Талос, пробираясь среди груды трупов, нашел Бритоса, когда тот еще дышал. Талос принялся лихорадочно работать, высвобождая его из-под трупов врагов и окровавленного щита. Он поднял голову Бритоса, кровь струилась из большой раны под горлом, а по лицу уже разлилась смертельная бледность.
– Ты захотел умереть… Ты захотел умереть в день своего триумфа…
С огромным усилием умирающему воину удалось поднять руку и указать ею на окровавленные доспехи.
– Что там… Под этими доспехами… Талос, что? – Его голова безжизненно откинулась назад.
Солнце садилось над окровавленным полем битвы при Платеях. Оно садилось над изувеченными телами и над горами трупов, а густые клубы пыли переливались золотом в лучах заходящего солнца. Талос встал и огляделся, будто очнувшись ото сна. Вдалеке он увидел очертания крупного человека, приближавшегося верхом на осле. Это был Карас.
– Ты опоздал, – мрачно сказал Талос. – Все кончено.
Карас посмотрел на тело Бритоса. Казалось, что его уже приготовили для похоронного обряда.
– Он умер так, как он хотел, восстановив честь и доброе имя. Его похоронят со всеми почестями.
– Нет, – ответил Талос. – Они не будут хоронить его. Это сделаю я.
Они вместе подняли тело Бритоса и отнесли к краю лагеря. Затем Талос взял воды из реки, чтобы омыть тело друга, а Карас набрал на дрова сломанные копья и обломки колесниц, которые он нашел в персидском лагере, и сложил скромный погребальный костер. Они сели рядом и посмотрели на павшего воина, лежавшего на костре на носилках из копий. Тело Бритоса покрыли тем самым черным плащом, в котором он был на похоронах Агиаса и всегда брал с собой.
– Я хотел успеть, – сказал Карас. – Но путь был трудным и опасным.
– Если бы ты успел, вряд ли бы смог чем-то помочь, – сказал Талос с печалью в голосе. – Он сам решил умереть, другого объяснения нет. Что с твоим заданием? – спросил он.
– Выполнено. Эфиальт мертв. Я задушил его вот этими руками.
– Ну а теперь, мой добрый друг, попрощаемся с Бритосом, сыном Аристархоса Клеоменида… Попрощаемся с тем, кто струсил, – добавил он с горькой усмешкой.
Карас пошел в сторону персидского лагеря, который был еще охвачен огнем, и вернулся с факелом в руке. Вдруг что-то отвлекло его, и он похлопал Талоса по плечу.
– Смотри, – сказал он.
Юноша повернулся в указанном направлении и увидел человека в длинном сером плаще с капюшоном. Человек медленно шел по полю битвы и остановился шагах в тридцати от них.
– Это он, – сказал Талос, – кажется, это он стоял у твоего дома той ночью…
– Хочешь, я займусь им? – спросил Карас.
– Нет, мне все равно, оставь его в покое.
Талос взял факел и поджег костер. Языки пламени тотчас взвились кверху, раздуваемые вечерним ветром, и вскоре добрались до тела Бритоса. Вдалеке поднимался дым над большими погребальными кострами греков; они тоже начали сжигать тела павших по мере того, как их приносили с поля битвы. Талос отстриг у себя прядь волос и бросил в пламя. За этим последовал крепкий и гибкий кизиловый посох, который Критолаос когда-то подобрал для него.
Талос почувствовал, что на его плечо легла чья-то рука. Он обернулся и сквозь слезы увидел царя Павсания. В руках он держал огромный щит с драконом, на краю которого острием кинжала было вырезано имя: Клейдемос Аристархос Клеоменид.
– Это твое имя, – сказал он Талосу. – Спарта утратила двух великих воинов: твоего отца и брата. Столь знатный род не должен прерваться. Слишком долго тебя не было с нами, но настало время вернуться к народу. Взгляни, – добавил он и указал в сторону греческого лагеря. Длинная колонна покидала лагерь. Воины выстроились в шеренги и, покрытые кровью и пылью, маршировали под пение флейт и барабанную дробь.
Молча они подошли к погасшему костру. Один из офицеров обнажил меч и отдал приказ: солдаты застыли, салютуя, и подняли копья, которые засверкали в последних лучах заходящего солнца. Трижды они прокричали в небо боевой клич, воодушевивший их в последней битве: клич Бритоса – «того, кто струсил».
Они ушли, и мелодия флейты умолкла. Карас собрал прах и кости Бритоса, сложил их в щит и прикрыл плащом. Затем он посмотрел в сторону горизонта, где угасали последние лучи вечерней зари, повернулся к Талосу и пробормотал:
Сияющая слава клонится к горизонту.
К бронзовым людям он повернулся спиной,
когда Эносигей сотрясает землю Пелопа.
Зову крови не внемлет он,
когда в городе мертвых
могучий голос сердца к нему взывает.
– Когда настанет день и ты вновь увидишь меня, вспомни эти слова, Талос, сын Спарты и сын своего народа.
Карас взял осла за уздечку и слился с вечерними тенями.
Часть вторая
И если мы возбудили неприязнь какого-нибудь божества, то уже в достаточной мере искупили нашу вину[2].
