Поэтому мне, капитану, нужно было заранее гасить страсти внутри команды, прежде чем конфликт примет открытую форму. Хотя, конечно, помогал отстаивать игроков и Николай Петрович.
Но иногда предотвратить конфликтную ситуацию оказывалось невозможно. Скажем, в 1983-м ехали мы на поезде после поражения в Минске – вели 2:0, но пропустили три мяча, – наше с Романцевым купе было, по-моему, прямо рядом с бесковским. И Константин Иванович сгоряча сказал: «Ну что это за капитан? Пускай больше не приезжает!»
Олег это услышал, обиделся и решил уйти из команды. Не стал приходить на тренировки – и все. Мы пытались его уговорить, но решение он уже принял. А Бесков тоже не стал его убеждать остаться.
После сезона‑88 и моего отъезда в «Севилью» Бескова уволили. Будь я в Москве, постарался бы как-то помочь ему. Когда уезжал – не было ощущения, что над ним сгущаются тучи. Кстати, когда позже Николай Петрович назвал мне три кандидатуры на место старшего тренера «Спартака», я высказался за Романцева. А с Константином Ивановичем мы продолжили общаться и потом, приезжал к нему и домой, и в больницу, когда в 1990-м он с тяжелым приступом аппендицита лежал…
Бесков никогда не убирал из команды человека, прежде чем не находил ему замену. Уходили Ярцев, Гаврилов, Шавло, но их всегда было кем заменить. Наверное, поэтому «Спартак» на протяжении девяти сезонов подряд не опускался ниже третьего места.
Не в курсе, что произошло у Романцева с Тихоновым, Цымбаларем, Кечиновым, Булатовым, но считаю, нельзя было убирать из команды игроков, если некем их заменить. В команду начали пачками привозить легионеров, которые не соответствовали уровню «Спартака». И у меня большие сомнения в том, что Романцев смотрел их в деле, прежде чем заключать контракт…
За все годы, что я провел в «Спартаке», мы становились чемпионами всего дважды, хотя девять лет кряду входили в тройку призеров. Почему? Возьмем 1980 год, когда Бесков возглавлял и клуб, и сборную, которой предстояло сыграть на московской Олимпиаде. До нее мы уверенно лидировали, опережали шедших вторыми киевлян, кажется, на семь очков.
Но Бесков был в высшей степени порядочным человеком, не тащил в сборную всех спартаковцев без разбора, а только тех, кто, по его мнению, такой чести заслуживал. В результате половина команды играла на Олимпиаде, половина – простаивала. Возник дисбаланс, и после Игр мы все преимущество растеряли.
А Лобановский, когда был тренером сборной, поступал иначе – брал туда все киевское «Динамо», и оно в плане подготовки оставалось единым целым. В 1986-м вообще был необъяснимый чемпионат. Киевляне в полном составе поехали в Мексику на первенство мира, и все матчи внутреннего календаря им перенесли. А из «Спартака» в сборной оказалось четверо – Родионов, Бубнов, Морозов и я, но в наше отсутствие команду заставили играть встречи чемпионата! Естественно, без лидеров команда теряла очки – к нам тогда отнеслись очень непорядочно. А киевляне потом приехали, все наверстали и стали чемпионами.
Может быть, где-то сказывались тактические промашки Константина Ивановича. И общий настрой, гораздо меньше нацеленный на результат, нежели у киевского «Динамо». Лобановский подходил к турнирной стратегии по-научному, просчитывал, на каком отрезке первенства сколько очков нужно взять.
Мы все это считали ерундой, брали энтузиазмом и романтическим вдохновением. После некоторых поражений порой не расстраивались, потому что показали хороший футбол и порадовали публику. А Лобановский всегда говорил: «Пускай лучше хреново сыграем, зато победим». Ну и разговоры о том, что от украинских команд им заранее гарантированы шесть-семь очков, велись…
Никогда не был за одного или за другого. Просто делал свое дело. Самым важным для меня было доказать, что по праву являюсь первым вратарем сборной. А у кого какое видение футбола – не мой вопрос. Что, если я даже согласен с Бесковым, то должен выкладывать это Лобановскому? Ну, не было бы меня тогда в сборной. И толку? Кстати, не помню случая, чтобы Бесков с Лобановским при игроках плохо друг о друге отозвались. Все было очень солидно.
