У меня с Бесковым в 1980-м произошел большой скандал, который и положил конец моему пребыванию в команде. Все началось с моей фразы после его возвращения с Олимпиады: «Ну а мы-то в чем виноваты?»
В следующей игре мы победили «Локомотив», причем я на ту игру в отсутствие Романцева вышел капитаном. И каково же было мое удивление, когда на следующий день Константин Иванович вызывает меня:
– Ты хотел ехать отдыхать в Кострому? Так я тебя отпускаю.
Середина сезона, идет борьба за золото. В 1980 году мы были на голову сильнее всех. Возмужали, знали друг друга как свои пять пальцев. Но эти отъезды в сборную – то с пятью игроками, то с шестью – привели к тому, что с какого-то времени никак не могли скомпоновать свою игру. И когда собирались вместе, уже требовалось время, чтобы снова наладить взаимопонимание.
Почему наша дружба с ребятами из той команды сохранилась по сию пору? Потому что команда была единым целым – кто бы ни ездил в сборную, кто бы ни оставался. Иногда что-то обидное услышишь на разборе, так к тебе тут же придут со словами поддержки: «Не обращай внимания, все пройдет!» В каких-то других командах футболисты, наоборот, могли внутренне позлорадствовать: мол, слава богу, не меня! – у нас же все было иначе.
А на Бескова и его тогдашнее отношение к нам, полагаю, очень сильно влиял тренерский штаб, который выбрал Константин Иванович. Не буду скрывать, что лизоблюдство и подхалимаж там были на высшем уровне. Любые твои слова, даже ничего не означающие, тут же передавались Бескову, но с совсем другим смыслом.
Не исключаю, что лизоблюды – только уже другие – и на Романцева сумели повлиять не в лучшую сторону. У всех у нас непростые характеры, но когда мы работали с Олегом Ивановичем вдвоем, я никогда не скрывал от него, что думаю и чувствую по тому или иному поводу. И того же Андрея Тихонова, будь я в команде, уверен, удалось бы для «Спартака» сохранить. Но мне прекрасно известна популяция людей, которые коверкают чужие фразы, доносят их до главного тренера в искаженном виде. И тот принимает решения, обладая неверной информацией.
Но вернусь к 1980 году. Когда постоянно сидишь на сборах и тебе пошел уже четвертый десяток – смотреть на все это не очень приятно. Я ничуть не обвиняю молодых ребят, которые все видели в розовом свете. Но у нас отношение к происходящему уже было иным.
Мы не были какими-то отпетыми «нережимщиками». Никто себе лишнего не позволял. Да, могли в «Метрополе» и до часу ночи засидеться, но все прекрасно знали, что наутро на весы и давление измерят, чтобы определить, как ты провел предыдущий вечер. Словом, претензии к нам по этой части, которые как раз и шли от желания штаба выслужиться перед старшим тренером, не были справедливыми.
Так вот, после «Локомотива» Бесков мне сказал, что я могу ехать отдыхать. И я пошел к Николаю Петровичу, который сидел в своем кабинете с братом. Они еще ничего не знали. Андрей Петрович, увидев меня, сказал:
– Жорж, ну мы вчера отыграли! Молодец!
– Да, отыграли вроде бы хорошо, – говорю, – но Константин Иванович меня в отпуск отправляет.
Что сказал Николай Петрович, услышав это, опущу. И тут ему звонит сам Бесков. Я потихонечку вышел, а дверь у него плотно не закрывалась. И слышу, как один брат говорит другому: «Да, Андрей. Он Ярцева освобождает из команды». Открываю дверь:
– Николай Петрович, а чего это Константин Иванович отправляет меня в Кострому? Я хочу в Крым поехать, на море отдохнуть. Я же тут не баклуши бил, а работал!
– Жорж, а в Алушту поедешь?
Там была спартаковская база. Поехал с семьей и пробыл там три недели. Если бы сыну Сашке не надо было в школу, пробыл бы и дольше. Загорел здорово. Играть в «Спартаке» уже не рассчитывал – ведь Николай Петрович, завершая тот наш разговор, сказал, что зарплата до конца декабря сохранится.
Возвращаюсь, а в команде не из-за меня, а из-за общей усталости от происходящего раздрай пошел.
На базе у нас в то время при Бескове муха пролетала – и то было слышно. В 1977-м, когда у нас были великолепные отношения, он говорил мне:
– Что это ты все время спишь после завтрака?
А он любил русские пословицы, и я ответил:
– Константин Иванович, есть пословица: золотой сон – до обеда, а после обеда – серебряный.
Он это запомнил и, когда мы с Хидей ложились спать, говорил другим: «Не шумите, люди отдыхают!»
А после того, как отношения испортились, если я спал, Бесков стучал в дверь:
– Опять лежишь? И этого приучил!
К Хиде в комнату он не заходил, все время с меня стружку снимал. Вагиз из соседней комнаты говорил: «При чем тут он?», – но Константин Иванович вроде как и не слышал.
Нам он говорил:
– Пойдите, погуляйте, чего валяетесь?
Мы одеваемся, выходим на улицу. А навстречу идут Гаврилов с Шавло. И узнаем, что их Бесков увидел на дороге и сказал:
– Вы здесь до простуды, что ли, собираетесь гулять? А ну-ка пошли в номера!
