У Клейдемоса было легко на душе. Он ехал верхом на осле с юным другом, сидевшим перед ним.
– Ты не сказал, как тебя зовут, – вдруг воскликнул Лахгал.
– Тебе это покажется странным, – ответил Клейдемос с улыбкой, – но мне очень трудно ответить на этот вопрос.
– Ты смеешься надо мной, – сказал мальчик, – даже дети знают свои имена.
– Так вот, Лахгал, – продолжил Клейдемос, – дело в том, что у меня два имени, потому что у меня две семьи; при этом у меня нет отца, и осталась только приемная мать, потому что родная мать умерла в моем доме два месяца назад. У себя дома я прожил всего несколько месяцев, когда был еще младенцем, и ничего не запомнил. – (Ошеломленный услышанным, Лахгал повернулся к Клейдемосу.) – Ты думаешь, что я выжил из ума, не так ли? – с улыбкой спросил Клейдемос. – Поверь, все, что я сказал, чистая правда.
Взгляд Лахгала сделался более глубоким и напряженным, мальчик отвернулся и посмотрел на пыльную дорогу.
– Возможно, – сказал он после недолгого молчания, – возможно, ты не такой, как все… ты не похож на остальных.
– Нет, мой юный друг, ты ошибаешься. Я такой же человек, как и ты. Просто боги уготовили мне странную судьбу. Если хочешь, я могу рассказать тебе свою историю.
Лахгал кивнул.
– Так вот, много лет тому назад, задолго до твоего рождения, в одном большом доме в Спарте, в знатной семье родился ребенок. Родители назвали его Клейдемосом. Вскоре они заметили, что у ребенка повреждена ножка. Отец забрал его под покровом ночи, унес из дома и бросил на горе Тайгет. Таков закон Спарты: увечных детей, негодных к воинской службе, родители обязаны бросать на этой горе. Но Клейдемоса нашел старый пастух-илот, который пас овец хозяина. Он подобрал малыша и отдал на воспитание дочери. Старик назвал его Талосом, и этим именем его прозвали илоты.
Мальчик подрос, научился драться и стрелять из лука. Женщину, которая его вырастила, он называл матерью, а старого пастуха – дедом. Он научился хорошо ходить и тренировал хромую ногу, чтобы опираться на нее хоть малой частью своего тела. Он подвергал себя изнурительным испытаниям, чтобы преодолеть увечье, посланное богами. Он и не знал, что у него в городе был брат, чуть постарше, который рос среди городских мальчиков и получал воспитание воина.
Однажды он встретился с братом в долине, и Талос, сам того не зная, подрался с братом и едва не погиб…
– Почему ты дрался с братом? – перебил его Лахгал. – Ведь Талос – это ты, не так ли?
– Потому что брат и его товарищи напали на мою маленькую подругу, дочь крестьянина из долины. С того дня брат возненавидел меня. Однажды ночью он напал на мой дом, натравил своего молосса на моих овец и жестоко избил меня. Потом началась война между городами Греции и великим царем. Нас, илотов, привели в город, чтобы воины выбрали себе слуг. Брат выбрал меня, и я видел, как он сражался при Фермопилах. Там я увидел отца, человека, который бросил меня в младенчестве. Тогда я еще не понимал этого, но он все знал, как мне кажется. Я помню его взгляд. В тех редких случаях, когда мне удавалось заглянуть ему в глаза, они был исполнены бесконечной печали, сдерживаемой невероятной силой воли… Отец был великим воином, двоюродным братом царя Клеомена и царя Леонида. Он погиб, как и все воины Спарты, которых безжалостно убили при Фермопилах.
Клейдемос умолк, на каменистой тропе раздавался лишь стук ослиных копыт. Крестьянин, косивший траву на лугу, поднял голову, чтобы вытереть пот, и помахал юношам широкополой шляпой. Несколько аистов взлетели и исчезли за холмом, ища насекомых в скошенной траве.
– До меня дошли рассказы о трехстах героях Фермопил, – сказал Лахгал. – Несколько месяцев назад я слышал похоронную песнь, которую написал великий поэт с островов.
– В песне говорилось о том, что двое из них выжили? – спросил Клейдемос.
– Нет, я думал, что пали все.
– На самом деле два воина выжили, и я сопровождал их в Спарту по приказу царя. Одним из них был мой брат Бритос. У них было послание, которое они должны были передать старейшинам Спарты, но никто так и не узнал, что в нем было написано. Потом пошли слухи, что эти два воина солгали или обманным путем получили царский приказ, чтобы вернуться и спастись. Никто в городе не хотел иметь с ними дела, никто с ними не разговаривал. Их называли трусами и предателями. Один из них повесился у себя дома. Второй, мой брат, ушел из дома ночью, чтобы покончить с собой на горе. Но я следил за ним и спас, отнес в свою хижину и уговорил восстановить честь на поле боя. Более того, я вызвался помогать ему в одинокой войне и предложил вдвоем воевать против персов.
Я попросил своего друга забрать из дома Бритоса доспехи нашего отца. В них Бритос сражался в Фокиде, Локриде и Беотии всю осень, зиму и весну. Я сражался вместе с ним. Мы прятались в лесах, ночевали в горных пещерах, а днем нападали на персидские отряды и отдельные группы воинов, которых отправляли на поиски продовольствия и корма для животных. Брат сражался яростно. За это время он уничтожил более двухсот персидских солдат и офицеров, а я прикрывал его спину, стреляя из лука.
