Кто-то – а время-то уже было брежневское – спрашивает:
– Хрущев?
– Нет, Симонян!
В конце чемпионата – игра в Киеве. Решающая. И Никита Палыч перед игрой, стараясь не нагнетать обстановку, говорит:
– Ребята, мы провели этот год великолепно, сделали все, что должны были. Не волнуйтесь о том, как все сегодня сложится. Выиграете или нет – пальцем на вас показывать никто не будет.
Симонян в те дни создал такую обстановку, что мы чувствовали себя абсолютно раскрепощенными. До такой степени, что в день игры думали о том, как бы нам популярнейший в те годы «Киевский» торт достать. Был у Крещатика один магазинчик, все туда ломанулись – и схватили по три торта каждый. И никто нам не запрещал из гостиницы выходить!
Киевляне валтузили нас по полной. Погода жуткая – град, дождь, сильный ветер. И Осянин опять подхватывает мяч, проталкивает его сквозь пятерых человек – и забивает. У меня есть снимок, где вратарь киевлян Рудаков обескрыленно так нагибается в ворота, чтобы забрать оттуда пропущенный мяч. Мы выиграли и фактически обеспечили себе чемпионский титул.
Награждение проходило во Дворце спорта «Лужники», одиннадцать тысяч человек присутствовало. В концерте принял участие Миша Ножкин, в ту пору запрещенный. И спел: «А в музее Ленина два пальто простреленных!» Потом Старостин сказал: слава богу, что он сидел внизу, с командой, а не на трибуне, и никто из партийных начальников до него не мог добраться. Потому что тут же стали выяснять, кто пустил Ножкина на сцену и позволил ему петь такую крамолу…
Потом я лучше узнал Старостина и понял, что с ним можно свободно обо всем разговаривать. Как-то ехали с ним и Сергеем Ольшанским из Еревана в Москву. И я спросил Николая Петровича, за что он сидел. Он рассказал о знаменитом случае, когда уже после победы в финале Кубка «Спартак» заставили переиграть полуфинал с тбилисским «Динамо». Вызвали меня, говорит, к Молотову, а там сидел Берия, который курировал все общество «Динамо». И Молотов говорит: «Николай Петрович, есть мнение, что надо переиграть».
Старостин ответил, что переигрывать они не будут. Молотов настаивал, Берия сидел и молчал. В конце концов Старостина все-таки «сломали», но, прощаясь, он повернулся и сказал, что все равно «Спартак» Кубок выиграет. «Когда за пятнадцать минут до конца матча, при счете 3:1 в нашу пользу, Берия встал и посмотрел в мою сторону, я сразу понял, куда поеду», – сказал мне Николай Петрович.
И добавил, что могли их арестовать и раньше. Когда был легендарный матч на Красной площади, братьям Старостиным приписали, что они якобы хотели совершить теракт и взорвать Сталина, смотревшего игру с трибуны мавзолея. Спасло их лишь то, что это было время ежовщины, дело стряпали его люди – а потом Ежова самого арестовали и расстреляли.
А один футболист того времени сказал, что Старостин куда-то налево вагон с материей «загнал»…
Где правда – откуда нам знать? Мне в тысячу раз важнее, каким человеком был Николай Петрович и сколько он сделал как для всего «Спартака», так и для меня лично.
В 1974-м мы заняли второе место и в конце сезона играли в Алма-Ате. Тамошний «Кайрат» на вылет стоял. Старостин сидел в тех краях, и к нему пришли местные руководители. Уже после матча он рассказал – мол, вспоминали былое, просили помочь. Но Николай Петрович отрезал: «Этого не будет». И на сговор не пошел.
Мы выиграли 4:0. И именно этот счет (не меньше!) спас от вылета из высшей лиги ЦСКА, в котором тогда играл в порядке воинской службы Витя Папаев. Возглавлял армейцев в том сезоне великий хоккейный тренер Анатолий Тарасов – и, когда ЦСКА благодаря нам спасся, прислал телеграмму: «Благодарю за службу, возвращаю вам Папаева!»
Знаю только один случай договорного матча. В 1970-м отдавали игру «Черноморцу», который, правда, все равно вылетел. При этом мы с Папаевым вообще не знали, а Коля Абрамов знал наполовину – то есть в первом тайме не был в курсе, а во втором был.
А в 1972 году кем-то наверху был придуман идиотизм под названием «послематчевые пенальти». В чемпионате! В случае ничьей били до победы, выигравший получал очко, проигравший – ноль. На следующий год додумались еще до того, что, если после пяти пенальти с каждой стороны счет равный, фиксируется ничья. И каждому – по очку.
Команды, честно отыграв матч и завершив его ничьей, на одиннадцатиметровых стали договариваться. Мы не были исключением. И вот однажды после нулевой ничьей в Москве с тбилисским «Динамо» я должен был смазать последний пенальти и ударил в сторону углового флажка. На замедленном повторе было видно, как я целюсь мимо ворот и смеюсь. Старостин сказал, что меня хотят дисквалифицировать. Но вовремя одумались и приняли правильное решение – отменили послематчевые пенальти. Однако это нельзя назвать «договорняками», ведь сами матчи проходили в честной борьбе.
