Выдали нам деньги – и все пошли по магазинам. Времена-то советские были, любая загранпоездка – за счастье! Занесли в гостиницу свертки с товарами – и на ужин. Бесков начал разбор вчерашней игры. Слово за слово, распалился. И, не понимая, что он находится в спартаковской среде, выдал:
– У меня в «Динамо», когда мы в семидесятом играли под Новый год турнир в Чили, 31 декабря пришли ко мне ребята и предложили провести 1 января тренировку. Она не планировалась, но, чтобы «выгнать» выпитое накануне шампанское и хорошо сыграть на турнире, надо было поработать. «Динамо» – профессионалы, а вы не думаете об игре, вы – шмоточники, я сегодня все видел!
Я посмотрел на Чапая и понял, что его сейчас кондратий хватит. У него желваки по лицу пошли, он встал и говорит Бескову:
– У тебя все?
Тот не понимает – и продолжает разборы. Все уже ждут, что сейчас произойдет. Старостин еще раз спрашивает:
– У тебя все?
Тот вновь не замечает. И лишь на третий раз отвечает: все. Будучи уверенным, что Николай Петрович продолжит гнуть ту же линию. А тот вдруг говорит:
– Что ты несешь? Что плохого в том, что люди купят своим детям, женам, родителям вещи, которых нет в стране? Никита Палыч, ребята, – все, собрание закончено!
Всех нас оттуда выгоняют – и мы в замочную скважину подсматриваем, как бьются «Спартак» и «Динамо». Старостин и Бесков. Эта история показала, как Бесков относился к «Спартаку».
Старостин терпел Константина Ивановича много лет не потому, что именно через Бескова Андрей Петрович вернул своего брата в команду. А только ради дела. Лишь бы «Спартак» был в порядке.
Величие Старостина заключалось еще и в том, что он был доступен и никогда не отрывался от простых людей. Живя на улице Горького, иногда отпускал машину и ходил пешком от Красносельской до дома. Или с матчей на «Динамо» часто возвращался домой на метро. Ехал на эскалаторе, люди его узнавали – и говорили, что считают нужным.
Во время тренировок или контрольных матчей в Тарасовке Чапай не случайно садился среди болельщиков на трибуне, выслушивал их мнения – а потом говорил нам, что думают люди. Все тренировки были открытыми. И мы сами стали такими! Для меня деньги никогда не были главным, мои «деньги» – это уважение людей, которые подходят, когда иду по улице, и благодарят за то, что в газетах и на телевидении честно говорю о футболе. Каждое такое обращение греет душу и говорит о том, что ты правильно живешь и мыслишь.
Фактически до конца своей спартаковской карьеры я жил в 25-этажном, как мы его называли, «доме на курьих ножках» напротив скульптуры «Рабочий и колхозница» на ВДНХ. И встречал меня у лифта после поражения, например, водопроводчик и говорил:
– Как вы играли?! Я для чего тебе, б…, чинил раковину? Больше не обращайся ко мне по сантехнике!
И я это воспринимал как совершенно нормальный разговор! Слушал – и понимал, что есть люди, для которых ты играешь, и ради них должен отдаваться этому делу до конца.
А сегодняшнее поколение футболистов той же сборной закрыто от народа крутыми автобусами, машинами с бронированными стеклами, элитными домами. И когда слышу, допустим, высказывание Широкова в адрес болельщиков «Определитесь, что вам надо – игра или результат?», то хочу сказать ему: «Ты с кем так разговариваешь?! Вчера в Видном играл, еще ничего собой не представляешь, а уже свысока. Почему к Симоняну можно подойти, а к тебе – нельзя?!»
А ответ прост: потому что сейчас нет таких людей, как Старостин, воспитывавших нас в уважении к простому человеку.
В 1969-м, когда я начинал свой первый сезон в «Спартаке», меня еще не узнавали в лицо. Обычно возвращался после матчей домой в Алабушево на электричке с болельщиками. И слушал, как они обсуждают игру. Один раз не выдержал, подсел и начал расспрашивать об игре Ловчева. И услышал нечто поразительное:
– Женька-то ничего, но вот есть у него брат Славка, играет раз в пять лучше. Да только пьет-то как!..
Так узнал, какие легенды о нас ходят.
А попал я в «Спартак» следующим образом. Играл в экспериментальной сборной СССР («Буревестник»), которую тренировали Всеволод Блинков и Виталий Артемьев. Ее целью ставилось приобретение международного опыта молодыми талантливыми ребятами. Я был невыездным – закончив ПТУ в Химках, работал там же на закрытом заводе, связанном с космонавтикой. Работа была подсобная, а на деле играл в футбол за цех. Но за границу ездить не мог.
Врачом в «Буревестнике» был Николай Алексеев, лечивший «Спартак» в звездной второй половине пятидесятых. Как-то парились с ним в Сандунах и в очереди увидели Симоняна, возглавлявшего красно-белых. Они о чем-то потолковали с Алексеевым, а потом Симонян подошел и пригласил меня в команду.
Конечно, в душе я ликовал – о чем говорить, если я приехал из Алабушева искать московский «Спартак» еще в одиннадцать лет? Тогда жизнь повернулась по-другому, а тут – такое предложение. Но Симоняну сказал: «Если “Буревестник” расформируют, как о том говорят, тогда я в вашем распоряжении. Но у меня есть моральные обязательства перед своей командой».
