– Как мать? – спросил Талос.
– Она знает, что ты жив, но боится за тебя и страдает каждый день.
Бритос опустил голову, не решаясь что-либо спросить.
– У меня мало известий о твоей семье, – сказал Карас, – я точно знаю лишь то, что мать оплакивала твою смерть. А вот надеется ли она, слышала ли она о том, что творится в этих краях, я сказать не могу. Она ни с кем не общается и ведет очень замкнутый образ жизни. Она как будто исчезла.
Карас замолчал. Издалека донесся пронзительный крик журавлей, которые начинали собираться на берегу озера Копаида, чтобы готовиться к перелету.
– Весной здесь появится большая армия союзников, чтобы оказать сопротивление персам, – продолжил Карас. – Приготовления уже начались.
– Какие у тебя новости по другому заданию? – спросил Талос.
– Думаю, нахожусь на верном пути, – ответил Карас. – Человека, который провел персов к Анопейскому перевалу, зовут Эфиальт. Спарта повсюду ищет его, и найти его раньше будет нелегко; единственное наше преимущество заключается в том, что он не знает, что мы тоже его ищем.
– Как думаешь, он присоединится к армии персов? – спросил Бритос после долгого молчания.
– Нет. Я слышал, он скитается где-то у побережья залива и держится подальше от Пелопоннеса. Может быть, он попытается сесть на корабль и уплыть в Азию или в Италию. Завтра я встречусь с человеком из Трахиса, который может рассказать мне что-то полезное.
– Ты знаешь, что делать, когда найдешь его, – сказал Бритос.
– Знаю, – ответил Карас. – Он даже не заметит, как умрет. Надеюсь, ты понимаешь, что наносишь своему городу большое оскорбление.
– Я понимаю, и меня это не волнует. Право наказать его остается за нами, а не за городом, решившим принести в жертву Леонида и моих товарищей.
– Итак, мы все сказали. Будьте осмотрительны, если хотите дожить до следующей весны. Вас везде ищут. Если я понадоблюсь, вы знаете, как меня найти.
Сказав это, Карас встал, отвязал осла и отправился в путь, ведя его за уздечку. Стая уток пролетела по небу, казавшемуся пустым.
– К закату они будут пролетать над берегами реки Эврот, – пробормотал Бритос.
Глава 11. Клейдемос
В харчевне, пропахшей рыбой и подгоревшим маслом, толпились матросы и паломники, направлявшиеся к дельфийскому оракулу. Вдалеке мерцали огни священного города Дельфы, раскинувшегося на склоне горы.
Эфиальт переступил порог харчевни и прислонился к тростниковой стене, чтобы осмотреть помещение. Лицо его скрывалось под широкополой шляпой. За длинным столом сидела группа аркадцев, которые поедали жаренного на углях барана. Лоснящимися от жира пальцами они зачерпывали горсти маслин из большого блюда, стоявшего посередине стола. В центре комнаты, заполненной дымом, расселась компания горцев-феспийцев. В их косматых волосах застряла солома, а на плечах, под козьими шкурами, оседала испарина, пока они уплетали полусырые сосиски и свиную кровяную колбасу.
В углу на скамье храпел и оглушительно рыгал бородатый великан, который, очевидно, выпил лишнего. Эфиальт сел. В ту же минуту из-за стола встали два коринфских матроса и, бранясь, последовали за боцманом.
– Будешь есть или пить? – спросил хозяин, подойдя к посетителю с кружкой вина в руке.
– И то и другое, – ответил Эфиальт, не поднимая головы. – Поставь вино на стол и принеси мне кусок ягнятины.
– Ягнятины нет.
– Тогда баранину и хлеб из отрубей.
– А ничего больше и нет, – сказал хозяин и пошел в каморку, служившую кухней. – Из-за всех этих армий и флотов, которых нужно кормить, ничего, кроме отрубей, не осталось.
Вскоре он вернулся к посетителю с мясом и куском хлеба.
– С тебя пять оболов, – сказал он и протянул грязную, жирную руку.
– Забирай свои пять оболов, ворюга, – сказал Эфиальт и достал монеты.
Хозяин харчевни молча сунул деньги в брюшной карман: к подобного рода любезностям ему было не привыкать. Эфиальт нехотя принялся за мясо, запивая его вином. Время от времени он поглядывал на дверь, словно кого-то ждал. Он уже почти доел свой ужин, когда в трактир вошел юноша лет шестнадцати и направился к его столу.
– Капитан торгового судна «Аэлла» просил передать тебе: «Цена устраивает. Погрузка через час с маленького причала. Судно отчаливает завтра и плывет к острову Керкира». На улице ждет боцман, следуй за ним, – сказал мальчик и улизнул, затерявшись в толпе мегарских матросов, которые только что вошли и уже прикрикивали на хозяина харчевни.
Эфиальт встал, перекинул сумку через плечо и вышел. На улице, прислонившись к стене, стоял человек в длинном плаще с широким капюшоном из вощеной ткани. Увидев Эфиальта, он жестом подозвал его и направился к порту по темным извилистым улочкам, ведущим к пристани. Эфиальт первым нарушил молчание:
– Как думаешь, могут возникнуть трудности при переправе? – спросил он неразговорчивого спутника.
– Вряд ли, – ответил тот. – Западное море безопасно, и у нас очень опытный командир.
– Тем лучше, – сказал Эфиальт. – Дальние плавания всегда полны опасностей, не так ли?
