А то, что они уезжают – один за другим – и все приходится строить заново… У меня нет отчаяния от этого. Мы работаем в специфических условиях российского футбола и всегда должны быть к такому повороту событий готовы. Сегодня в дубле 17–18-летние ребята бегают, а завтра придет и их очередь собирать чемоданы. Надо к этому философски относиться, иначе с ума сойти можно.
Не обижаюсь на уезжающих из ”Спартака“. Скорее это чувство тоски – подобное тому, которое возникает, когда дети из дома надолго уезжают. Но это проходит быстро. На память о каждом из них мне остаются футболки – собираю игровые футболки ребят, отправляющихся из ”Спартака“ на Запад. Тех ребят, о которых с удовольствием буду вспоминать. Вместо них приходят другие, которые вливают в меня новые силы и новую энергию. Я не настолько сентиментален, чтобы возвращаться к прошлому ради самого возвращения. На сцену выходят новые люди, которым надо доверять.
И если вы думаете, что они способны на меньшее, – ошибаетесь. Видели бы вы, как Андрюша Тихонов отработал нынче удар – он у него сейчас сильнее, чем у Никифорова и Онопко. И из дубля талантливые ребята на подходе – Коновалов, Головской, Мовсесьян, Ширко, Рекуц, Липко, восстанавливающийся после операции Титов. Так что у меня нет времени оглядываться назад – вперед смотреть надо.
Кто-то из футбольных классиков говорил, что человек может быть тренером одной команды максимум три-четыре года, а потом у него притупляются чувства. Я в ”Спартаке“ уже шестой год, но все же не буду даже пытаться оспорить это суждение. Оно применимо к западным командам или советским – до тех времен, когда разрешили отъезд в зарубежные клубы. А я столько времени ни с одной командой не работал. Каждый год ”Спартак“ – это практически новая команда. Разве что последняя задержалась на два с половиной года. Они все мне одинаково дороги – и ”Красная Пресня“, с которой я начинал в двадцать девять лет, и орджоникидзевский тогда еще ”Спартак“, который я тренировал всего один год, в 1988-м, и все вариации ”Спартака“ московского.
Не скрою, меня тяготило ощущение, что ”Спартак“ начала 1992-го – середины 1994-го своего главного слова так и не сказал. Но я долго пытался это проанализировать и пришел к выводу – в существующих условиях команда сделала фактически все, что могла. Окажись она в условиях жесткого соперничества не только в Лиге чемпионов, но и все эти два с половиной года в чемпионате России, она пошла бы гораздо дальше.
Да, двукратное чемпионство, половина игр с крупным счетом – все это замечательно. Но когда команда выходит на поле, обсуждая, пять голов она забьет сегодня или шесть, – это начало конца. Когда футболисты перестают радоваться голам и победам – и это не вина их, а беда, – дальнейшего роста от них ждать не приходится. Не буду оправдывать себя, но никакой тренер в такой ситуации ничего сделать не сможет. Потому что игроки – прежде всего люди с нормальной человеческой психологией. Такое вот сравнение: когда можно спокойно подойти к столу, налить из графина воды и выпить ее, я не буду срываться с места и, рискуя сломать руку или ногу, нестись за этим графином. Конечно, это непростая ситуация, но человеческую природу не изменить.
Прекрасно помню, например, огромную разницу в нашей раздевалке после двух чемпионских матчей – в 1992-м, когда при полных трибунах ”Лужников“ разгромили ”Локомотив“ 4:1, и в 1993-м, когда там же сыграли вничью с ”Океаном“ из Находки, и народа на игру пришло очень немного. Мне тоже было больно от того, что вот в такой обстановке, при мизерном стечении публики, мы стали чемпионами. Но возникает вопрос – что делать? Признаюсь честно, у меня нет ответа.
Наверное, надо ждать. Ждать, пока подрастут новые честолюбивые команды. А это уже происходит: мне очень симпатичен, например, камышинский ”Текстильщик“[11]. Надо ждать, пока игроки бывших команд первой и второй союзных лиг изменят свою бескрылую психологию. Ждать, пока другой станет организация чемпионата. Когда, приехав на выезд, мы не будем сталкиваться с тем, что нас не ждут в гостинице, не будем выходить на поля, на которых, как выражаются наши игроки, корова мениск получит. Ждать, пока исчезнут с трибун группы хулиганов, которые вне зависимости от результата забрасывают гостей камнями и матерят на чем свет стоит. В плане общей культуры мы находимся на уровне каменного века. Пока эта культура – в широком смысле слова – не появится, говорить о возрождении нашего футбола и его выходе на первые позиции в Европе не приходится.
Но не хочу из-за всего этого уехать в какую-нибудь благополучную среднюю испанскую, допустим, командочку. Нет. Потому что работа в ”Спартаке“ – это наркотик. Раз попробовал – и уже не отпустит. Пять с лишним лет работаю на таком уровне, что даже локальной неудачи мне не прощают. На меня беспрерывно давит эта безумная ответственность. Умом я понимаю, что за последние годы сильно изменился, стал нервным и задерганным, что надо остановиться. Но ничего с собой сделать не могу.
Может, когда-нибудь просто отдохну годик от футбола. Возьму жену с детьми – и на какой-нибудь курорт. А то футбол настолько все мое время занимает, что даже дачу четыре года уже строю и столько же, наверное, еще буду. Одиннадцать лет тренерства без пауз и отпусков. В двадцать девять лет мне дали ”Красную Пресню“ и сказали: вот твои мужики, вот твой стадион и делай, что хочешь. Это как лучший способ научить плавать – бросить в воду, а ты давай выплывай. И так все время.
Стараюсь не думать о том, что это скажется на моем здоровье, что, иными словами, у меня крыша поедет. Но остановиться я не в состоянии – ничего не умею делать вполсилы. Плохо? Да, бывает, я заблуждаюсь, а думаю, что делаю хорошо. Но все равно вполсилы жить не могу.
В этом году исполняется двадцать лет, как мы с женой вместе. В этом отношении я человек счастливый. Кроме нее, меня вряд ли кто-то смог бы столько терпеть – я и так дома бываю редко, а если прихожу, то выжатый как лимон и на страшном взводе. Но она – сам не понимаю, как – умеет привести меня в чувство. Когда-то не мог этого оценить. Иногда все думал: скорее бы ты в отпуск уехала, отдохнуть без тебя хочется, в тишине побыть. А недавно она впервые в этот самый отпуск с детьми и уехала. Полтора месяца живу один, на базе. И безумно тоскую…
Президент клуба я сейчас уже формально. Это год назад, когда принимал дела, вникал во все детали, старался понять механизмы экономической деятельности клуба, массу времени там проводил. Сейчас сформировалась надежная команда, которая четко справляется со своими обязанностями. Меня теперь в клубе искать бесполезно – я там вот уже месяц как не был. Опять стал тренером в чистом виде».
Олег Иванович в этом интервью начал отвечать на вопросы как президент, но очень быстро перешел к чисто тренерскому взгляду на уход игроков, на человеческие отношения, игру команды, обстановку вокруг. И лишь в последнем абзаце вновь вернулся к теме президентства. Но упомянул об этом так, что сразу ясно: эта должность ему была не нужна, он занял ее по необходимости.
Что, собственно, он подтвердил и в более свежем разговоре. Вновь дадим слово самому Романцеву.
Работа президента, не связанная с тренировочным и игровым процессом, меня, конечно, тяготила. И хочется говорить про футбол, про Старостина, а не про это. Потому что президентство это – липовое, я был как вице-председатель, чтобы никто в клуб не лез. Об этом – не хочу и не знаю, что сказать. Нужно так было Николаю Петровичу – значит, нужно. Ему виднее, он был мудрый.
Ветераны говорили – главное, чтобы какой-нибудь бандит на эту должность не пролез… Ну, может быть, и из-за этого меня президентом сделали. А то ведь почему, например, в Тарасовке ограду построили? Когда-то там был небольшой дачный поселок, тишина и покой. Болельщики могли спокойно тренировку посмотреть, и никто не был против.
А в девяностых годах слишком много народу там стало – и очень разного. Машин полно, чуть ли не на поле стали заезжать. Естественно, мы не были против интеллигентных, порядочных спартаковских болельщиков. А были против беспредельщиков, которые на поле стали шашлыки жарить. Доходило до такого, доходило! Попробуй им скажи что-то в то время – они с пистолетами разгуливали! И после того как у игроков стали прямо с базы угонять машины одну за другой, было принято окончательное решение оградить Тарасовку от посторонних.
Николай Петрович сказал, что надо стать президентом. Как я с ним буду спорить? Он же на тысячу ходов все наперед просчитывал. Не полезу же спрашивать – что да почему. А то, что сам он президентом «Спартака» не хотел становиться, меня не удивляло. Потому что он занимался своими делами – и все знают, как хорошо он с этими обязанностями справлялся. Президент клуба – это же прежде всего представительская должность. Английская королева не определяет политику Великобритании, испанский король не лезет в политику своей страны. Так и здесь. Представлял «Спартак» на каких-то форумах – вот и всё. Но не хочу здесь подробно останавливаться на людях, которые занимались клубом. Я говорю только о футболе.
Для клуба совмещение тренерской и президентской должностей у одного человека, пожалуй, может быть вредно, да и для самого совмещающего тоже – смотря какой человек. Если он деспот, самодур – то, конечно, нельзя. Но я прислушивался к тем, с кем работал. И не только я воспитывал футболистов – они меня воспитывали не меньше. Как и мои помощники. Рядом были очень умные, порядочные люди, у которых многого набрался. И вообще, какой я главный, если рядом был Николай Петрович, правда же? Так что это единовластие ничего страшного для команды не представляло.
Обо мне любят говорить, что с годами я пересмотрел свое отношение к игрокам, стал жестче и отстраненнее. Да нет, ничего не пересмотрел. Просто вместе с жизнью менялись и футболисты. Появлялись разные отвлекающие факторы – дискотеки, фильмы, компьютеры… И это влияло на игру, на команду.