В те времена подобные ответы были в порядке вещей, и Симонян ожидал подобного. Правда, бывало и по-другому. Шесть лет спустя Олег Базилевич пригласил меня в киевское «Динамо».
– Болельщики «Спартака» не поймут, – отказался я.
– О чем ты говоришь? – изумился он. – Какие болельщики?! Мы валютой получаем!
Но для меня не это было важным.
Наверху решили передать «Буревестник» «Локомотиву». Мы же с Сергеем Ольшанским вознамерились перейти в «Спартак». Нас уламывали, водили в федерацию, ее председатель Валентин Гранаткин обещал дисквалифицировать.
– На вас за два года по десять тысяч рублей истрачено, надо возвращать долги.
И тут я в первый раз пошел чесать своим непослушным языком:
– А еще через два года будет по двадцать тысяч. Так что не тратьтесь попусту, отпустите.
В итоге Николаю Петровичу удалось-таки нас заявить.
Я миновал дубль и сразу оказался в основном составе левым защитником на месте травмированного Крутикова. Брал я тогда скоростью, на которую, наверное, и обратил внимание старший тренер сборной СССР Гавриил Качалин. И уже в мае того 1969-го пригласил меня в национальную команду! Спустя много лет узнал: оказывается, я уникален тем, что стал чемпионом страны и игроком сборной, будучи… перворазрядником.
Причина того, что у меня так быстро в «Спартаке» пошло, проста – я попал в хорошую компанию. Кавазашвили, Логофет, Хусаинов, Папаев, Рожков, Осянин, Киселев, Абрамов… Требовалось только смотреть и, как губка, впитывать.
Старостин с Симоняном прививали нам и уважительное отношение к соперникам. Кто-то не поверит, но за одиннадцать лет в высшей лиге я не получил ни одной желтой карточки. Никто из моих соперников не скажет вам, что я играл грубо. «Горчичник» получил лишь в первом матче ЧМ‑70 с мексиканцами. И еще в первой лиге, выступая в конце карьеры за «Крылья Советов».
Что касается человеческих качеств Симоняна, то расскажу историю, которую в сегодняшнем футболе представить в принципе невозможно. 1972 год, играем неудачно, и над Никитой Павловичем сгустились тучи. И тут «Арарат» приглашает его, по сути, в готовую к большим свершениям команду, которая на следующий год с ним сделает дубль.
В том же году, несмотря на одиннадцатое место «Спартака», меня признали лучшим футболистом страны. Однажды звонит мне домой Симонян. И говорит, что сейчас ко мне в «дом на курьих ножках» приедет. Думаю, что случилось? Ну да, я заметная фигура в команде, но мне всего двадцать три года.
И вот Симонян приезжает с бутылкой армянского коньяка – притом что я всегда был непьющим. В итоге употребляли они его с моей женой Татьяной, а я слушал. Никита Палыч сказал мне, что хочет уйти из «Спартака», потому что у него есть предложение из Еревана. Тренер пришел советоваться домой к игроку, представляете?!
Что я мог ему сказать? Это уже позже нас стали портить партийные лидеры. В том числе и меня вызывали в отдел агитации и пропаганды Московского горкома партии, курировавший спорт, и спрашивали, устраивает ли команду тренер Крутиков. Я пацан, мне двадцать семь – и меня просят оценить, годится ли тренер, тем самым калеча сознание.
А тут Симонян приходит с таким разговором. Я ответил, что он имеет право принять то решение, которое посчитает нужным. Тем более что Никита Палыч сказал: спортивный отдел московских профсоюзов уже против него настроен. Так же было потом и в 1975-м, когда та же структура Старостина убрала.
В конце разговора Никита Палыч попросил команде все это объяснить. Такой вот человек. Поэтому при нем Хусаинов и Логофет потихонечку заканчивали в «Спартаке», и никто их не выкидывал. Мне непонятно, почему Симоняна не приглашали в родной клуб в качестве президента или на еще какую-то важную роль. Много раз писал об этом – почему мы такого человека не используем? Он же в «Спартаке» вслед за Старостиным, можно сказать, второй после бога![19]
Симонян всегда признавал главенство в «Спартаке» Николая Петровича. В отличие от Бескова. Который полагал, что это он вернул Старостина в «Спартак» и уже хотя бы поэтому имеет право быть с ним как минимум на равных.
Первый матч с моим участием «Спартак» играл в Ташкенте, второй – в Алма-Ате. Прохожу по левому флангу, простреливаю – и Евлентьев забивает. И когда вечером по всесоюзному радио услышал, что «мяч забил с подачи Ловчева», испытал невероятное ощущение. Мою фамилию все узнают!
В том же 1969-м играем с киевлянами в Москве. Сто тысяч народу, проигрываем 0:1. Дают пенальти в чужие ворота, и к мячу подходит Коля Осянин, который в том году стал лучшим бомбардиром. Бьет – и не забивает.
Серега Рожков стал на него «наезжать». Но команда у нас была очень дружная, и все на Серегу цыкнули, чтобы прекратил. Потом Гешка Логофет сравнивает счет, и тот же Осянин с левой ноги заколачивает победный! Едем по Комсомольскому проспекту из Лужников на автобусе, некоторые хотели выйти у метро. А там идет толпа народу и скандирует: «Да здравствует Никита!»