– В нем есть что-то пугающее, – вдруг вымолвила она, повернувшись к Карасу, – но я не понимаю, что это.
Талос вздрогнул. Как эта женщина может так говорить? И кто она такая? Ему никогда не доводилось встречать таких людей. Старуха закрыла глаза, достала что-то из сумки и бросила на угли очага. Комната тут же наполнилась густым, душистым дымом.
– Периалла! Нет! – воскликнул Карас.
Женщина и не взглянула на него. Она склонилась над очагом и принялась глубоко вдыхать дым. Ее лицо перекосилось.
Она схватила свой посох и стала ритмично потряхивать им, побрякивая систрумами. Талос почувствовал себя так, словно ему в голову ударило крепкое вино и он опьянел. Периалла часто и тяжело дышала, дрожа всем своим напряженным телом; на лбу выступили крупные капли пота. Вдруг из ее груди вырвался пронзительный стон, как если бы в нее вонзили нож.
– Могучие боги! – крикнула она. – Могучие боги, позвольте Периалле увидеть.
Она упала и склонила голову вперед, обливаясь слезами. Затем резко встала, опираясь на свой посох, и открыла глаза. У нее были застывшие, остекленевшие глаза. Из глубины леса донесся волчий вой. Женщина вздрогнула.
– Это твой знак… О владыка волков Феб! Периалла слышит тебя… Периалла видит…
Она вновь стала трясти систрумами, напевая странную мелодию. Мужчины молча завороженно смотрели на нее, не осмеливаясь пошевелиться. Вдруг на поверхность загадочного течения ее пения начали всплывать какие-то слова – так верхушки деревьев выглядывают из пелены густого тумана. Постепенно слова стали соединяться в текст:
Дракон и волк с лютой ненавистью
рвут друг друга в клочья;
потом, укрощенный дротиком,
пущенным со страшной силой
долгокудрым мидянином,
пал пронзенный лев Спарты;
тот, кто струсил, берет в руки меч,
изогнутый лук хватает пастух,
и вместе к нетленной славе они бегут…
Периалла умолкла, закрыла глаза и начала трясти посохом. Из ее уст вновь полилась странная и однообразная мелодия. Поначалу она была тихой и приглушенной, но постепенно стала нарастать и превратилась в резкий и пронзительный напев. Казалось, пророчица что-то искала в своих видениях. Мрачные мысли вспыхивали искрами в ее глазах и отражались на лбу, который временами она болезненно морщила. Вдруг глаза, устремленные в пустоту, остановились на лице Талоса. И снова полились из ее уст слова:
Сияющая слава клонится к горизонту.
К народу бронзовому он повернулся спиной,
когда Эносигей сотрясает землю Пелопа.
Зову крови не внемлет он,
когда в городе мертвых
могучий голос сердца к нему взывает.
После этих слов она, обессилев, с глухим стоном рухнула на пол.
С этого дня начала свершаться судьба Талоса.
Периалла исчезла так же внезапно, как и появилась, но горные пастухи еще долго рассказывали истории о странствующей старухе-пророчице. Царь Клеомен раскрыл обман с изгнанием Демарата и был, в свою очередь, свергнут. Однажды вечером он закутался в плащ и ускакал на своем черном породистом коне. С ним уехали его друзья, среди которых был и Кратиппос, хозяин Талоса и Пелиаса. Крестьянину пришлось бросить хозяйство и вместе с дочерью последовать за своим господином в далекие края. В тот летний вечер Талос один стоял у молотилки и смотрел, как Антинея удаляется на ослике вместе с отцом. Он долго махал ей на прощание, подняв вверх обе руки, пока она не исчезла за пеленой жгучих слез. Тогда Талос понял, что его сердце сжалось в комок, словно раненый дикобраз: ни одна женщина не покажется ему столь красивой и желанной. Он пошел домой на гору.
Тем временем в городе чествовали нового царя Леонида, сына Анаксандрида, из рода Геракла.
Глава 7. Великий царь
Изгнанник Демарат сидел перед входом в ападану и мрачно смотрел на лакированную дверь, охраняемую двумя огромными воинами из гвардии Бессмертных. По ту сторону двери располагался тронный зал, в котором его вот-вот должен был принять великий царь Ксеркс, сын Дария Великого. Взору Демарата предстал выходящий из дверей карфагенский посланник, облаченный в пышное пурпурное одеяние, окаймленное золотом. Следом за ним вышли два жреца в митрах, усыпанных драгоценностями. Они с довольным видом переговаривались на своем непонятном наречии. Демарат с горькой улыбкой взглянул на свои изношенные башмаки, затем подтянул меч, поправил на плечах серый шерстяной плащ, задрапировал его, как мог, взял под мышку шлем с гребнем – единственное свидетельство былого царствования – и встал: пора идти. Дверь отворилась, и навстречу ему вышли камергер и переводчик, грек из Галикарнаса.
– О Демарат, великий царь ожидает тебя, – сказал он.
