А тому, что на поле надо не только бегать, но и думать, меня научил Олег Иванович Романцев. Сто процентов моего понимания футбола – от него. До перехода в «Спартак» о многих вещах понятия не имел, причем не только в атакующем, но и в оборонительном плане. Все знают, с каким удовольствием «Спартак» всегда играл в «стеночку», – но именно у Романцева я научился и тому, как надо играть против «стеночки».
У Овчинникова же упор делался совсем на другое. Мне тогда повезло – согласно положению о соревнованиях в каждой команде второй союзной лиги обязательно должен был играть футболист не старше восемнадцати лет. А потом Валерий Викторович «отмазал» меня от службы в армии, и «воевал» я в том же самом «Спорте». Не всегда, правда, на футбольных полях – однажды он для профилактики меня на месяц в воинскую часть сослал. Но и это было отдыхом на Гавайях по сравнению с тем, что происходило на предсезонных сборах.
Каждый год во время предсезонки он торжественно объявлял: «А теперь поедем на две недели в Освенцим!» Под Освенцимом подразумевался Цахкадзор, высокогорная база олимпийской сборной СССР по легкой атлетике. И мы могли пробегать в тамошнем манеже по шестьдесят-семьдесят кругов. Каждый – триста метров. Ладно бы еще на воздухе – может, и полезно продышаться к сезону. Но по манежу?! Легкоатлеты нас спрашивали:
– А вы, парни, из какого вида спорта будете?
– Футбол.
У них глаза на лоб лезли: с мячом нас они не видели. Мяч за эти две недели нам бросали два-три раза, да и то после кросса и в снегу по колено. В первых матчах сезона мы любого соперника затаптывали. Но потом команды, набиравшие форму не такими экстремальными методами, прибавляли, и мы привычно опускались вниз.
Где меня разглядел Романцев – не знаю. Скорее всего, кто-то ему просто сказал, что играет в «Факеле» парень, вроде неплохой. Лично я общался с селекционером «Спартака» Валентином Покровским, который меня и пригласил.
Причем условия, которые мне предложил «Спартак», были аж втрое хуже, чем в «Факеле». Воронежская зарплата – сто восемьдесят рублей плюс хорошие премиальные. В «Спартаке» же предложили стандартную ставку инструктора по спорту (профессии «футболист» тогда же официально не было) – шестьдесят рублей. Но сомнений, стоит ли переходить, не испытывал никаких. В двадцать один год, если нормально к жизни относишься, деньги у тебя не могут быть на первом месте. Где престижнее играть – в «Факеле» или «Спартаке»? То-то и оно.
В Воронеже, кстати, играл вовсе не правого, а левого полузащитника. Весь правый фланг был оккупирован братьями Морозовыми, которые в девяностых годах играли заметную роль в камышинском «Текстильщике». Рабочая нога у меня была правая, но покойный тренер Полосин – к которому, кстати, отношусь с большим уважением – отрядил меня налево. Справа тоже выходил, но редко.
У Романцева есть дар разглядеть в футболисте то, что тот сам в себе не видит. Играл же Игорь Ледяхов в «Роторе» на позиции либеро, и кто, кроме Олега Ивановича, мог знать, что его настоящее место – под нападающими? У меня та же история. Ни в какой спартаковский футбол в «Факеле» не играл. Игровым интеллектом, техникой не отличался – школы-то не было. Действовал, повторяю, на левом краю. Почему Романцев увидел во мне перспективу и поставил справа? До сих пор удивляюсь.
Пригласить Олега Ивановича на роль тренера-консультанта было моей идеей, когда меня назначили главным тренером «Спартака». Вот как только назначили – сразу и пригласил. Общались и после игр, и после тренировок: в неделю это происходит два-три раза. Какой-то жесткий график, согласно которому Романцев должен был приезжать в Тарасовку в определенные дни, конечно, не расписывали. Но для того чтобы извлекать пользу от общения с ним, это и не было нужно.
Обсуждали абсолютно все – и тренировочные упражнения, и способы донесения до игроков определенных нюансов, и действия отдельных футболистов. Не думаю, что стоит конкретизировать, но в нашем общении закрытых тем не было. На сборы Романцев не ездил, однако в разработке их плана участвовал. Если сравнивать мой тренировочный процесс с тем, что был у Олега Ивановича в годы моей игровой карьеры, то они совпадали процентов на сорок. Многое почерпнул и в Испании.
Меня удивляло, что Романцев давно не работал самостоятельно. Но, наверное, тут все шло от него самого. Он не горел таким желанием.
Матч в «Олимпийском» против ЦСКА в 1990 году для меня – колоссальное воспоминание. Ощущал себя как в полусне. Никаких предчувствий не было. Как не было и игр подобного уровня в моей карьере до того – во-первых, крытая арена, во-вторых, зрителей под завязку. С той минуты, как Романцев сказал, что выпустит меня на замену, для меня все стало как в тумане.
Мало кто об этом помнит, но до того, как отдать две голевые передачи, я в определенной степени «привез» гол в наши ворота. Вышел при счете 3:3, потерял мяч в центре поля, последовали две-три передачи – и вот мы уже проигрываем.
Первая мысль: все, надо отсюда уезжать. К счастью, времени раскисать не было, и я полностью включился в игру. Навесил один раз – защитник армейцев Фокин срезал мяч в свои ворота. Навесил второй – Родионов забил победный мяч. И вдруг трибуны стали скандировать: «Валера Карпин!» Борис Поздняков, помню, смеялся тогда в раздевалке:
– Десять лет в «Спартаке» играю и ни разу своей фамилии с трибун не слышал. А тут на пятнадцать минут парень вышел – уже поют!
А вот сказал ли мне тогда что-то Романцев – хоть убей, не помню. Говорю же, все было как в тумане.
В следующем туре играли в Одессе с «Черноморцем». Проиграли 0:1 – и единственный гол в том матче из-под меня забили. И кто же? Илюша Цымбаларь, с которым мы вскоре окажемся в одной команде! У меня был приступ отчаяния. Честно говоря, даже расплакался после матча. И тут Федор Черенков, добрая душа, подошел и сказал:
– Не плачь, Валера, знаю, что ты нам еще поможешь.
Представляете, что для меня значили такие слова?
Черенков рассказывал, что я помог ему с покупкой квартиры. Но помог не я лично, а клуб «Спартак». За это надо больше благодарить Леонида Арнольдовича Федуна.
Матч с «Черноморцем» был не единственным случаем, когда плакал в связи с футболом. Не считаю, что нужно стесняться мужских слез, если ты как игрок по-настоящему переживаешь происходящее. Плакал и после памятного матча 1999-го Россия – Украина, и после проигранного «Спартаком» в 1993-м полуфинала Кубка кубков в Антверпене.
Лучшего шанса выиграть еврокубок у нас не было никогда – ни до, ни после. И нельзя списывать всю вину на судью – хотя пенальти он дал «космический». Все-таки и сами мы тогда сыграли далеко не идеально.
Перед этим в том еврокубковом цикле у нас были очень запоминающиеся матчи – и с «Ливерпулем», и с «Фейноордом»[14]. У британцев тогда был звездный статус, там играли такие люди, как Гроббелар, Макманаман. И победа 4:2 в Лужниках, когда мне удалось забить с очень дальней дистанции, чуть ли не с центра поля, была одним из самых ярких событий в моей спартаковской карьере.
А домашней игре с «Фейеноордом» предшествовали интересные события. Играть изначально должны были в Лужниках. Приезжаем на стадион – и милиционеры при въезде на территорию сообщают нам, что игры не будет! Поначалу мы были в шоке. Все-таки, до конца не веря, добрались до арены, вышли на разминку, пощупали то, что называлось полем. Болото было то еще. Перенос был правильным – тем более что мы выиграли.
Играли на «Торпедо». У меня после катавасии с переносом поднялась температура. Когда вернулись из Лужников в Тарасовку, было 37,5, утром вроде все вошло в норму, а после матча приезжаю домой – бац! – 38. Так что забивал два мяча, получается, с температурой. На тот матч приехал президент России Борис Ельцин, и в раздевалке после игры поздравлял нас, и мы фотографировались на память.
Жаль, проиграли потом в Антверпене – и этот снимок не стал фотографией будущих победителей Кубка кубков…
Мне посчастливилось застать Николая Петровича Старостина, портреты которого висят сейчас у меня и в кабинете в клубе, и в номере на базе. Он приходил на установки к Романцеву и не раз рассказывал притчу, которая мне запомнилась.
Один жокей, рассказывал Старостин, во время скачек пришел к финишу вторым. Когда все закончилось, засунул руку в карман – а там ключи от квартиры. И подумал: «Вот из-за чего я проиграл!» Говорил это Николай Петрович к тому, что в футболе важна каждая мельчайшая деталь. Звучало очень убедительно.
Настоящим спартаковцем почувствовал себя далеко не сразу. Весь первый сезон было ощущение, что это – не мой уровень. Тяжело приходилось и в играх, и на тренировках, когда кто-то за ошибки «пихал». Тот же Романцев. Игроки, в том числе и я, боялись его уже тогда. И для тех времен, практически советских, это было нормально.
Только в 1992 году, то есть на третий сезон своего пребывания в команде, у меня появилась уверенность в себе. Анатолий Бышовец впервые вызвал в сборную СНГ на товарищеский матч с Англией – и хоть вышел только на пятнадцать минут на замену, вернулся в клуб уже с ощущением, что я – игрок «Спартака». А до того, даже когда были матчи с «Наполи», «Реалом» и мы выигрывали – такого чувства не было.
В 1992-м игра пришла к нам не сразу. Результат был, но полгода мы не играли, а мучились на поле, в чем полностью отдавали себе отчет. Потом многие связали улучшения с тем, что Романцев поменял местами Пятницкого и Ледяхова. На мой взгляд, это упрощение. Как одна из причин – наверное, да, но главное – у нас было много новых игроков, и ближе к осени мы наконец-то сыгрались.
В следующем сезоне поменялся президент клуба – им стал Романцев. Не могу сказать, что я был инициатором собрания команды, после которого прежний президент Юрий Шляпин подал в отставку. То, что никогда не молчал, – правда. Чем-то – но чем именно, сейчас уже не помню – мы тогда были недовольны, и я действительно выступал. Но что «замутил» все это один – нет.