Они пересекли небольшую площадь и свернули в темный безлюдный переулок за углом старого склада. Человек остановился, повернулся и снял капюшон.
– Тебе больше не грозят никакие опасности, Эфиальт. Твое путешествие закончилось.
– Откуда тебе известно мое имя? Кто ты? – в ужасе пролепетал бедняга. – Ты спартанец…
– Я не спартанец, – мрачно ответил неизвестный. Он откинул плащ на спину и протянул к Эфиальту две громадные ручищи, похожие на медвежьи лапы.
– Но тогда… Почему? – ошеломленно спросил Эфиальт.
Руки, словно клещи, сомкнулись вокруг его шеи. Лицо Эфиальта побагровело, глаза вылезли из орбит. Он сделал отчаянную попытку вывернуться, затем рухнул в лужу мочи, которую исторгло его тело в последнем приступе агонии.
Так от руки незнакомца умер Эфиальт, сын Эвридемоса, человек, который предал царя Леонида при Фермопилах.
Наступила поздняя весна. После гибели Клеомброта власть в Спарте принял его сын, Павсаний, поскольку сын Леонида еще не был достаточно взрослым, чтобы взойти на престол. Второй царь, Леотихид, ушел в Азию с союзным флотом, чтобы предотвратить новое нападение великого царя на Грецию. Столкновение обещало быть решающим, поэтому Спарта мобилизовала максимальное количество солдат и даже илотов, которым выдали легкое оружие. Когда все войска были собраны, армия двинулась в путь, пополняясь союзниками по дороге.
Персидский генерал Мардоний вновь повел свою армию на Аттику. Ему стало известно о действиях греков, поэтому он решил отступить на территорию Беотии, полагаясь на поддержку союзников из Фив. Из Греции Павсаний прошел через перешеек в Беотию и расположил свои войска у берегов реки Асопос. Никто никогда раньше не видел такой большой армии. Гоплиты из Афин, Коринфа, Мегары, Эгины, Тризина и Эритреи объединили свои силы, чтобы прогнать персов и отомстить за воинов, павших в битвах при Фермопилах и Саламине. Но в открытом поле персидская конница со своей быстротой и ловкостью имела преимущество, а греческому войску зачастую оставалось только обороняться. Отрезанной от источников снабжения армии Павсания не удалось сохранить линии сообщения, и возникла угроза остаться без продовольствия. Персидская конница устраивала набеги, чтобы отпугнуть от реки каждого, кто приближался к воде; так как персы уже засыпали и загрязнили источник Гаргафию, войскам Павсания угрожала опасность остаться без воды. Царь отправил отряд слуг и рабов для закупки провизии, но он не вернулся: конница Мардония перебила его на перевале Киферон.
Обо всем этом Талос узнавал от илотов, пытавшихся наладить водоснабжение из источника Эрой, находившегося в стороне от дороги и менее подверженного нападениям персов.
Талос стоял на вершине холма возле деревни Креусис и смотрел на равнину, по которой были рассеяны огни костров греческого лагеря. Их рассыпанное расположение могло свидетельствовать лишь об унынии и апатии, охвативших воинов. Бритос стоял рядом с Талосом и тоже наблюдал за происходящим. Он ударил себя по ноге и воскликнул:
– Проклятие. Их всех перебьют. Они либо уйдут, либо нападут на персов и покончат с этим.
– Будет нелегко, – ответил Талос. – Отступление может обернуться катастрофой. У Павсания почти нет конницы, и это не Фермопилы. Так или иначе, завтрашний день будет решающим.
Бритос помолчал.
– Значит, и для меня настал решающий день? – спросил он.
– Настал, если ты не передумал. Завтра твои товарищи и царь узнают, кого они отвергли и обозвали трусом.
Бритос уселся на сухую траву. Выдалась замечательная ночь. Тысячи светлячков порхали по стерне, и трескучая песня сверчков разносилась по воздуху, пропитанному запахом сена.
– О чем ты думаешь? – спросил Талос.
– О последних месяцах… О завтрашнем дне. Я жив, потому что ты не дал мне покончить с собой, подарил мне смысл, ради которого стоило жить. Завтра я пойду в бой, и, если мы победим, если смогу искупить свою вину, я вернусь домой, в родной город.
– Я понимаю тебя, – перебил его Талос. – Ты снова станешь спартанцем, а я – илотом. Может быть, тебе грустно из-за этого?
– Даже не знаю, – ответил Бритос, – у меня потеют ладони. Со мной такого никогда не случалось, даже при Фермопилах. Я несколько месяцев ждал этой минуты, а теперь не хочу, чтобы она наступала; мне так много хочется узнать о себе и о тебе, но нам не хватит времени. Если я выйду из этой битвы победителем, наши пути разойдутся. Если же я погибну, то не узнаю того, что хотел узнать. Мы вместе сражались и сотни раз защищали друг друга. Мы убивали, чтобы жить или выживать, как ты сам говорил той ночью у моря… Но я до сих пор не понимаю, почему это случилось. Почему мою жизнь спас илот, человек, которому я однажды приставил копье к горлу. Я не знаю, ради чего я бросил свою мать и свой народ. Не знаю, как этот старинный и мощнейший лук оказался в твоих руках…
Все это время Талос стоял спиной к Бритосу, опершись о ствол оливы. Он выслушал его, затем сел и начал поигрывать соломинкой овса. Нахмурив лоб, как бы пытаясь что-то вспомнить, Талос вдруг заговорил: