Истинную роль человека в твоей жизни начинаешь понимать гораздо позже. В 1990-м, когда Бесков тяжело заболел – аппендицит, перитонит, семь, кажется, операций, – я через день был у него в больнице. У него появились свищи, нужны были разные бандажи. Все бросились помогать, Валерия Николаевна жила с ним в палате. И вот тогда, в той обстановке, у нас пошли уже совсем другие разговоры, которые позволили понять многое из того, что мне было невдомек в бытность игроком…
Убежден: всему нашему поколению начиная с 1977 года сильно повезло, что во главе команды стояли Бесков и братья Старостины. Причем очень большая роль принадлежала не только Николаю, но и Андрею Петровичу. Время показало, что именно он, рекомендовавший Бескова в «Спартак», все время являлся буфером между Николаем Петровичем и Константином Ивановичем, сглаживая острые углы.
Сейчас фигура Андрея Петровича как бы ушла в тень – что несправедливо. Этот человек был единственным, кто на установке или на разборе Бескова всегда мог высказать свое мнение об игре, о том или ином футболисте. Причем открыто, не за дружеским столом, а именно в рабочей обстановке, при всех. Он мог сказать это, поскольку Андрея Петровича и Константина Ивановича связывала многолетняя дружба, и все это знали.
Когда в 1964-м Бескова за проигрыш финала Кубка Европы франкистской Испании на ее поле убрали из сборной, то Андрей Старостин тоже ушел оттуда – можно сказать, в знак протеста. К Андрею Петровичу вопросов не было, и на его уходе, как я понимаю, никто не настаивал, – но он проявил солидарность. Такие вещи запоминаются навсегда, и Бесков понимал: этот человек никогда не свернет со своего пути. Они дружили до конца жизни Старостина. И не зря, как только Андрея Петровича не стало, пошел раздрай между Бесковым и Николаем Петровичем.
Но в конце 1970-х Николай Петрович понял, что Бескову надо не мешать, а только помогать. Они объединились – и это были уже не растопыренные пальцы, а мощный кулак. Вот Ловчев говорит, что уходил не из «Спартака», а от Бескова. Но ведь, при всем позитивном отношении старшего Старостина к Жене, он не выступил за то, чтобы того оставили. Допускаю, что, займи Николай Петрович более жесткую позицию, общий язык все-таки был бы найден. Но, очевидно, Бесков и Старостин тогда до такой степени были тем самым сжатым кулаком, что и Дед понял: Ловчев в какой-то мере мешает Бескову работать с остальными, в его понимании плохо на них влияет. И не стал препятствовать разрыву.
В плане быта, может, мы и отставали от команд силовых структур – ЦСКА, «Динамо», – но точно не были на задворках. И когда ветераны сейчас начинают жаловаться, что мы, мол, получали гроши, я отвечаю, что по тем временам мы зарабатывали столько, сколько не получали профессора, доценты, кандидаты наук, ученые… Не на что нам было жаловаться, если брать жизнь в стране в целом.
Когда говорят, что все нам «пробивал» только Николай Петрович, – это неправда. Очень многое делал и Константин Иванович. Но он не считал нужным самому выдавать нам ордера на квартиры и тому подобное. Бесков все это переложил на Старостина. А человек ведь так устроен, что благодарит того, кто ему непосредственно что-то дает.
Помню, скажем, разговор о том, кому какую машину дать. На команду пять «Волг» выделили, и они должны были достаться Хидиятуллину, Гаврилову, Шавло, Романцеву и Ярцеву. И вдруг Бесков спрашивает:
– А что, Дасаев не достоин большой машины?
– Достоин.
– Значит, и ему!
И нашлась шестая «Волга» для Дасаева. С квартирами – так же. Бесков не афишировал свою роль в этом плане. Старостин же подходил к каждому бытовому вопросу очень вдумчиво, вникал в твою ситуацию.
Он все время сидел в кабинете на Красносельской. И когда приходили к нему с вопросом, то знали: если Старостин повернулся к окну, где были часы, и начал петь «ля-ля-ля-ля» (а пение у него было то еще – ни в одну ноту не попадал!), то это означало, что ничего не решится. Если же он – в процессе решения, а ты интересуешься, не забыл ли Николай Петрович твоей просьбы, сразу же доставал свой блокнотик в целлофане, где было все записано, и отвечал: «Ну что ты, Жорж!» Они с Андреем Петровичем в своем старостинском ключе меня всегда Жоржем называли…
Одной из главнейших заслуг Николая Петровича назову то, что фанатское движение в то время не приняло безобразные нынешние формы. Как Старостин разговаривал с болельщиками, как встречался с ними!
Иногда нас утром будили и везли на станцию метро «Преображенская площадь» («Черкизовской» еще не было) – показывать, что наши поклонники натворили. А тогда была кричалка: «В честь победы ”Спартака“ мы пройдем без пятака!» Идя толпами, отгибали автоматы и проходили бесплатно. Работники метрополитена сбивались с ног, а сделать против такой оравы ничего не могли. А метро наутро из-за сломанных автоматов не работало. Вот мы и ездили, выступали, разъясняли.
