– Главные люди в команде – тренер и капитан – должны быть партийными!
Не то что я был сильно против. Мы все – дети своего времени, я с удовольствием вступил в партию и сейчас не отрекаюсь. Не стал после путча 1991 года билет сжигать. Он у меня до сих пор дома. Может, я и разуверился в чем-то, это вполне естественно. Но я не крыса, которая с корабля бежит. Хотя членские взносы давно не платил…
У меня как капитана и члена партии не требовали, чтобы у наших футболистов – того же Хидиятуллина – была короткая стрижка. Не было такого. Может, кто-то к тренерам и обращался, но у меня ведь и у самого довольно длинные волосы были!
– Капитан, ты что сам не подстрижешься? – спрашивал иной раз Бесков.
– Константин Иванович, да они не такие уж и длинные, – отшучивался я.
А он и не настаивал.
Но однажды случилась неловкость по партийной линии. Не то чтобы меня чихвостили – скорее, воспитывали. Когда я тренировал «Красную Пресню», первым секретарем Краснопресненского райкома был симпатичный молодой мужик, я даже фамилию запомнил, настолько она необычная – Козырев-Даль. Мне нужно было к нему по какому-то вопросу зайти – опаздывал, успевал только бегом… Был одет в рубашку-косоворотку, а под ней – нательный крестик.
Вбегаю к нему в кабинет – и прямо перед ним крестик выпадает! Козырев-Даль и говорит:
– Раньше за это и в ГУЛАГ можно было угодить, а уж из партии вылететь – точно. Прячь быстрее!
Спрятал – и всё. Больше к этому вопросу не возвращались. А крещеный я с детства. И до сих пор верующий – правда, в церковь не хожу. Не знаю, прав или нет, но всегда считал, что Бог везде с тобой должен быть, не только в храме. Ходить в церковь, ставить свечки – этого не делал. А так просил Бога помочь – в душе, мысленно. Перед всеми матчами без исключения. Но так не бывает…
Никогда не забуду, как тренировался Дасаев. Работай он иначе – не был бы тем самым Ринатом! Обычный ведь парень. Да, высокий, симпатичный, умный. Да, талант, вопросов нет, но он бы не развился без совершенно сумасшедшей работы.
– Сколько раз ты должен был так упасть мордой об асфальт, чтобы в игре так высоко взлететь? – постоянно спрашивал я его.
Он только смеялся.
Дасаев на тренировки всегда первым приходил и последним с них уходил. И это продолжалось уже после того, как его узнал весь мир. Кто из болельщиков увидел бы Рината после очередной тренировки, всего в грязище – ни за что не поверил бы, что он со всей его популярностью может так работать! Но именно поэтому он и стал Дасаевым. Многие потом тренировались очень серьезно, но так, как Ринат, – нет, никто.
Дасаев рассказывал, что в 1977-м мы с ним были посередине между двумя группировками, Прохорова и Ловчева. Это правда. Но ничего страшного в этом не было – как раз все логично. Мы-то, иногородние, общались между собой на базе, болтали, музыку слушали – то самое «бэнимэ», как выражался Николай Петрович. А москвичи после тренировки быстро поужинали – и уехали на электричке. Но я не прибивался ни к одной из групп.
Как именно меня сделали капитаном – честно, не помню. Но обоих самых авторитетных людей, Прохорова и Ловчева, в команде не стало, и повязка могла достаться любому из моих товарищей. Выбор пал на меня. Я несколько удивился, но, конечно, было приятно, что ребята мне доверяют.
Кто капитан – считаю, всегда важно. В командах-лидерах всегда есть настоящие капитаны – и они, как правило, не лучшие игроки, а психологические стержни. Такие, как Пуйоль в «Барселоне» или Терри в «Челси». А кто был лучшим капитаном в том «Спартаке», который я тренировал, сказать трудно. Как-то всегда ребятам доверял. Раз они выбрали кого-то капитаном – значит, это и был на то время самый авторитетный человек в команде. И ошибок тут не было.
Как капитан я, наверное, мог повлиять на Хидиятуллина, чтобы он не переходил в ЦСКА. Но считал и считаю, что Вагиз не глупее меня. Он принял твердое решение, я не вмешивался. Возможно, мы все вместе и смогли бы повлиять на него, но не в той ситуации. Это случилось после игры во Львове, которая нам уже была не нужна, а «Карпатам», чтобы остаться в высшей лиге, нужно было победить. Мы проиграли, и один из помощников Бескова, приехав в Тарасовку, начал с садовниками разговаривать, а Вагиз это услышал. Дескать, Хидя игру сдал – хотя на самом деле судья назначил пенальти после того, как мяч ему в плечо попал. Четко в плечо. Да там с судейством хозяева все решили, нам ясно было!
Но Хиде, естественно, было страшно обидно. Тем более что в той игре – как сейчас помню – он был на голову выше всех в обеих командах. Бился как лев. Вагиз и так великий футболист, а тут еще и игра пошла! Представляете, каково ему было потом все это слышать? Вот он и принял решение, а я не стал вмешиваться, потому что понять его было можно. Вагиз сказал, что раз у руководства такое мнение, то он психологически больше не может в команде оставаться. И мы это уважали.
А летом 1983-го настал и мой черед уходить из «Спартака». Но в моем случае – и из футбола вообще. В двадцать девять лет.
