И самое главное, в том матче впервые в жизни не попал в основной состав, меня даже не посмотрели… Когда пришел в раздевалку, то уже понял, что не останусь в команде, тогда и не сдружился ни с кем. С кем можно за неделю сдружиться? Они же, спартаковцы, для меня все полубоги были. И принял решение сразу. После игры попросил Сашку Кокорева и Витю Папаева, чтобы вернули бутсы, которые мне выдали. Рванул на вокзал – и, зная, что в аэропорту меня могут перехватить, трое суток до Красноярска ехал на поезде. Уверен был, что уже никогда не вернусь. Думал, одного раза хватит.
Говорили, что Ловчев мне что-то высказывал… нехорошими словами и из-за этого я уехал. Это неправильная версия. Может быть, как капитан команды, он где-то мне и крикнул, повысил голос во время игры. Почему нет? Это нормально! Но не было никакого оскорбления. Просто придумали как вариант, и Серафимыч вроде не обижается. Ну не скажешь же, что Романцев уехал из-за того, что не забил, из-за того, что в команде обстановка плохая… Это долго рассказывать. А так все просто и понятно: Ловчев крикнул – Романцев уехал.
Евгений Серафимович из крайности в крайность бросается. Обо мне сказал: «Спартаковский памятник». Конечно, любому лестно, когда такие вещи о нем говорят. Но какой там памятник… Мне до памятника как до Китая. А настоящий, официальный памятник – это, естественно, Дед, Николай Петрович!
Будь в 1976-м в «Спартаке» Старостин, вылета в первую лигу однозначно не случилось бы. Он бы психологически повлиял. Мы не чувствовали бы себя обреченными. Когда команда стоит крепко, а из нее убирается стержень, то она ломается. Обрушивается, как здание, у которого убрали фундамент. От ветра, от старости. Без основы – развалится. Оно и развалилось…
То, как я возвращался в «Спартак» в 1977-м, – никакая не легенда, а чистая правда. Это произошло с подачи Ивана Варламова, хорошего человека, который в то время работал помощником у Бескова. Они отправили телеграмму, что я должен лететь то ли в Сочи, то ли в Геленджик – точно не помню – на сборы сборной РСФСР. А тогда пропускать эти игры и даже сборы нельзя было, так как сразу же, автоматом, прописывали дисквалификацию на пять игр.
Прилетаю в Москву, встречает меня Варламов. Селит у себя дома, пока эта так называемая «сборная РСФСР» (а на самом деле – «Спартак») играет на выезде. Потом они приезжают, и меня везут на базу. Константин Иванович говорит:
– Ну чего ты боишься, сибиряк, выходи на поле!
– Нет-нет, я, если можно, потренируюсь там, за воротами, на секторе.
Смотрю – а там у легкоатлетического сектора уже ворота маленькие поставили и народ какой-то собрался. Оказывается, это тоже была хитрость Бескова. Он вел тренировку – и незаметно на меня смотрел. А я в «дыр-дыр» тогда играл – супер. После тренировки он подозвал меня:
– Ты уже сейчас можешь в составе играть и будешь лучше многих.
Едва я это услышал, тут же ответил:
– Давайте заявление напишу.
Почему? Да потому что отношение тренера – суперважно. Когда один при всех бросает, что ты, может быть, зря поедешь, – это одно. А когда говорит, что ты лучший – пусть это даже было не так, о чем и я знал, и он, – совсем другое. Неправда, а приятно! И конечно, с таким тренером хочется работать сразу.
Тогда же и с Николаем Петровичем познакомился. Написал заявление, и чуть ли не в тот же день Константин Иванович привел меня в клуб.
– Сибиряка привез! – сообщил он.
– Слышал про тебя, – протянул мне руку Николай Петрович. И, оглядев, добавил: – Здоровый!
Тоже приятно было, и еще как. Такой человек – и слышал про меня, про деревенского… Сидит человек-легенда, полубог для меня – и разговаривает на равных. Неизгладимое впечатление он на меня произвел, как бы банально это ни звучало. На всю жизнь.
Сейчас, когда прихожу к Николаю Петровичу на Ваганьково и мысленно говорю с ним, в основном благодарю и извиняюсь. За то, что все-таки можно было сделать еще лучше… Можно, можно. Я себя не то что не идеализирую, а прекрасно понимаю: ошибок-то тоже много было допущено. Каких именно – это уже мои проблемы, что я считаю ошибкой, а что нет. Но много их было.
Да, как рассказывал Анатолий Константинович Исаев, при мне спартаковским ветеранам стали платить пенсию в двести долларов, и это в девяностых годах было немало. Кто не помнит своего прошлого – у того нет будущего. Но нам тоже пришлось нелегко. Понимаю, что такие деньги – мизер, и эти люди заслуживали в сотни раз большего. Но, к сожалению, возможностей выделять бóльшие суммы тогда не было. Платили ограниченно, наиболее заслуженным людям, всем не могли. Сначала пяти, потом еще пяти… Долго думали с Николаем Петровичем, выбирали. В зависимости от того, какой вклад человек внес в становление «Спартака». Но, повторяю, была бы возможность – платили бы всем. Думаю, есть обиженные люди и, наверное, незаслуженно нами обиженные. Извиняюсь перед ними.
У Старостина не было слабых слов – все сильные! Вспоминаю, например, вот что. Уже когда я в «Спартаке» тренером работать стал, он меня подзывает:
– Олег, ты читал статью в «Гудке»?