То есть на базе в 1980 году покоя не было. Кто по номерам – на улицу, кто на улице – в номера, все в «накрутке», никакой возможности расслабиться. Плюс Федор Новиков и другие помощники, которых мы уже не боялись, поскольку все равно не знали, что они Константину Ивановичу расскажут. Невозможно было предсказать, что в Тарасовке будет и как себя вести. Порой с утра вдруг слышали шум-гам. Выходим – Бесков в шашки играет. А играл он в них здорово. Часа полтора-два база просто шаталась от гогота. В другие же дни слова нельзя было проронить.
В карты Бесков играть запрещал, а мы это любили. В сборной с Блохиным у нас вообще исключительный тандем был. Мы с Олегом и по сей день дружим. Когда он работал в «Москве», почти все его выходные проводили вместе, и на его матчи старался всегда приезжать. Хотя в день игры в Тарасовке азартные игры были исключены – на такой «пинок» от Бескова можно было нарваться! Он всегда говорил, что нехорошо эмоции растрачивать. Разве что для шахмат, игры молчаливой, делалось исключение.
В чемпионском 1979-м мы провели дома не больше тридцати ночей. У нас был закон: после игры Бесков вез нас в Тарасовку, мы ужинали, отдыхали, наутро вставали – зарядка, баня. Потом распускали по домам, но уже вечером снова собирали и везли на базу.
Молодым ребятам, не обремененным семьей, справиться с этим было легче. А нам-то надо обустраиваться! Это сейчас заказал все по интернету, тебе привезли и поставили. Раньше нужно было самим все доставать, привозить, прикручивать. И если у нас появлялся выходной, мы разрывались на части, и времени ни на что не хватало. Отсюда и напряг, который поначалу выдерживать еще можно было, а потом – все сложнее.
Единственное, что Бесков поощрял – когда мы шли в театр или на концерт. Нам от Министерства культуры всегда были выделены билеты в любой кинотеатр Москвы на два лица, мы подходили к кассе – и получали билеты. Но сказать, что это снимало все напряжение, нельзя.
Тем не менее в 1979-м атмосфера была гораздо лучше, чем в 1980-м. Как ни странно, вся эта накрутка появилась, думаю, после победы сборной над бразильцами на «Маракане». И до нее-то никто не мог Константином Ивановичем управлять, а уж тут… Доказывать что-либо Бескову было бесполезно. И когда кто-то сейчас говорит: «Я поспорил с Бесковым», мне становится смешно. Кто с ним мог спорить?!
За ту же Бразилию он футболистам пять или шесть «двоек» поставил. После победы! На «Маракане»!
К тому же у нас в том сезоне расцвел талант Федора Черенкова, появился Сергей Родионов, другие молодые – Никонов, Калашников. Бесков уже видел новую команду! А потому начал расставаться с людьми нашего поколения.
Федор в начале карьеры был маленький, щупленький, но с таким характером и неуступчивостью! За этой хрупкой фигурой крылось фантастическое упорство. Ну и, конечно, голова футбольная.
Вспоминаю игру в Ташкенте. Жарища, а он на месте правого полузащитника. Объем работы там большой, и вижу – Федя на последнем издыхании. Но не сдается, бежит, отрабатывает. Подхожу к нему:
– Иди вперед, а я за тебя здесь поработаю…
Какое-то время отыграл полузащитником, потом он отдышался и снова начал там играть. До сих пор он этот случай припоминает.
А когда Федор выпустил свою книгу, читаю и говорю ему:
– Слушай, вот ты пишешь, что с Гавриловым играл, с Шавло. А со мной ты не играл?
– Я бы про вас, Георгий Александрович, очень много написал, – говорит, – но вы на меня кричали на поле…
И когда вышло второе издание, он подарил мне книгу и сказал:
– Вот, я про вас написал.
Он меня называл по имени-отчеству.
Федор был глубоко порядочным, очень спокойным в жизни человеком. Но на поле он был не только техничным и умным, но и неравнодушным и неуступчивым. И в жесткой борьбе не сдавался. Таких Бесков и собирал. Константин Иванович всегда говорил, что чем больше умных игроков на поле, тем лучше. Вот потому-то, глядя на нынешнюю «Барселону», и вспоминаю нашу игру. Уровень, конечно, другой, но принцип, идея – те же.
Талант Черенкова можно было еще по дублю определить, по нестандартным решениям. Но при блестящих индивидуальных качествах он всегда вписывал их в коллективные действия. Сразу было видно, что эти качества он не будет использовать в ущерб команде, выставлять их напоказ.
Феномен народной любви к Черенкову объясняется, наверное, не только его игрой, но и поведением – и на поле, и вне его. Никогда не огрызнется, ко всем относится ровно, спокойно, не ставит никого ниже себя. Плюс, наверное, нежелание какого-то тренера брать его в сборную, когда он – лучший футболист страны. Люди же не знали о его нездоровье и думали, что это – знак неуважения к человеку, который радует миллионы.
Федор и в команде ветеранов иногда такое выкидывал, что думалось – как это возможно? На месте, как у нас говорят, на «носовом платке» обыграть двоих-троих? Не зря его прозвали народным футболистом. И в команде к нему отношение всегда было – и среди ветеранов остается – очень добрым и сердечным. Все понимают, что нагрузки сказались на его здоровье, и нет случая, чтобы кто-нибудь не поинтересовался, как дела у Федора. Его по-настоящему любили.