В сборную во главе с Валерием Васильевичем мне поначалу вписаться было непросто. С приходом Лобановского за спиной находился Виктор Чанов, который готов был занять мое место после первой же «пенки». И в сборной за все годы не припоминаю за собой серьезных ошибок! В «Спартаке» пропускал из-за своих оплошностей, а в сборной – ни разу. Лобановский в меня поверил, и ребята тоже. У нас сложились славные отношения, на которых противостояние «Спартака» и «Динамо» не отражалось. В сборной о клубных делах забывали. До сих пор, когда приезжаю в Киев, собираемся вместе, выпиваем, вспоминаем те времена. Игра – одно, жизнь – другое.
Для меня, одного из немногих спартаковцев, постоянно игравших в сборной Лобановского, переход от него к Бескову и обратно не был сложным. Я чувствовал, что он мне доверяет, – недаром и на чемпионате мира в 1986-м, и спустя некоторое время, после Демьяненко, назначал меня капитаном сборной. В то же время я понимал, что к своим любой тренер относится чуть по-другому, и поэтому всегда тренировался до изнеможения и доказывал ему, что я лучший.
Накануне стартового матча ЧМ‑86 в Мексике я восемь часов пролежал под капельницей. Как-то ночью проснулся от безумной чесотки. С каждым днем становилось все хуже. За день до матча с Венгрией едва вышел на разминку – опухло лицо, по телу пошли красные пятна. Диагностировали аллергию – скорее всего, на клубнику с медом.
Наутро вызвал Лобановский. Я был уверен, что меня поставить не рискнут, но услышал:
– Ринат, в газете написали, будто ты больной. Давай сделаем сюрприз венграм. Ты – в составе.
Вот такие у нас отношения были с Лобановским, хоть он вроде и был нашим оппонентом.
Другая история не имеет отношения к «Спартаку», но спрашивают меня о ней так часто, что не вспомнить ее не могу. Речь о невероятном голе Марко ван Бастена в финале Евро‑88 Голландия – СССР.
Наверное, доля моей вины была. Мы с Лобановским пришли к выводу: ван Бастен поймал меня на том, что я подпрыгнул перед ударом, и когда мяч оказался в высшей точке траектории, я уже опускался. Эта ошибка стала уроком, и теперь учу молодых вратарей, чтобы они ни в коем случае не прыгали до удара. А тогда, хоть и почувствовал, что ошибся, все равно был крайне удивлен, обернувшись и увидев мяч в воротах.
Первая и последняя размолвка с Лобановским у нас случилась перед ЧМ‑90. Команда уезжала в ФРГ на сбор после товарищеского матча с Израилем. Я приехал из Испании, но Валерий Васильевич оставил меня в Москве на две недели. Сказал: мы знаем твои возможности. Но как можно готовиться к такому турниру одному? Хорошо, что Романцев дал возможность тренироваться со «Спартаком». Однако вскоре стало ясно, что Лобановский не верит в легионеров – не только в меня, но и в Заварова, Кузнецова. Это проявилось после первого матча с румынами, который стал моим последним за сборную. 13 июня, в день своего 33-летия, я впервые за восемь лет не вышел играть за сборную в финальной стадии чемпионата мира.
Предубеждения против Черенкова у Лобановского, полагаю, не было. Он всегда у нас, спартаковцев, интересовался: «Как там Федор?» – причем не формально. Иногда брал его в команду, иногда – нет. Конечно, порой за Черенкова было обидно, но думаю, что Лобановский, зная о неладах со здоровьем у Федора, просто боялся его перегрузить.
В 1979 году, в матче с киевским «Динамо», мне выбили палец. После этого почти полсезона отыграл фактически одной рукой. Мучился, колол обезболивающее, тейпировал, в ЦИТО ездил – ничего не помогало. Боль была очень сильная. В матче с «Зенитом», который, правда, мы выиграли 2:1, гол я пропустил именно потому, что по-другому, чем обычно, стал принимать мяч. Но на операцию ложиться не хотел. Тяжело было, но стремился помочь ребятам.
И мы стали чемпионами. В решающем матче, в Ростове-на-Дону, мне все-таки пришлось уйти с поля. В первом тайме столкнулся с Сергеем Андреевым, повредил колено и не смог продолжить игру. Колени-то у меня, напомню, были больные.
Все оставшееся время провел как на иголках – но Леша Прудников меня достойно заменил. Когда матч завершился победой, я не смог не то что пробежать, а даже пройти круг почета – и вышел только на командное фотографирование. Пришлось долго лечиться. Потом не раз приходилось играть с больными коленями. Но, зная об этом, никто не пытался меня травмировать.