Глава 1. Распутье
Всю ночь Клейдемос провел у погребального костра, поглотившего тело Бритоса. Не успел он обрести родного брата, как тут же утратил его. Безжизненным взглядом смотрел он на скользящие по уголькам голубые сполохи и порой вздрагивал, издавая хриплый рык, подобно раненому зверю. За ним простиралось огромное поле, усеянное телами воинов, павших при Платеях. Ветер доносил тяжелый запах крови, что поднимался от земли и разносился от берегов реки Асопос до колонн храма Геры. Десятки бродячих псов, измученных жестоким голодом, блуждали по полю битвы, визжа и раздирая в клочья закоченелые тела воинов великого царя.
Когда со стороны греческого лагеря трубы возвестили о начале третьей вахты, огромная красная луна, словно окровавленный щит, поднялась над иссохшим от зноя кустарником. Клейдемос поднял взор к ночному светилу, пристально всматриваясь в него широко раскрытыми глазами. Луна… Луна – это огромный щит, с которого стекает кровь. А позади него вырисовывался грозный силуэт – бог войны Арес, облаченный, как змей, в сверкающую металлическую чешую. Со зловещим грохотом он размахивал в воздухе двусторонним топором. Внезапно все трупы ожили, встали на ноги и, с разорванными туловищами и изувеченными лицами, молча направились к грозному воину.
А тот все размахивал своим страшным оружием, продолжая рубить врагов, и поле покрылось частями тел убитых и раненых. Вновь и вновь повторялась эта бойня… пока не начало светать.
Клейдемос привстал и посмотрел вокруг покрасневшими глазами. Он проснулся от света первых лучей солнца, и мысли его быстро встрепенулись и зашевелились. Грохот битвы, который всю ночь беспрерывно гремел в его ушах, умолк.
В греческом лагере раздался звук трубы, призывая к сбору, и Клейдемос встал. Он неспешно облачился в доспехи своего брата, взял его щит и копье и медленно зашагал прочь. Вокруг жужжали назойливые мухи… Мухи, спутники Танатоса… Он прошел через весь лагерь, не замечая ничего и никого, словно во сне. Внезапно послышался голос стражника, окликнувшего его:
– Следуй за мной, Клейдемос. Регент Павсаний ждет в шатре.
Вскоре Клейдемос прошел между двумя стражниками, отодвинувшими тяжелый занавес, и вошел в шатер Павсания. Когда усталые глаза привыкли к полумраку, молодой человек смог разглядеть регента.
Павсаний был невысокого роста, с седыми волосами и коротко остриженной бородой. Его холеные руки не напоминали руки воина, да и одежда отличалась изысканностью, непривычной для спартанцев. На столе поблескивали два серебряных кубка с красным вином.
– Пей, – сказал регент и протянул Клейдемосу кубок. – Сегодня великий день для Греции, и мы пьем отменное вино с острова Кос. В шатре Мардония его было вдоволь, а эти кубки мне принесли из его утвари. Очевидно, эти варвары умеют ценить радости жизни.
Клейдемос жестом отказался от вина: из-за длительного голодания его желудок сжался тугим узлом. Тогда Павсаний отставил кубок и, указав на табурет, сказал:
– Садись, ты, наверное, устал.
Юноша сел, он был совсем без сил: глаза покраснели, лицо впало, волосы были покрыты пеплом. Павсаний внимательно смотрел на него.
– Те же большие карие глаза… – сказал он, – те же тонкие губы… Ты вылитый портрет матери.
Клейдемос пошатнулся.
– Мать… – пробормотал он. – У матери узкие серые глаза…
Павсаний сел на стул и стал вертеть в руках персидскую чашу, подыскивая нужные слова.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать, – продолжил он. – Мы чужие для тебя. Возможно, ты даже видишь в нас врагов. Но выслушай меня внимательно, потому что тебе предстоит долго жить среди сыновей Спарты. Оружие и доспехи, в которые ты облачен, принадлежали твоему отцу и брату. Твоя мать всегда помнила о тебе. Мы, конечно, могли бы позволить тебе вернуться на гору к илотам. Там бы ты прожил остаток своих дней пастухом… Но мы считаем, что ты уже не сможешь вернуться к прежней жизни. Ты стал воином и долго сражался бок о бок с братом Бритосом. Ты был рядом с ним при Фермопилах, ты вернулся с ним в Спарту, ты помог ему восстановить утраченную честь. И теперь ты последний представитель великого рода, который не должен угаснуть…
Клейдемос оторвал взгляд от пола:
– Я многого не понимаю и не знаю, хотя и могу кое о чем догадаться. Если ты говоришь правду, то объясни мне, как я могу вернуться к женщине, которая сперва дала мне жизнь, а потом бросила меня? И как я могу бросить ту, которая взяла чужого ребенка, воспитала и полюбила? Скажи, как я могу отказаться от кроткого и несчастного народа, который принял меня, сына врагов, и вернуться в жестокий город, который угнетает этот народ, в город, бросивший меня на съедение волкам Тайгета из-за хромой ноги. Разве может человек родиться дважды? Я был на пороге царства теней, и человек, который меня спас, – Критолаос, мудрейший из людей, – назвал меня Талосом, чтобы я никогда не забывал о своем несчастье. Скажи, как я смогу отныне называться Клейдемосом… Я никогда не видел матери, а отец – лишь лицо… взгляд… дракон на щите Клеоменидов. А брат Бритос… От него остался лишь прах на поле битвы при Платеях…