“». Откуда она у нас дома взялась – не знаю. Отец интересовался футболом, но яростным болельщиком не был, меня в спартаковскую веру не посвящал. Когда взял в руки эту книгу, мне было лет двенадцать, и я даже не знал, что футбол может быть профессией. Понял это, только прочитав ее. А впечатление произвело то, как автором был подан материал, как описана каждая мелочь – будто ты сам был на поле, в той же игре с этими басками в тридцатых… Поэтому даже мне, нефутбольному, не очень образованному с этой точки зрения ребенку, «Я болею за ”Спартак“» запала на всю жизнь.
Скорее всего, именно в то время я отдал свое сердце «Спартаку» навсегда. Но не стану кривить душой – никакой мечты оказаться в такой команде в то время не было, тем более что в футбол играл от случая к случаю. Но после прочтения этой книги начал следить за «Спартаком», болеть за него, желать ему добра. Хотя в Красноярске, где я жил, телевидения почти не было, а по радио очень редко передавали какие-то репортажи, в основном об играх сборной СССР. Да и «Спартак»-то первый раз своими глазами толком увидел, уже когда в Москву переехал. А телевизор… В Красноярске шли только местные программы. В семь вечера – новости, в семь тридцать – фильм. И все.
В детстве меня из-за работы отца здорово побросало по стране – жил на Кольском полуострове, в Горном Алтае, в Киргизии, и лишь затем уже на более или менее долгое время семья перебралась в Красноярск. Мое представление о футболе тогда было очень абстрактным. Когда пошел в первый класс в киргизскую школу, у меня появился первый в жизни футбольный мяч – откуда, ума не приложу. Мы с братом били друг другу по воротам, которые представляли собой по два дерева с той и другой стороны. Тогда я думал, что это и есть футбол. Знал о нем одно – кто больше забьет голов, тот и выиграет. И очень долго мое представление об игре этим и ограничивалось. Какое там рисование таблиц, наблюдение за чемпионатом?! Я и настоящих-то футболистов увидел только тогда, когда сам начал играть в команде мастеров.
Когда мне было лет двенадцать, отец ушел из семьи. Мать вообще категорически возражала против моего футбола. Даже закрывала меня в квартире на втором этаже, где мы жили! Помню, удалось протянуть вниз с балкона волосяную веревку, однажды содрал обе ладони, слезая по ней, на секунду отпустив и опять схватившись… А почему мама возражала? Все очень просто. У нас с братом была одна пара кедов на двоих. И мы брали в школу по одному кеду – чтобы показать, что это якобы сменная обувь. А потом по очереди шли в них играть в футбол. Их нам покупали на три года, а они, бывало, рвались после первой же тренировки. Поэтому мама и была категорически против, запирая нас дома. Это уже в Красноярске я в детской команде играл. Мне тогда было лет десять, вроде третий класс…
К переездам с какого-то времени привык. Мать меня только в первый класс отвела, а потом при всех переездах я сам брал у нее документы и относил в школу. Родители вообще за всю мою школьную жизнь ни разу там не были. Ни разу! Но тут, конечно, надо учитывать, что с отцом после их расставания с мамой мы отношений не поддерживали. Они расстались плохо, и мать была решительно против встреч.
В детстве ребята вешают на стены комнаты футбольные постеры. У меня этой возможности не было. Я бы тоже вешал, но журналов таких в детстве не видел. Они появились уже попозже, когда сам играл. Только однажды, лет в пятнадцать-шестнадцать, оказался в гостях у своего детского тренера Юрия Уриновича. У него был старый журнал с фотографиями лучших футболистов мира – он в Москве его достал. Там были снимки Йохана Кройфа, Бобби Чарльтона. Попросил у него эти фотографии и наклеил себе на стену. Ну, разумеется, фамилии великих игроков – Стрельцова, Воронина, Нетто, Яшина – я слышал. Только ни разу их не видел.
Но когда оказываешься в «Спартаке» и начинаешь общаться с таким человеком, как Николай Петрович Старостин, – узнаешь все. Как воевал Жмельков. Как после войны голодали, а некоторые игроки в Великую Отечественную даже были в блокадном Ленинграде с детьми – и выжили. Как ездили на матчи на электричках. Как праздновали победы. Благодаря ему мы знали имена жен и детей некоторых знаменитых футболистов. Это и есть клубный патриотизм! Старостин говорил: «Всего, что было вчера, не назову, а вот было что пятьдесят лет назад – как перед глазами». Это, если говорить в шутку, – нормальное, старческое. У меня сейчас то же самое…
Между прочим, про годы. Как-то не задавался вопросом, правильно ли вести отсчет истории «Спартака» с 1922-го, притом что Николай Петрович вел этот отсчет с 1935-го. Для меня особой разницы нет. Мне не очень важно, когда «Спартак» появился, главное – что он по-явился. Читал книги, про «Промкооперацию» и так далее. Но у меня такие же сложности были с уроками истории в школе. Не все ли равно, какая дата? Да, конечно, это важно знать, но я с цифрами никогда не дружил. Для меня важнее сам факт события, а еще важнее – его суть. В том же учебнике истории прочитал, вообразил, как это было, – и это потрясло. А в четырнадцатом веке или в пятнадцатом – так ли важно?