– Нет, а что такое?
– Да вот, приличную гадость пишут: «”Спартак“ – позор нашего футбола»…
Причем известный журналист писал, царствие небесное. Говорю:
– О, Николай Петрович, а я думал – как установку давать, когда десять матчей не проигрываем? А сейчас прочитаю футболистам эту статью и уйду.
– Вот для этого я ее тебе и показал, – отвечает.
То есть там мозги такие были!
Легенды ходили, с какой скоростью Старостин считал. Финансовое образование! Когда уже началось время всех этих компьютеров, калькуляторов, счетных машинок, однажды в клуб к Николаю Петровичу приехала японская делегация. Они знали, что это – наш патриарх, наше всё. И, конечно, захотели посмотреть, в какой обстановке он трудится. А у него лежали старые счеты. Японцы, естественно, спрашивают:
– Что это?!
Старостину было девяносто лет, но он сразу же нашелся:
– А это – русский компьютер!
Николай Петрович считал на этих счетах быстрее, чем другие на калькуляторе кнопки нажимают!
Думаю, есть правда в версии, что благодаря коммерческой жилке Деда «Спартак» выжил, когда в последние годы Советского Союза и первые – России клубам стало нужно самим зарабатывать себе на жизнь. Наверное, так и было. Только не думаю, что «Спартак» был самым благополучным клубом. Футболисты у нас, по меркам высшей лиги, получали довольно маленькую зарплату. Просто создать такой коллектив, какой создал Старостин, могут единицы. Там не смотрели, кто сколько получает. Не обращали внимания – в «Торпедо» больше зарплата, чем у нас, или в ЦСКА. Переходя в команду, игроки знали, что идут туда не за деньги, а за майку, за славу «Спартака».
Нет, мне никогда не хотелось, чтобы футболисты, которые все выигрывают, оставались нищими. И, естественно, мы со своей стороны все делали, чтобы ребята больше зарабатывали. Но именно зарабатывали, а не получали! Я и сейчас сторонник такого подхода. Не склонен обвинять игроков, что они испортились по сравнению с прежними временами. Не футболисты стали другими – мир стал другим! И их величества доллар, евро, рубль оказались во главе угла. Может, в чем-то это и неплохо, но не до такой же степени! Повторяю, не получать люди должны – и не только те, кто играет в футбол, – а за-ра-ба-ты-вать! И если зарабатывают – то хоть миллионы, не жалко.
В «Спартаке» у меня была зарплата двести рублей, плюс еще десять за мастера спорта. Побольше, конечно, чем в «Автомобилисте» – сколько было там, точно не помню, – но ненамного. Да я бы в ту команду, которую создали Старостин и Бесков, пешком, с котомкой, бесплатно бы пришел и играл! И так был предан «Спартаку» до последнего дня своей игровой карьеры, и все об этом знали, что меня не приглашали в другие команды. Никогда и никуда.
Крутиков якобы говорил, будто я переходил в «Спартак» потому, что мне там квартиру давали, а поскольку не дали – уехал… Да тогда не было никаких мыслей о квартирах! Хидиятуллин, капитан команды Прохоров жили на базе, и никто даже близко о квартире не думал. Так что это даже смешно.
Квартиру получил позже, и было это так. Когда у нас с Бесковым в 1977-м состоялся первый разговор, я играть согласился, но сказал:
– Константин Иванович, отыграю столько матчей, сколько нужно вам и команде, но потом уеду в Красноярск.
Он кивнул:
– Да-да, как скажешь. Ты играй, тренируйся.
А потом, когда нескольким ведущим игрокам – Дасаеву, Ярцеву и другим – квартир пять одновременно сделали, Бесков опять вызывает и говорит:
– Не спеши. Ты квартиру возьми, а как уедешь в Красноярск, так сдашь ее! Вот будет у тебя отпуск, поедешь к жене, посоветуешься с ней. Может, она и согласится. Во всяком случае, мы на тебя квартиру оформили.
Ну а что, не выбрасывать же ордер! Взял, поехал в Красноярск, мыслей даже не было в Москву насовсем переезжать. Но в «Спартак», играть за который было счастьем и удовольствием, вернуться хотелось. И жена говорит:
– Дурак, поехали в Москву!..
Приехали, рассказал Константину Ивановичу, и он отвечает:
– Ну вот видишь – всё решили, а ты дергался!
Его хитрость – в хорошем смысле слова – мне на пользу пошла. Если же точнее, то большой ум и педагогические знания. Он понимал, что давить на меня нельзя. А так вышло, что жена повлияла на мой окончательный переезд в Москву, хотя, скорее всего, я бы и сам в конце концов на него решился годика через два-три. Очень уж мне нравилось быть в команде.
Бескову удалось за один сезон добиться громадных изменений по сравнению с 1976 годом, главным образом за счет манеры тренировок – они были очень интересные. На них хотелось идти. Да, знали, что будет тяжело, но хотелось! Занятия всегда были построены на каких-то игровых упражнениях. Дима Аленичев говорил, что у Жозе Моуринью не бегал кроссы, – а разве в «Спартаке» бегал? Я вот не знаю, что такое кросс в «Спартаке». Были разве что на сборах небольшие пробежки по лесу в произвольном темпе. И даже их разбавляли гимнастикой, чехардой, еще чем-то интересным – чтобы не было монотонности.