Между Старостиным и Бесковым при конфликтах вставал Андрей Петрович. А вот весь негатив, который Константин Иванович обрушивал на нас, футболистов, нивелировал Николай Петрович. Помню, после одной победы Бесков в раздевалке такой разнос устроил! Мы сели в автобус, поехали в Тарасовку – и стояла просто гробовая тишина. Никто ни с кем даже не разговаривал, до такой степени в каждом копилась обида.
И каково же было наше удивление, когда утром встали – и на завтраке и зарядке вдруг появился Николай Петрович, которого в такие дни на базе не бывало. И начал рассказывать истории, и потихонечку разогнал негатив шутками, воспоминаниями. Все заулыбались, начали смеяться – и в хорошем настроении разъехались по домам. Тогда я уже понимал, что он великий педагог. Ведь характеры у людей разные, а обида в тот день у всех была общая. И чтобы вот так всех расслабить и развеселить, причем по-разному – одного подковырнуть, другому что-то рассказать, – надо обладать удивительным даром. Он очень тонко чувствовал ситуацию в команде, и если Бесков мог дать волю эмоциям, то Старостин никогда себе этого не позволял.
А если уж он за что-то на тебя обиделся – задуматься стоило любому. Если Николай Петрович молчаливо относился к твоим неурядицам, то ты невольно начинал соображать – правильно ли повел себя, уместно ли высказался. Когда сейчас читаю высказывания игроков-правдорубов, не задумывающихся о последствиях своих слов, то думаю о том, что в их командах просто нет своего Старостина.
В его время резкие публичные замечания игроков о «Спартаке» отсутствовали не потому, что его кто-то боялся. Просто Николай Петрович был потрясающим камертоном, улавливавшим малейшие колебания атмосферы внутри коллектива. Потому ничто и не выходило наружу.
И общий язык с ним мы так легко нашли несмотря на огромную разницу в возрасте! Вот были у нас, как и во всех советских командах, обязательные политзанятия на сборах. В большинстве команд игроки ждали их с тоской – и так сборы постоянные, так еще сидишь час, о политическом положении слушаешь. Но в «Спартаке» это было нечто особенное.
Старостин приходил и начинал:
– Обрисуем вам положение в Китае…
Тут кто-то – обычно Миша Булгаков или Валерка Гладилин – спрашивал:
– Николай Петрович, а вы-то в Китае были?
Дед тут же откладывал в сторону все документы:
– Сейчас расскажу.
И этот час вместо заунывного политпросвещения превращается в увлекательный рассказ о Китае, каких-то тамошних материалах, подарках… Эти рассказы-отдушины мы и сейчас вспоминаем!
Как-то все поздравляли его с днем рождения. Сказали, что сейчас принесут торт, а он вдруг и говорит:
– Ну и пусть несут, но у меня день рождения не сегодня.
Все страшно удивились, но торт все равно подарили. Ловчев предложил на нем написать: «Чапаю от чапаевцев». Так и сделали. Николай Петрович увидел это, взял нож, отрезал себе кусок и сказал:
– Вот это – Чапаю. А все остальное – чапаевцам.
Все знали, что его Чапаем называют, но даже с позиций возраста и авторитета у другого человека это могло бы вызвать недовольство – что это, мол, за панибратство? Не, допустим, «Уважаемому Николаю Петровичу от команды ”Спартак“» – а вот такое? Он же это воспринял как шутку, проявление любви – и правильно сделал.
Старшее поколение игроков рассказывало, что когда он был гораздо моложе, то был еще ближе к команде, всегда мог прийти на помощь. Но тут уже возраст, понятно, сказывался. Ведь, когда я играл в «Спартаке», ему было уже под восемьдесят. С другой стороны, все прекрасно понимали, что, как бы тяжело ни было решать что-то, но если он пообещал, то слово сдержит.
Считаю, нельзя говорить, что «Спартак» в его первозданной идее умер вместе со Старостиным. Потому что из рук Николая Петровича это знамя подхватил Романцев. Старостин выбрал Олега из всех и сделал главным тренером «Спартака», они много общались. Ситуация в стране, конечно, изменилась, но знаете, почему при новых условиях именно «Спартак» в финансовом смысле быстрее всех встал на ноги? Нельзя забывать, что Старостин получил коммерческое образование в царской России и активно трудился по этой части в годы нэпа.
Потому-то, пока все только пытались понять, что да как, Старостин уже знал, как себя вести, кого и за сколько покупать и продавать. И не сомневаюсь, что «Спартак» стал в новой России самой богатой командой именно потому, что в нем был Николай Петрович. Несмотря на свои девяносто лет.
А Андрей Петрович для меня открылся во время сбора в Болгарии. Принимала нас «Славия», команда строительных войск. Командующий, генерал, раньше появлялся на базе «Славии» редко – а тут стал приходить каждый вечер. Потому что Андрей Старостин был великим рассказчиком.
Причем говорил о реальных исторических фигурах – Есенине, Маяковском, и это было безумно интересно. Он разносторонний человек был – когда-то, скажем, в роли жокея ездил.
А как он говорил! И как писал, кстати! Многие спрашивали: «А кто из писателей или журналистов за него книги сочинял?» И жутко удивлялись, узнав, что все делал сам – такой слог. Вот и Ловчев недавно вспоминал, что как-то в неудачный для команды период, перед игрой с «Шахтером», Бесков на установке дал Андрею Петровичу слово. И тот заговорил образами: