Когда человек и играл в «Спартаке», и тренировал его, разговор делится как бы на две части. Но я заметил, что, даже вспоминая себя игрока, Черчесов постоянно проводил какие-то тренерские аналогии. Рассказывал историю о Бескове – и вдруг выяснялось, почему он сам в определенной ситуации поступил так-то и так-то. Говорил о Романцеве – ба, вот где подтекст другого черчесовского поступка! Причем порой даже сам он не до конца отдавал себе в этом отчет: само по себе всплывало, из подсознания.
В монологе Черчесова нет прямолинейности, линии ответов извилисты и непредсказуемы, как дриблинг Черенкова. Что ж, тем интереснее. Главное, в конце концов, колорит личности, ее индивидуальность. А уж этого-то у выходца из Северной Осетии хоть отбавляй.
Разговор с Андреем Червиченко в конце 2002 года до сих пор в памяти. Тогдашний президент «Спартака» вызвал меня к себе в кабинет и предложил остаться в команде – причем на более выгодных условиях, чем во второй половине 2002-го. Я ответил отказом.
– Почему? – поинтересовался он.
– Потому что эти деньги не отработаю. Один мяч отобью, другой, но это ничего не изменит. Знаю, что и со мной мы не займем то место, к которому вы стремитесь.
– Первый раз вижу футболиста, который от денег отказывается, – удивился Червиченко.
Он не знал, что у меня-то такое было уже не в первый раз: в «Тироле» фиксированная сумма контракта была меньше, чем премиальные, и тогда на вопрос тренера: «Почему?», я ответил: «Не хочу иметь соблазн – ничего не делая, получать деньги»…
Ощущение, что пора уходить, пришло ко мне после выездов в Ростов и Элисту, когда мне забивали решающие мячи на последних минутах. В голах формально виноват не был, но, доиграв до сорока лет, никогда не позволял себе пропускать мячи в таких случаях. 1:0 – это было для меня святое. Когда наши забивали четыре, пять – мне становилось неинтересно, и «сухая» игра будет либо один все-таки пропущу – волновало не слишком. Но когда было 1:0 или 0:0 – вгрызался в этот счет как зверь. Когда в «Тироле» первый раз чемпионом Австрии стал, мы полтора десятка матчей выиграли со счетом 1:0!
И во время игры с «Торпедо» вдруг решил: всё. Не в раздевалке, не на разминке – а именно во время матча. После финального свистка, хлопая болельщикам, делая перед трибунами маленький кружок, знал: это в последний раз.
Я был футболистом, требовательным к себе. И не хотел, чтобы Олег Романцев не знал, что со мной делать. Не хотел, чтобы уважаемые журналисты тактично намекали – дескать, Станислав уже не тот. Нет, лучше сам закончу – не дожидаясь, пока меня об этом попросят. Да, больно. Но будет больнее, если уважающий меня журналист дрожащей рукой напишет горькую правду. Я сам должен это знать, я сам должен его от этой необходимости избавить.
Все решения в своей футбольной жизни – и как игрок, и как тренер – принимал сам. Поэтому нет для меня большей нелепости, чем высказывавшееся не раз подозрение, что решение перевести в дубль Егора Титова и Максима Калиниченко на самом деле принадлежало Леониду Федуну или кому-то еще.
Это было мое решение. И я за него несу ответственность.
Так же и в 1993-м, когда решил, что – нет, не из «Спартака», а из чемпионата России! – надо уезжать. Потому что настраивать себя только на игры Кубка УЕФА – это был сумасшедший дом. Не мог себе позволить тренироваться спустя рукава, зная, что в субботу игра непонятно с кем. И пошел к Романцеву, сказав ему, что хочу уехать. Не спрашивал, можно ли, а заявил, что для меня это уже решено. Он видел мое отношение к делу – и все понял.
Помню, как мы выиграли на «Торпедо» в четвертьфинале Кубка кубков у «Фейеноорда», Борис Ельцин был на матче, мы потом в раздевалке фотографировались. На эту игру приезжали немецкие агенты (они потом мне об этом рассказывали) смотреть Андрея Пятницкого, который в том Кубке кубков шесть мячей забил. Но после игры сказали, что им нужен этот вратарь. Встретился с ними в отеле «Пента» – и вновь пошел к Романцеву. Многие не решались к нему по таким вопросам ходить. Но я понимал, что, войдя в конфликт с собой, автоматически войду в конфликт с Романцевым и клубом. И ничем хорошим это не закончится. В итоге уехал в Дрезден, хотя заплатило тамошнее «Динамо» мало, прознав, что контракт со «Спартаком» у меня заканчивается.
И только один раз от меня ничего не зависело. В 1995-м, когда в середине сезона вернулся и мы выиграли шесть матчей из шести в групповом турнире Лиги чемпионов, хотел остаться в «Спартаке». Но принадлежал Дрездену, который достаточно легко одолжил меня красно-белым на полсезона за 100 тысяч долларов. Сто тысяч по сравнению с 12 миллионами, которые «Спартак» заработал в той Лиге, – это капля в море!
Чтобы выкупить меня полностью, «Спартак» должен был заплатить смешную сумму – 130 тысяч долларов. Почему этого не было сделано, мне никто не сказал до сих пор. А сам спрашивать не хочу. И не буду.