Солнце поднялось уже высоко, и стало жарко; дорога спускалась к небольшому заливу, на берегу которого рос зеленый раскидистый платан. Осел засеменил к дереву, чтобы отдохнуть в тени и пощипать свежую травку, и Клейдемос отпустил его. Когда осел остановился, юноша спрыгнул с седла и сел под деревом рядом с Лахгалом. Неподалеку морские волны бились о берег, и тысячи разноцветных камешков переливались в лучах солнца, словно самоцветы.
– Вы не заметили, что вы братья? – спросил Лахгал, сидя спиной к собеседнику.
– Нет, – ответил Клейдемос, устремив взор на морскую пену, бурлившую на прибрежной гальке. – У нас с Бритосом были одинаковые глаза, но брат был копией отца. Он был выше меня, крупнее; его тело окрепло благодаря необходимости часто носить тяжелые доспехи. Когда он раздевался, чтобы искупаться в реке, он был похож на статую Геракла… Я, в свою очередь, был похож на мать.
– Разве этого мало? – удивленно спросил Лахгал.
– Дело в том, что я выглядел как слуга, а он – как господин. Будучи рабом, человек привыкает опускать взгляд, огонь угасает в глазах, и он становится похожим на животных, с которыми проводит всю жизнь…
Лахгал повернулся и посмотрел на Клейдемоса, который почувствовал его пристальный взгляд и тоже повернулся к нему: глаза мальчика блестели от слез.
– Я сказал что-то неприятное? Да, так и есть… Я вижу.
Лахгал опустил голову и вытер слезы рукавом.
– Зря ты плачешь, Лахгал, – продолжил Клейдемос. – Я был счастлив, когда был рабом и жил на горе с дедом, мамой, собакой и ягнятами. А теперь я лишился своей семьи, своего народа. Я ношу щит и доспехи Клеоменидов, одного из благороднейших родов Спарты, но я не знаю, кто я. Я тоскую по прежней жизни, но вернуться к ней не могу и впереди тоже ничего не вижу. Бритос пал в битве при Платеях, восстановив честь, но потеряв жизнь. Покоривший этот остров царь Павсаний вручил мне оружие покойного брата. От него я узнал свое настоящее имя – Клейдемос. После я вернулся в отчий дом и встретился с женщиной, которая родила меня, – моей родной матерью Исменой. Я никогда не забуду эту ночь, даже если проживу тысячу лет. При одной лишь мысли об этой женщине сердце мое становилось твердым, как камень, потому что она отдала сына на съедение волкам. Я с нетерпением предвкушал возможность помучить и заставить страдать гордую жену Аристархоса. Но я увидел сломленное создание с лицом, покрытым морщинами из-за пролитых слез, и разумом, помутненным от безумия.
Когда я прижал ее к груди и пообещал, что никогда не покину, сердце ее разорвалось… Она умерла у меня на руках…
Лахгал встал, протянул спутнику руку, помог ему подняться, и они вместе пошли вдоль берега. Оба молчали, вода омывала им лодыжки, и они слушали шум прибоя. Вдруг Лахгал наклонился, поднял красивую ракушку и протянул ее Клейдемосу.
– Возьми, она приносит удачу.
– Спасибо, Лахгал, она чудесная, – сказал юноша и принял подарок.
– О, это пустяк. Зато, когда ты будешь далеко отсюда, ты вспомнишь обо мне, Двуименный.
Клейдемос сжал раковину в руке:
– Двуименный? Ты назвал меня Двуименным?
– Разве это плохое имя – Двуименный?
– О нет, оно очень красивое, а еще оно мне кажется крайне… подходящим.
Лахгал улыбнулся и подмигнул:
– Я проголодался, Двуименный, а ты?
– Я так проголодался, что мог бы съесть целого быка вместе с рогами.
– Тогда побежали! Давай наперегонки до сумки с припасами!
Мальчик рванулся с места, и радужные брызги морской воды полетели из-под его ног.
Когда впереди показалась гавань Пафоса, солнце уже садилось, окрашивая море в пламенные цвета, отражаясь в окнах домов и заливая город своим золотистым светом. Среди крыш возвышались пальмы; их веерообразные листья местами обнажали кисти спелых желтых плодов. В садах и огородах из блестящей и темной зелени листвы выглядывали ярко-красные цветы гранатовых деревьев. Оливы, покрывающие окрестные холмы, блестели серебром, пронизанным черными шпилями кипарисовых деревьев.
Клейдемос остановился, чтобы полюбоваться великолепным пейзажем.
– Никогда в жизни мне не приходилось видеть что-либо столь прекрасное, Лахгал. Это и есть город Пафос?
– Нет, – ответил мальчик, – это порт. Сам город находится дальше, за холмами справа от нас. Это старинный город, построенный вокруг храма, главного здания Пафоса. Правда, я никогда не был в храме. Наверное, из-за того, что я еще ребенок, или, возможно, потому что я раб. Не знаю. Но говорят, что в храме есть нечто великолепное. Пора идти, нас ждет долгий путь.
– Но когда мы приедем, уже стемнеет, – возразил Клейдемос, – и смотреть будет нечего.
– Ошибаешься, – ответил Лахгал и подмигнул Клейдемосу, – храм открыт до глубокой ночи для паломников, желающих принести жертву Афродите. Ходят слухи, что богиня наблюдает за паломниками во время жертвоприношения. Если кто-то из них приходится ей по вкусу, она приходит к нему ночью…