Но вернусь к своему возвращению из Алушты. Команда к тому времени стала сдавать позиции – сборники были выхолощены после невыигранной Олимпиады, плюс сказывалась вся эта накрутка.
Приехал 9 сентября – и вдруг звонит Варламов: «Георгий, ты должен завтра явиться в Тарасовку». Приезжаю, иду на взвешивание – как нарочно, с бронзовым загаром и в белых трусах. Константин Иванович смотрит на меня:
– Бронзовые гладиаторы появились!
Встаю на весы – абсолютно игровой вес. Бесков в шоке. А у меня мало того, что нет склонности к лишнему весу, так я и в Алуште бегал, не собирался ведь карьеру заканчивать.
Выхожу на двустороннюю игру – в порядке. После нее все и решилось. Понимаю, что команда завтра летит в Люксембург играть на Кубок чемпионов, а мне домой ехать. И вдруг Бесков вызывает. Там еще сидит Андрей Петрович – и говорит, что завтра еду с ними. Тут надо отдать Бескову должное, он благородно поступил, нигде не распространил информацию, что меня выгнал.
И я вернулся в команду. Единственное, было очень обидно, что против «Реала» в Кубке чемпионов не сыграл. Смотрел матч – сколько моментов у Сашки Калашникова было! Он промахивался – может, потому что в Европе это для него был дебют. И, конечно, внутри зудело: «А я бы…»
Не чувствовал тогда, хоть убей, что на выход из большого футбола иду. То, что забил в том сезоне мало… В любом возрасте на тебя действует, когда каждая твоя ошибка рассматривается через увеличительное стекло. Ты понимаешь, что над тобой висит секира, – и появляется мандраж, страх не забить. Не отношусь к числу толстокожих людей, которым все равно, как в команде будут реагировать на то, что ты мало забиваешь. И не понимаю нападающих, которые выполняют большую черновую работу в ущерб главному. Ты – форвард, на тебя работает вся команда, чтобы ты забивал голы! Это твой основной вклад, а сколько раз ты придешь в оборону – не важно. Короче, все это давило.
В команде я оставался до той поры, пока точно не стало ясно: мы берем не золото, а серебро. И сразу после решающей игры с киевлянами опять начался «наезд». На первом же разборе понял: это всё. Мы расстались, и я ушел в «Локомотив».
Потом он приходил на матчи «Локомотива», хвалил:
– Вот сейчас Ярцев снова играет так, как может!
Слышать такое было приятно, но о возвращении речи не шло. Поезд ушел.
Последний раз перед моим уходом мы виделись на награждении серебряными медалями. Потом за общим столом сидели. Но все было смазано, поскольку Вагиз отправлялся в ЦСКА, и Бесков на меня совсем уж косо смотрел, думая, что я в этом как-то поучаствовал. Так что какого-то прощального разговора у нас не получилось.
Я, почувствовав однажды с его стороны такое критическое отношение, откровенно говоря, и сам встал в позу. Идти к Старостину, пытаться остаться в ситуации, когда Бесков – а я это знал точно – уже на другого нападающего надеется, было ниже моего достоинства. Все-таки уже не мальчик был, и приглашения в другие клубы имелись. И в 1981-м в «Локомотиве» забил мячей пятнадцать.
Именно в «Локомотив», вылетевший тогда в первую лигу, ушел, потому что, во-первых, не хотел из Москвы уезжать. А во-вторых, позвал меня туда очень хороший тренер – Сан Саныч Севидов. И задача стояла – вернуться в высшую лигу.
Но там я столкнулся с иной сложностью. Как и многим ребятам, уходившим из того «Спартака», мне было трудно прижиться в другой команде, поскольку обстановка в Тарасовке была особенной, семейной. Каким бы жестким ни был прессинг Бескова, всегда могли пошутить, по-доброму посмеяться друг над другом. А в другом коллективе, с другими установками и традициями, мы сразу начинали чувствовать себя менее комфортно. Тот же Ловчев в «Динамо». Там хорошая же была команда, – а все равно что-то не то. Как и ЦСКА у Хидиятуллина, и «Локомотив» у меня.
Во время сборов в Сочи мы жили на базе «Московский железнодорожник» – и Хидя мог приехать ко мне из Кудепсты, где располагался ЦСКА, и даже поспать у меня в номере. Такая вот «сцепка» еще спартаковских времен.
В «Локомотиве» у меня еще и травмы пошли – там подготовка другая была, больше через «физику», тогда как у Бескова все было с мячом. И для моего уже не самого юного организма такая перестройка оказалась неприемлемой. Начало «лететь» все.
При этом в «Локомотиве» я за год получил привилегий больше, чем в «Спартаке» за четыре, – и квартиру, и машину. Но задачу не выполнили, Севидова убрали, и снова возвращаться в первую лигу было тяжело. Ушел во вторую, в «Москвич», где работал будущий директор спартаковской школы Илья Ивиницкий, с которым были еще по Смоленску знакомы. Это уже было окончание карьеры. Там поиграл немного, и это мне было совсем неинтересно. Просто нужно было время, чтобы окончить институт – и это было как раз идеальным вариантом.
А Бесков, когда мы заканчивали, совершенно нормально к нам относился. Когда я принял решение об уходе, сразу меня пригласил и сказал:
– Ты должен пойти в ВШТ.
