Мне казалось, что больше всего шансов стать тренером было у Андрея Пятницкого. Лидер, кричал на всех… Карпин не выделялся сверхталантом, зато «пахал» по правому флангу от и до, всегда выполнял на «отлично» свою работу. Мне импонировало то, что голова у него постоянно была поднята, старался брать с него пример. По тому, вверху у тебя голова или внизу перед получением паса, можно определить уровень игрока.
Был наслышан о том, что, когда Валера пришел в «Спартак», он был совсем другим. Но каждодневные «квадраты» Олега Ивановича приносили свои плоды. Они и Карпину помогли, и мне, и другим. И ситуацию на поле мгновенно оценивать учишься, и в технике прибавляешь. Но в конечном счете считаю, что мы оба с Валерой – скорее, работяги, чем таланты.
После того как Карпин летом 1994-го уехал в Испанию, я и унаследовал от него место правого полузащитника. Предпочитал играть в центре, но в то время возможностей попасть туда не было. Выполнял то, что говорил Романцев, и не хотел ударить в грязь лицом, чтобы болельщики не сказали: мол, Карпин уехал, а этот Аленичев не смог его заменить. Иногда получалось, иногда – нет…
Самым запоминающимся днем в то время, конечно, стал финал Кубка России против ЦСКА. В овертайме как раз заменил травмированного Карпина – нашего основного пенальтиста. И когда после ничьей 2:2 Романцев назначал пятерку бьющих послематчевые пенальти, он спросил:
– Дима, ударишь?
– Ударю.
Потом определяли последовательность, и мне сказали, что я, новичок, буду бить пятым!
Этот пенальти решал все, поскольку соперники промахнулись на один удар больше. Волновался страшно. Куда буду бить – решил заранее. Это уже потом, с опытом, стал исполнять 11-метровые, глядя на вратаря и реагируя на его движения. А тогда надо было четко определиться, чтобы не дрогнуть в последний миг. Понимал, что на карту поставлена, может быть, вся моя карьера в «Спартаке». Меня всего трясло. Поцеловал мяч, перекрестился, отошел…
И забил! В первые минуты даже не осознавал, что сделал, все было как в тумане. Таким вот получился мой первый трофей в «Спартаке». А не забей тогда – кто знает, как сложилась бы моя судьба в футболе…
В «Спартаке» мне довелось познакомиться с удивительными людьми, можно сказать, живой историей клуба. Во-первых, с Николаем Петровичем Старостиным, который был начальником команды в первых двух моих сезонах, вплоть до своей смерти. Видел его в основном в Тарасовке – он приходил на установки. Застал время, когда Романцев предоставлял ему последнее слово, и Старостин говорил, чтобы мы не забывали, за какую команду играем. Упоминал и про премиальные, особенно когда они были немножко повышенными…
Второй великий спартаковский человек – Федор Черенков. В официальных матчах мы ни разу вместе не вышли, поскольку первую половину 1994-го он не играл. Но много раз тренировались вместе, а в августе состоялся его прощальный матч на «Динамо» против «Пармы». И я тогда проявил инициативу – подержать на плечах самого Черенкова!
Благодарен судьбе, которая дала мне возможность познакомиться с этим человеком. Мне кажется, таких больше нет. Он готов был последнюю рубашку с себя снять, последние деньги отдать – работникам клуба, водителям, детишкам. Добрейший был человек. Хорошо, что его так проводили – он заслужил это больше, чем кто бы то ни было.
Ну а с третьей легендой «Спартака» – Романцевым – мне посчастливилось проработать гораздо дольше. И совру, если скажу, что этот путь был усыпан одними розами. Конфликтов как таковых не было, но случился эпизод, который мог повернуть мою карьеру вспять.
Это было ближе к лету 1995-го. Я молодой, жил один на базе. Вечером хотелось погулять – Москва ведь! Иногда заходил на дискотечку, как это свойственно молодежи. Поэтому порой приходил на тренировку невыспавшимся. Сейчас-то понимаю, что не стоило этого делать, но тогда думал, что сил много, отработаю, никто ничего не заметит. Не догадывался, что Романцев, человек опытный, все прекрасно видит.
Он отправил меня в дубль. Совершенно справедливо. Передо мной стоял выбор: либо в «Спартаке» играть, либо уехать в аренду куда-нибудь в «Тюмень», покатиться по наклонной и во второй лиге ковыряться. О которой теперь, в отличие от времен детства, уже совсем не мечталось. Перед отправкой в дубль Романцев вызвал и сказал:
– Либо будешь заниматься футболом серьезно, как раньше, либо останешься в дубле навечно.
Мне этих слов хватило: все понял и взялся за ум. В дубле не прохлаждался, а, наоборот, много забивал и хорошо играл. Олегу Ивановичу об этом вскоре доложили, да он и сам видел, поскольку приезжал на матчи дубля. И через месяц-полтора вернул меня в основной состав. Больше таких ошибок у меня не было, это стало для меня хорошим уроком, встряской.
Романцев мог в любую секунду остановить тренировку. Дисциплина была железной: когда он давал свисток, все игроки должны были остаться на своих местах. Это означало, что он хочет какой-то нюанс до нас донести. Лично мне он очень много подсказывал, как действовать в той или иной ситуации, тем более что моя позиция на поле постоянно менялась – то справа, то слева, то в центре.
Если Олег Иванович видел, что команда не готова, сконцентрированы не все, свисток мог последовать и через минуту. Когда мы что-то не выполняли или делали спустя рукава – бегом по кругу. А уж если видел, что дело совсем плохо, то давал «максималку» – страшную вещь, которую лучше не вспоминать. Двадцать минут бегаешь на предельной скорости поперек поля – нагрузка такая, что потом уже ничего не хочется. Тебе дают мяч, просят поиграть в «квадрат», что обычно делаешь с радостью. Но какой уж тут мяч!
Сам я, став тренером, «максималку» не использую. За годы, проведенные за рубежом, сделал вывод: сколько ты ни бегай – десять километров или пятьдесят, как раньше было у Валерия Овчинникова, – хорошим футболистом все равно не будешь, коли голова не соображает. Вот у Зденека Земана в «Роме» мы много бегали. Помню эти сборы: двадцать три дня, и каждые сутки – кросс по двадцать километров. И что в итоге? Играли мы неплохо, но не более. А потом пришел в «Порту» к Жозе Моуринью – тот ни одного кросса за несколько лет не дал!
И кто выиграл Лигу чемпионов – Земан с «Ромой» или Моуринью с «Порту»?
Конечно, физически ты должен быть готов. Но, как выяснилось, этого вполне можно добиться упражнениями с мячом. Романцев в целом считал так же, а «максималки» – это для него были исключения, применяемые только в виде наказания. Беговая работа у нас после тренировок была, но не кросс, а рывки по сто-двести метров.
Олег Иванович – сверхтребовательный человек и хороший психолог. Насчет последнего, знаю, есть разные мнения. Прежде всего потому, что Романцев не был так уж открыт для футболистов. Из-за этого некоторые считают, что в области психологии у него как раз были минусы. Хотя закрытость эта появилась не сразу – во время моего прихода в «Спартак» в 1994-м он и с ребятами, и с журналистами общался больше, чем в последующие годы.
Думаю, однако, что Олег Иванович вел себя по отношению к нам правильно. Мы все были еще молодыми, и стоило чуть-чуть отпустить вожжи, могли расслабиться. Он же все держал в руках.
Критиковали его в основном те, кто поиграл за границей и приезжал к нему в сборную. Но это другая история. Мне и самому довелось не год и не два играть за рубежом, и знаю, как там тренеры относятся к игрокам. Почти не повышают голоса, но и не гладят по головке, не утешают, когда у тебя что-то не идет. Там ты – профессионал, и только. Пришел на тренировку, выполнил свою работу – поехал домой, и на игру – прямо из дома. У нас было совсем по-другому.
Конечно, годы идут. После ухода из «Спартака» у Романцева был неудачный опыт с «Сатурном» и «Динамо», который, возможно, его и надломил. Олег Иванович и с прессой на контакт идет мало, и на людях появляется очень редко. Несколько раз я за ветеранов «Спартака» ездил играть и спрашивал: «А где Иваныч?» Мне отвечали: «Он с нами не ездит».
Делал все, чтобы найти Романцева, когда у меня был прощальный матч. Очень хотелось, чтобы он сидел на тренерской скамейке. Но не удалось даже через Ярцева, его ближайшего друга. Было очень жалко. Как жалко и то, что специалист такого уровня не был востребован в России. Его работа тренера-консультанта в «Спартаке» для Карпина была большим подспорьем. Но думаю, что самому Иванычу она особого удовлетворения не приносила.
Многие называют переломным в моей спартаковской судьбе матч Лиги чемпионов-95/96 в гостях с норвежским «Русенборгом». Мы тогда с Валеркой Кечиновым вышли в перерыве на замену при 0:2. А в итоге «Спартак» выиграл 4:2, и я забил первый ответный мяч.
Перед той игрой сказал, что забью – и Андрей Пятницкий вдруг чихнул. Получилось по примете, сработало. Это врезалось в память. Таким же важным, опять же переломным, стал гол «Интеру» на выезде в полуфинале Кубка УЕФА-97/98.
Олег Иванович, наверное, оценил, в какие сложные минуты матча я вышел и сыграл нормально, забил, после чего мы выиграли. И стал мне больше доверять.
В 1996-м, когда нас тренировал Ярцев, у меня уже было твердое место в стартовом составе. А следующий год, вновь при Романцеве, у меня и вовсе выдался на славу – даже лучшим игроком тогда признали. Чувствовал, что Олег Иванович был тогда просто в восторге от моей игры. Хотя, как всегда, он вел себя сдержанно.
После осени 1995-го с шестью победами в шести матчах Лиги чемпионов мы, конечно, хотели, чтобы на плей-офф команда сохранилась в полном составе. Но все упиралось в финансовые возможности клуба.
Половина команды уехала за рубеж, Романцев ушел в сборную. Но Георгий Александрович с первого дня работы сказал: «Играть будем только на победу в каждом матче. Никаких поблажек и скидок на возраст. Задача – выиграть чемпионат». Еще он говорил, чтобы мы не слушали журналистов и не читали газеты, в которых прогнозировалось, что мы и вылететь можем. Сам я, с учетом того, какая молодая у нас была команда, думал о том, что попадание в пятерку лучших будет неплохим результатом. Но никак не мог предположить, что мы так выстрелим!