Люблю рассказывать историю, здорово характеризующую Старостина, показывающую его не как икону, а как живого человека. В связи с многолетним заключением матчи с «Динамо» были для Николая Петровича самым принципиальным, что только может существовать в футболе. Однажды дают пенальти в ворота динамовцев, и Логофет кричит великому Яшину:
– Держи, Вася!
И бьет в другой угол.
Возмущенный Лев Иванович пошел к раздевалке, дождался после игры Старостина, к которому относился с уважением.
– Николай Петрович, этот молодой, щенок, крикнул мне: «Держи, Вася!» Это что еще такое?
Николай Петрович пообещал разобраться. Видит в раздевалке Логофета, хмурит брови:
– Геннадий, это правда, что ты Яшину сказал: «Держи, Вася!»?
– Да, – смутился тот.
Старостин выдержал паузу и сказал:
– Ну и правильно сделал![20]
В 1976-м, когда Крутиков не хотел видеть Старостина в команде и около нее, Николай Петрович появился в раздевалке всего один раз. Как прошел? Да это же Старостин – кто ж его не пустит?
Было это после победы над «Динамо». Сказал, довольный:
– Ну, вы сегодня с ними как кошка с мышкой!
Победа над «Динамо» была для него как бальзам на душу, хотя в «Лужники» из-за нашей тогдашней игры пришло всего шесть тысяч. По тем временам – что-то немыслимое.
На установках он всегда брал слово последним. Симонян – тот, как человек южный, говорил горячо, тогда как педант Гуляев – нудно, усыпляюще. А команду надо встряхивать, нужен настрой, ведь сразу после этого садимся в автобус и едем на игру. Однажды Гуляев в своем стиле давал установку перед матчем с «Торпедо». Едем в автобусе, Старостин смотрит: Николай Алексеевич похрапывает. И тогда Николай Петрович встает, показывает на него и говорит:
– Настройщик херов!
Игроки под кресла едва не попадали – и матч выиграли.
Ну и, естественно, знаменитая история с мухой. Старостин приезжал на базу на электричке. По дороге покупал газеты и читал их. На газете же писал себе тезисы, пока шла тренерская установка, чтобы последним аккордом настроить команду. И вот Гуляев говорит:
– «Динамо» – это серьезный соперник…
Возникает секундная пауза, и в тишине жужжит муха. Чапай берет газету, на которой только что писал тезисы, сминает ее. Муха садится на стекло – и Старостин со словами: «Ух, “Динамо” проклятое!» оставляет от нее мокрое место.
В Старостине подкупала естественность поведения. Он не Станиславский, который заранее придумывал свои «фишки», они в голове у Николая Петровича рождались спонтанно. После победы в чемпионате 1969 года мы поехали в Ливан, Сирию и Иорданию. Жили в Ливане, а в другие страны выезжали на автобусе. Дорога до Иордании составляла часов десять, и шесть из них Чапай без перерыва декламировал нам стихи.
А вот музыку он не любил. Симонян когда-то играл в оркестре, даже на похоронах. У него был идеальный слух, чего о Чапае сказать было нельзя. Когда он приходил и из динамика звучала поп-музыка, он сразу вытаскивал вилку из розетки. И вот 1975-й, олимпийская сборная. Живем на базе в Новогорске. А в кафе базы тогда появились такие аппараты-«сорокапятки»: бросаешь монетку, выплывает диск и играет музыка. Мы любили Ободзинского, а Старостин – нет, и все это знали.
Однажды кто-то пошел к аппарату и пять раз нажал Ободзинского. Чапай заходит, мы сидим, разговариваем. И тут начинается: «Эти глаза напротив…» Старостин встает, подходит, нажимает на кнопку и садится обратно за стол. Тут «сорокапятка» уезжает, встает на прежнее место, и Ободзинский опять начинает петь – оплачено-то пять раз! После того как песня зазвучала четвертый, Николай Петрович понял, что все это подстроено. И обернулся к нам с неожиданным вопросом:
– Кто поставил этого педераста?!
Откуда взялось прозвище Чапай? Опять же – из… электрички. В Тарасовку она шла через Мытищи. Старостин всегда ездил в одном вагоне, и из него в Мытищах на перроне была видна афиша с названиями фильмов, которые показывали в местном кинотеатре. Мысли у Николая Петровича всегда были направлены на то, чтобы какую-нибудь свеженькую идею в Тарасовку привезти для установки. И все необычное, что видел, он записывал. Был, скажем, знаменитый фильм: «Бей первым, Фредди!» Ну как он мог пропустить такую фразу?
А однажды он увидел название фильма – «Орлята Чапая». И на установке назвал футболистов именно так. С тех пор к нему и приклеилось – Чапай. История получилась, как с Серегой Ольшанским. Он со мной пришел в команду, будучи форвардом, а в команде не хватало центрального защитника. И Старостин сказал:
– Да, Бабы-яги сзади нам не хватает. Ну ничего, Бабу-ягу будем воспитывать в своем коллективе.
Вскоре Ольшанского ставят центральным защитником и он играет так, что вскоре получил вызов в сборную. И все сразу стали называть его Бабой-ягой.
Ко всем людям, которые что-то сделали для «Спартака», Старостин относился как к членам своей семьи. Допустим, не сказать, что он сильно любил того же Гуляева. Но тот для него был спартаковцем – а это главное! И у великого поколения «Спартака» второй половины пятидесятых годов тренером был Гуляев!