Ждал, шло время, в «Спартаке» все ушли в отпуск… Что надо было делать? Поступили предложения из «Селтика» и «Тироля». В «Тироле» не просто спрашивали, хочу или нет, а прислали авиабилет в Инсбрук. 22 января 1996 года прилетел туда. Помню это, потому что на душе было больно: когда тебе безразлично, быстро забываешь все. И вот сошел с трапа, вдохнул чистейший тирольский воздух, увидел Альпы, сверкающий под солнцем снег… Тут же и решил: не уеду отсюда, если они подтвердят все то, что говорили на словах.
Они подтвердили. Я остался. Мы стали чемпионами три раза. Значит, все было правильно. Хотя игры с «Нантом» смотрел с колотящимся сердцем и пушечные удары Никифорова помню до сих пор…
Та команда была достойна большего. Но футбол не признает слова «если».
Кто-то мне, конечно, не поверит. Ведь когда тебе девять лет и живешь ты в горном Алагире, куда даже орлы не долетают, – никто у тебя не спрашивает, где ты окажешься в будущем. А когда загаданное сбывается и ты об этом рассказываешь, люди воспринимают с иронией: чего, мол, только не придумаешь задним числом.
Но говорю вам как на духу: в девятилетнем возрасте у меня появилось ощущение, что буду играть в московском «Спартаке». Откуда, почему – не знаю. Но цель такую перед собой поставил. В тринадцать впервые попал на его матч – естественно, во Владикавказе, тогда именовавшемся Орджоникидзе, против местных одноклубников.
Вылет «большого» «Спартака» в первую лигу позволил мне увидеть любимую команду вживую. Такие вещи запоминаются до деталей. Помню, как сидел в угловом секторе, на дуге, как Виктор Папаев издали забил победный гол. Потом появился Дасаев, и я стал за ним внимательно наблюдать. В основном по газетным публикациям, так как трансляций тогда было мало. И на зимние турниры в сокольнический манеж в составе «Спартака» из Орджоникидзе уже позже ездил.
Где именно высмотрел меня Бесков – не знаю. Но я за юношеские сборные играл и старался себя проявить, к тому же главным «Спартаком» тщательно отсматривались все спартаковские команды по стране – бразильцы-то с аргентинцами тогда еще не приезжали. Юношеских спартаковских турниров была тьма, и до сих пор помню, как меня признали лучшим вратарем такого соревнования в Егорьевске. А может, Федор Новиков или Иван Варламов порекомендовали: сначала с командой столицы Северной Осетии работал один, потом – второй.
Но каким для меня получился переход – в это же поверить невозможно! Играю за орджоникидзевский «Спартак» против «Гурии» из Ланчхути, проигрываем 2:6. После матча Варламов говорит, что Бесков вызывает меня в Москву на просмотр. Думаю: «До первого апреля вроде еще далеко…» А мне телеграмму показывают – так и есть!
Прилетаю. И тут же играю в манеже двусторонку за дубль против основного состава. Нас громят 10:1. Но и это еще не всё. Едем с дублем в Днепропетровск, меня выставляют на матч, и «Спартак» получает 0:4! За три игры я пропустил ДВАДЦАТЬ мячей! И после этого Константин Иванович взял меня в команду. Окончательное решение, кстати, было принято как раз первого апреля.
Та двусторонняя игра, где я десятку получил, запомнилась мне… звуком. Тогда в «Спартаке» никто не орал, что меня сильно удивило. И в тишине манежа было только слышно, как мяч – тук-тук-тук – в одно касание передается от одного игрока к другому, потом к третьему, а затем сетка за моей спиной шуршит. Когда зашуршала в очередной раз, подумал, всё – thank you very much, аuf wiedersehen, можешь ехать домой.
Но – оставили, причем сразу взяли вторым вратарем в основной состав, на место ушедшего Прудникова. Значит, что-то увидели. Поэтому сегодня, став тренером, очень спокойно отношусь к первым шагам новичков, сколько бы они ни стоили – десять миллионов, двадцать… И никогда, как бы человек ни сыграл, не кричу ни «ура», ни «долой». В любом случае нужно время.
Не скажу, что после тех 10:1 был раздавлен или уничтожен. Но ощущения испытывал не самые радужные. Представьте: приезжает кавказец, думает, что кое-что умеет – и тут нá тебе! Оказывается, есть другой уровень, понимание футбола, скорости, требования.
К ним привыкаешь не за один день. Поэтому на всех трехчасовых теоретических занятиях Бескова я сидел в первом ряду. Правда, сам, хоть до Константина Ивановича мне еще очень далеко, стараюсь делать их короче. Современная наука с тех пор ушла далеко, и выяснилось, что после тридцати минут человек уже не воспринимает сказанное, его внимание распыляется.
О вратарях Бесков во время разборов ни разу за все годы ни слова не сказал. Даже после 2:5 от «Жальгириса» в 1987-м, когда я «привез» все, что можно и нельзя было. Ни при всех, ни один на один. Похвалить одним словцом после удачной игры мог, но критики вообще не было. Хотя с полевыми игроками обстояло совсем иначе…
Зато на тренировках Константин Иванович все ошибки замечал! Как нарочно! Аж досада порой брала. Тренируешься как зверь, ловишь невероятные мячи, бросаешься из угла в угол – Бесков в другую сторону смотрит. Но как только мяч пролетает у тебя, допустим, между ногами, тут же раздается: «Ну, Станислав, нужно же ловить!»