Но у меня же еще институт не был окончен! Я мог в любую минуту ему позвонить. Предположим, получал травму, играя с ветеранами, он приглашал в Тарасовку, оказывал медицинскую помощь, мы с ним разговаривали. Он даже говорил:
– Может, на теорию зайдешь?
– Нет, Константин Иванович, я уже наслушался, пусть они слушают…
В 1996-м Бесков однажды пришел под трибуны и спросил меня об игроках:
– Ну как они?
– Да такие же, как и мы, – ответил я.
Он даже похвалил мою работу. Наверное, Константин Иванович видел, что та команда стремится играть в спартаковский футбол. Мне это доставляло большое удовлетворение, и когда теплые слова сказал Бесков, конечно, я почувствовал большую радость.
Я устроился в детскую спортивную школу в Капотне и спокойно окончил институт. Поработав с мальчишками, еще и заложил фундамент, который мне был нужен как тренеру. А то сейчас молодым тренерам дают команду мастеров – а у них базы нет. В Советском Союзе были единицы, кто сразу заканчивал карьеру и получал команду мастеров. Разве что Симонян и Лобановский. А Бесков, Качалин, Маслов, Севидов – все начинали с детских команд. И если брать сегодняшних специалистов, то Газзаев – тоже. Либо по ступенькам, из второй лиги.
Так, с «Красной Пресни» начал и Олег Романцев. А я – вместе с ним.
Вернусь на годы назад. Олег пришел в «Спартак» в середине 1977-го. Когда команда уже живет своей жизнью и прошло полсезона, вписаться в нее непросто. Но Романцев был до такой степени коммуникабельным человеком, что ему это не составило труда. Мы стали друзьями.
В последние годы о нем составили какое-то неправильное мнение. Многие думают, что он замкнутый и нелюдимый человек. Видимо, вся эта волна критики, обструкции с разных сторон сказалась на его характере, и он замкнулся. На самом же деле это очень веселый, жизнерадостный, много читающий человек. Помню, однажды ко мне подошла дочь Ксения и сказала: «Пап, а это точно о дяде Олеге написано?»
Те, кто близок к Романцеву, знают, какой это любитель пошутить, разыграть кого-то. Свидетелями тому становились все, кто работал и играл в «Спартаке». Как-то раз мы на сборе в Израиле выпустили стенгазету – не буду называть, для какой команды[13]. Целую неделю ее сочиняли – специально для того, чтобы тот коллектив, приехав в наш же отель, ее прочитал. Каждый должен был что-то туда написать. Чего только не напридумывали – что собрания у нас в десять вечера, что Рамиза Мамедова, Илью Цымбаларя и пресс-атташе Леонида Трахтенберга за нарушение режима в Москву отправили… Все это делалось, естественно, с санкции Олега.
А потом мы из надежного укрытия наблюдали, как приехала та команда, один игрок заметил висевшую на первом этаже стенгазету, подозвал другого, потом и до тренеров дошло… И закончилось тем, что главный тренер сказал:
– Теперь вы понимаете, почему «Спартак» регулярно чемпионом становится? И мы будем работать так же!
Спустя несколько дней появились данные о том, что у них собрания с «разбором полетов» продолжаются до одиннадцати вечера! Хотя у нас такого и в помине не было. Вот потеха!
Еще как-то раз замечательно разыграли нашего доктора Юрия Василькова. После взвешивания, которое показало нормальные результаты, вызвали Мамедова с Цымбаларем, надели на них пятикилограммовые пояса. Отправили в их комнату и наказали никуда не выходить – что было несложно, потому что эти два раздолбая всегда были вместе. Потом с Олегом Ивановичем позвали Василькова. Что-то, говорим, сомневаемся в том, что у двух вышеназванных футболистов с весом все в порядке. Давай-ка, говорим, проверим!
Вызвали игроков. У обоих – по пять кило лишнего веса. Васильков – бледнее мела. Олег Иванович, с тяжелым взглядом и нахмурившись, говорит:
– Так, значит, Сергеич? Игроков покрываешь?
Надо было видеть лицо доктора. И его облегчение, когда мы «раскололись». Вот такой он, настоящий Романцев.
А история с Трахтенбергом?! Однажды он сломал руку. А дело в том, что он, увидев телефон, трясся, как наркоман. Мобильников-то тогда не было. Как-то раз приехал на «Динамо», ему сказали, что телефон свободен, – а ему надо заметку в «Спорт-Экспресс» передать. Команда летела в Норвегию и по дороге в аэропорт заехала в Петровский парк. И он в своих легких туфлях побежал к телефону, поскользнулся и руку пополам переломил. Ему вставили в кость железяки. Так он, как в «Бриллиантовой руке», и ходил.
А у нас из «Локомотива» пришел вторым врачом Володя, поклонник тибетской медицины. Ему тут же дали прозвище – Тибетыч. Халат белый наденет, шапку, штаны – и шаманит. Первым Жиляев начал тревогу бить:
– Он нас залечит, Саныч, ой, залечит!
Прихожу как-то к нему. У Тибетыча сидит только водитель Коля Дорошин. Ему доверять можно, не проболтается. И говорю:
– Значит, так, Тибетыч. Я приведу к тебе Леню. И невзначай скажу, что у тебя есть метод лечения, который называется «металлот