Следуя за ними, спартанец прошел через открытую дверь в зал. Войдя, Демарат был поражен роскошью мрамора, разноцветной эмали, золота, драгоценных камней и ковров. Никогда прежде он не видел такого скопления богатств в одном помещении. В другом конце зала под роскошным навесом восседал Ксеркс. Его длинная борода была украшена кольцами, а на голове сияла золотая митра. В правой руке он сжимал скипетр из слоновой кости, инкрустированный самоцветами. За спиной царя двое слуг размеренно обвевали его опахалами из страусовых перьев. Возле ступеней лежал гепард и лениво облизывал свою шкуру. Подняв голову, хищник пристально посмотрел на приближавшихся людей. Группа остановилась у подножия ступеней: греческий переводчик и камергер пали ниц, а Демарат продолжал стоять и поприветствовал царя легким наклоном головы. В ответ царь одарил его сердитым взглядом, а камергер, оставаясь распростертым на полу, прорычал что-то греческому переводчику. Переводчик задрал голову и прошептал взволнованным голосом:
– Ты должен пасть ниц. Ну же, встань на колени и коснись пола лбом.
Лицо Демарата выражало полную невозмутимость. Он с твердостью смотрел на великого царя.
– Не делай глупостей, – простонал переводчик.
Тем временем камергер продолжал выкрикивать приказы на персидском языке. Демарат посмотрел на обоих с усмешкой, затем обратился к царю. Гнев царя был очевиден, но он продолжал сидеть неподвижно, как статуя, в своем роскошном облачении.
– Я Демарат, сын Аристона, царь спартанцев, – сказал он. – Я, гонимый нуждой и невзгодами, прибыл, чтобы принести тебе благодарность за твою благосклонность. Но падать ниц пред тобою я не стану. Ибо таков обычай спартанцев, свободных людей, – ни перед кем не преклоняться.
Демарат замолчал и посмотрел на царя царей невозмутимым взглядом.
Церемониймейстер у подножия лестницы подал знак, и переводчик встал рядом с камергером. Грек начал переводить слова Демарата дрожащим голосом. Впервые за многие годы преданной и старательной службы своему господину переводчик переводил слова неподчинения. Неловкое молчание охватило собравшихся, даже страусовые опахала прервали свое медленное, равномерное движение. В течение нескольких невероятно долгих мгновений Ксеркс и Демарат молча смотрели друг на друга. Бедный камергер побледнел как полотно и почувствовал, что его внутренние органы сжимаются в его большом обвисшем животе.
Наконец царь царей заговорил:
– О Демарат, никому бы мы не позволили бросить вызов нашему величию так, как это сделал ты. Но мы желаем сообщить тебе, что считаем тебя царем спартанцев. Поскольку ты царь, ты близок нам. И благодаря этому мы поняли, что ты царь: даже в беде ты не склонил головы. – Переводчик, а за ним и камергер вздохнули с облегчением, не сразу, впрочем, поверив своим ушам. Демарат ответил легким поклоном в знак благодарности. Великий царь продолжил: – Расскажи нам, Демарат, о спартанцах. О твоем народе нам известно лишь его название.
Демарат вздрогнул. Ему показалось невозможным, что царь персов почти ничего не знает о самом могущественном народе Эллады.
– О мой господин, – ответил он. – Спартанцы – самые сильные и доблестные из греков. Никто не может сравниться с ними в военном искусстве, и ничто не может их укротить. У них лишь один хозяин – закон, перед которым равны все, даже цари.
Ксеркс поднял правую бровь. Еще до того, как грек перевел слова иноземца, камергер понял, что сказанное удивило правителя. Царь неплохо владел греческим языком, однако всегда прибегал к услугам переводчика, ибо так предписывали правила этикета, да и к тому же он желал быть абсолютно уверенным, что все понимает верно. Ксеркс кивнул, и церемониймейстер поднес табуретку с подушкой пурпурного цвета. Демарат сел, и Ксеркс заговорил с ним:
– Мы не знаем этих спартанцев, о которых ты говоришь, и мы хотим поверить твоим словам, хотя это непросто. Афинян мы знаем: это самые нечестивые из людей, они осмелились помогать нашим ионийским подданным после их восстания. Мы наказали их, чтобы их гибель стала примером для остальных и чтобы никто впредь не посмел оспаривать наше могущество. Все греки, живущие на материке и на островах, должны признать нашу власть. Теперь никто не посмеет даже помыслить о восстании. Ты все знаешь об этих народах, как никто другой, и можешь оказать нам большую помощь. Так мы думаем, и мы хотим, чтобы ты это знал.
Царь замолчал. Церемониймейстер подождал, пока переведут последние слова, и обратился к камергеру. Тот сделал знак Демарату удалиться: аудиенция подошла к концу. Спартанец кивком головы попрощался с царем, повернулся и направился к двери в сопровождении двух жрецов. В коридорах эхом отразился звук шагов спартанского царя, обутого в сапоги с подбитыми гвоздями подошвами.
В последующие годы по всем провинциям бескрайней империи разъезжали гонцы великого царя с приказами о наборе войск. Раджи из далекой Индии, сатрапы из Бактрии, Согдианы, Аракосии, Мидии, Аравии, Лидии, Каппадокии и Египта стали призывать воинов. В портах Ионии и Финикии сотни судов были поставлены на верфи. В Ливии и Таврии вырубали леса, чтобы заготовить необходимую древесину. Тем временем стратеги Ксеркса разрабатывали великий план вторжения в Европу. Оказавшись на линии вторжения, цари Фракии и Македонии были вынуждены покориться и выказать полное повиновение. Архитекторы Ионии разработали проект грандиозного понтонного моста для переправы огромной армии через пролив Геллеспонт. Мост сокращал путь через перешеек полуострова Халкидики, это позволило бы флоту Ксеркса не огибать мыс горы Афон по морю, полному опасных рифов.