Слухи, что Бесков заподозрил меня в сдаче игры минскому «Динамо», после которой все и произошло, – это слухи. Об этом не было даже никакого разговора. А разговор был о том, что я неудачно сыграл. И, главное, что на свой прежний уровень выйти уже не смогу.
Да я и сам понимал, что до конца вряд ли восстановлюсь. Эта история началась еще двумя с лишним годами ранее. Получил травму – у меня весь голеностоп разболтался после разрыва связки. Оставалось два месяца до финала Кубка СССР, в котором страшно хотел сыграть, – ведь это должен был быть мой первый кубковый финал в жизни. И спросил врачей: если сейчас операцию сделаю – успею к финалу, назначенному на 9 мая? Мне сказали – да, времени полно!
Лег под нож, разрезали ногу под местным наркозом. И тут хирург Зоя Сергеевна Миронова, которая впоследствии стала моим большим другом, заходит, смотрит и говорит:
– Ой-ой! У него, оказывается, несколько связок порвано! Режьте выше!
И мне сразу бац – на морду общий наркоз, и делают уже более серьезную операцию…
Спустя недели две чувствую, что нога проходит. И понимаю: надо уже чуть двигаться, вот-вот уже финал Кубка. Жена привезла одежду, я через окно раз – и домой, гипс срезал. Начал бегать раньше времени. День бегаю, два, потом смотрю: шов сочится. Тут-то и понял понял, что в финале мне не играть. На трибуне сидел – слезы текли. Так я потом ребятам говорил, когда тренером стал: «Долечивайтесь до конца, никаких уколов не надо, пока не вылечитесь – ни в коем случае на поле не выходите. Вот у вас пример живой – тренер».
С того времени стали накапливаться травмы. Потом в Лос-Анджелесе сорвал спину. Погода была жуткая – грязь, дождь. На последней минуте неудачно упал – и спину заклинило. Боль такая, что перехватило дыхание. Ни крикнуть, ни вздохнуть. А все уже такие грязные, что с газоном сливались. Игра закончилась, пошли в раздевалку. Только потом спохватились: где Романцев? Побежали обратно к полю, стали искать. А я не то что встать не мог – даже повернуться. В итоге под меня засунули кусок брезента, несли на нем. Так до конца спину и не вылечил. Травмировался – восстанавливался, травмировался – восстанавливался… Когда уже тренировал – прихватывала регулярно, в основном, видимо, на нервной почве.
А когда выходил на поле – часто неудачно. Летом 1983-го в Минске, например. И не только как игрок – как капитан уже не мог управлять командой. Когда концентрируешься лишь на том, как бы ногу не подвернуть или спину не дернуть, коллективом уже занимаешься меньше. И я понял, что для ребят становлюсь обузой. А чем они это заслужили?
Сколько ведь эпизодов было, когда меня выручали! Помню, играем в Болгарии за сборную СССР. Я прилетел туда прямо из Америки, из второй сборной, где выходил на поле под руководством Геннадия Логофета. А у меня бутсы были порваны. Тогда же у футболистов не было по десять пар – только по одной… У администратора нашлись на три размера меньше: у меня 42-го, у него – 39-го. Так я, прилетев ночью накануне игры, открутил с этих маленьких бутс шипы – и всю ночь ходил, не спал, разнашивал их.
Играл после этого вроде неплохо. Но минут пятнадцать остается – чувствую, что сейчас упаду. Мы ведем 4:1, и говорю Хиде о своем состоянии. Вагиз отвечает:
– Я тебе помогу, не волнуйся. Нельзя в такой игре меняться капитану, когда на всю страну показывают. Главное – достоять. А то потом будешь рассказывать, почему попросил замену…
Тогда ведь замены не принято было просить, если серьезной травмы нет. Так вот, сколько атак по моему левому флангу болгары в оставшееся время ни проводили, Хидиятуллин словно из-под земли вырастал, и все было решено: его же обыграть было фактически невозможно. Как он успевал и на своем месте сыграть, и на моем – до сих пор не понимаю!
А в другом матче, довольно важном, пропускаем глупый гол в середине первого тайма: отдаю назад Дасаеву, перехват – и мяч в воротах. Думаю: разорву сейчас майку, уйду с поля, застрелюсь… Гаврилов и Ярцев смеются и говорят:
– Ты чего? Сейчас отыграемся!
Забивают по голу – тот и другой. И мы 2:1 выигрываем. Вот как я этих ребят мог подвести?
Капитана в «Спартаке» выбирали так. Каждый год было закрытое голосование. Нам листочки выдавали, мы на них свою кандидатуру писали, клали Николаю Петровичу в шапку, а тот сидел и считал. И вот очередное голосование, и Серега Шавло идет с каким-то новым парнем, не видит, что я в зале. И говорит:
– Да что мы время теряем? У нас есть капитан, нам не нужно другого.
Такое можно не запомнить? Можно не быть благодарным этим людям?
Так вот, возвращались мы в поезде из Минска, и я услышал собственными ушами, как Константин Иванович сказал:
– Нам такой капитан не нужен.
После этих слов для меня не было вопросов, оставаться или нет. Мы сидим в купе с Гавриловым, Дасаевым, Шавло, кто-то из них говорит:
– Да мы не выйдем на следующую игру!