В Красноярске мне жилось нормально, был обычным местечковым пацаном. Друзья-товарищи, плюс в очень раннем возрасте стал капитаном «Автомобилиста». Цель была одна – с родной командой в первую лигу выйти. А о профессиональном спорте, который в то время таковым и не назывался, даже мыслей не возникало. Учился в институте. Думал, отучусь, сразу закончу играть и пойду работать по своей линии. Преподавать физкультуру в институте – а что еще? Для меня образование было очень важным, просто был уверен, что не буду играть!
Только когда мы на турниры спартаковских команд в Москву стали ездить, узнал, что наша команда относится к обществу «Спартак». Тогда и услышал, что «Автомобилист» и «Спартак» – из одной системы профсоюзов. Словом, никакой любви к красно-белым в Красноярске не культивировали. Но однажды, в 1976 году, «Спартак» приехал туда играть товарищеский матч, который проходил на Центральном стадионе. И помню, как после него Иван Алексеевич Варламов, который первым обратил на меня внимание спартаковских тренеров, пригласил – точнее, вызвал – меня в гостиницу на разговор.
И вот там меня немножко удивил Анатолий Федорович Крутиков, тогдашний главный тренер «Спартака». Варламов нас познакомил, добавил: мол, мы хотим, чтобы ты перешел в «Спартак», нам нужны молодые кадры, пиши заявление. Тут Крутиков Варламову и говорит:
– А не слишком много мы берем из второй лиги?
Как это услышал, раз – ручку и бросил.
– Нет-нет, ладно, ты пиши! – спохватился Крутиков.
Я написал. Но не пропустил мимо ушей. Запомнилась мне эта его фраза. Как пропустить, если тебе фактически в лицо говорят: может, на хрен мы его берем? А ведь я уже в двадцать лет капитаном «Автомобилиста» был.
В Красноярске начинал в нападении, а когда в «Спартак» приехал – уже в защите играл. Здоровье не позволяло столько бегать. В атаке нужно девяносто минут не останавливаясь открываться, иначе ребята тебя не поймут. А в обороне можно было иногда паузы брать, когда своя атака идет.
В другие клубы тоже приглашали. И телеграммы остались – например, из «Днепра», когда там работал Валерий Васильевич Лобановский. Было приглашение из «Торпедо», телеграмма от начальника команды Юрия Золотова тоже лежит – самая-самая первая, когда мне всего семнадцать было и я только начинал играть. Главный тренер алма-атинского «Кайрата» Сегизбаев у нас даже несколько дней жил, уговаривал меня – но это не прошло. А предложение Варламова я все-таки принял. Из уважения к нему и к «Спартаку», наверное.
У Лобановского я со своим здоровьем мог бы вообще не заиграть. Там же совсем другая система подготовки была, и с ней моя печень сразу «полетела» бы. А она и так на последнем издыхании все время была. Это врожденное. Точно не помню, но, наверное, я тогда уже думал, что здоровье мне не позволит играть на высоком уровне.
Просто мне катастрофически – в хорошем смысле – повезло с людьми, которые меня окружали. Возьмем Константина Ивановича Бескова. Да, он жесткий. Кровища хлещет, синяк огромный, ногу подвернул? Забинтуют – и на поле! Однажды в Аргентине, как позже оказалось, у меня перелом случился.
– Очень болит…
Бесков едва взглянул:
– Перебинтуй – и на второй тайм!
Но вот как только печень хоть чуть-чуть начинала прихватывать… Он меня с поля гнал, я ему:
– Ничего, Константин Иваныч, сейчас, постою минутку.
– Нет-нет, завтра на тренировку выйдешь, а сейчас – пройдись, подыши.
Думаю, он меня спас. Иначе посадил бы печень – и все. Потому что один раз при этой болезни перебрал с нагрузками – потом месяц надо «откапываться».
Так вот, приезжаю в «Спартак». Крутиков… Думаю, что он и не особо хотел на своем тренерстве настаивать. Команда выходила на поле – так он мог опоздать, сидеть чай пить. Человек он хороший, это очевидно, но сильного стремления быть тренером, на мой взгляд, у него не было. Подчеркиваю, это мое личное мнение. Потом, конечно, не раз встречались, здоровались, спрашивали, как дела. Никаких обид друг на друга у нас с Анатолием Федоровичем не осталось.
В первом же моем матче за «Спартак», против «Зенита», мог сравнять счет. Мы проигрывали 1:2, меня выпустили на замену, и за одиннадцать минут до конца я ударил с угла площади ворот. Вроде нормально, в дальний угол. Но вратарь, что называется, потащил. А если б забил – думаю, моя карьера повернулась бы. И… не в лучшую сторону.
Потому что, во‑первых, «Спартак» остался бы в высшей лиге. А во‑вторых, я не уехал бы назад в Красноярск. После той игры мало того, что чувствовал себя виноватым, так и в команде обстановка была гнетущей. Стояли на вылет, более того – чувствовалось, что команда смирилась с неизбежностью этого вылета. Как Андрей Петрович Старостин говорил, «нечем жарить». Вот и я уловил, что команде нечем жарить, и был уверен, что она вылетит. Каким-то внутренним обостренным ощущением уловил. Притом что был в команде совсем недолго – может, всего неделю.