– Вряд ли. Наши иллюзии не возникают на пустом месте. Этот храм – священное место для богини любви. В его душе живет некая другая воля или сила, почти другой человек.
– Почему же ты не попросил вмешаться верховную жрицу? Только она могла бы глубоко заглянуть в его душу и увидеть…
– Верховная жрица видела, как он вошел в храм. Вслед за ним вошла его тень. Она увидела, что это была тень волка. Когда она попыталась заглянуть в мысли этого человека, волк обнажил клыки и из его красных глаз посыпались зловещие искры.
Девушка нахмурилась, запахнула платье на голом теле и направилась к дальнему концу зала. Мужчина последовал за ней, и они скрылись за дверью.
Клейдемос открыл глаза и взглянул вверх. Утреннее солнце вливалось в храм сквозь отверстие в крыше. Белые голуби ворковали на карнизе, целуя друг друга клювами, стайки воробьев мелькали в освещенном отверстии. С каждой минутой щебетание зябликов и щегольков становилось все радостнее, возвещая восход солнца. Клейдемос встал, приложил ладони к вискам и, пройдя через большой зал, вышел на улицу под портик. У подножия ступеней рядом с ослом стоял Лахгал. Клейдемос подошел с мрачным видом.
– Ах ты, змееныш! – крикнул он и дал ему пощечину. – Выходит, ты обо всем знал.
Клейдемос вскочил на осла и рысью понесся по узким улицам города, затем выехал через западные ворота и направился в сторону порта. Вскоре он придержал животное и стал вспоминать слова, которые утром услышал в храме. Позади раздался крик:
– Двуименный! Двуименный, остановись! Остановись, прошу тебя!
Это был Лахгал. Он несся по дороге, плача и крича одновременно. Но Клейдемос не обернулся. Но мальчик догнал его и сказал, запыхавшись:
– Двуименный, я знаю, что ты сейчас думаешь, но я не хотел причинить тебе вреда. Хозяин приказал отвести тебя к храму. Что я мог сделать? – (Клейдемос не ответил.) – Послушай, Двуименный, что случилось в храме? Тебя обидели?
– Я поведал тебе историю своей жизни, а ты обманул меня. Я не хочу тебя видеть, уходи!
Лахгал дернул его за хитон:
– Двуименный, ты свободный человек и можешь говорить, что хочешь. Я раб. Если я не сделаю того, что велят, меня изобьют до смерти, будут мучить голодом и жаждой. – Мальчик забежал впереди осла, остановился посреди дороги, повернулся спиной, снял одежду и обнажил худую спину, покрытую рубцами. – Посмотри на мою спину, Двуименный! – крикнул он. – Ты такой же лгун, как и я, если сказал, что был рабом, а теперь не понимаешь поступок Лахгала.
Клейдемос слез с осла и подошел к мальчику:
– Я понял, Лахгал, я понял, что ты хочешь сказать. Прости за то, что я тебя ударил. – Он положил руку на костлявые плечи.
– Это значит, что я могу пойти с тобой, Двуименный? Ты уже не сердишься?
– Нет, не сержусь.
Мальчик вытер слезы и оделся. Они двинулись в путь молча, держась за руки. Солнце показалось из-за холмов, клонившихся к морю, и от них легла тень на дорогу, усыпанную золотистым песком. В небе кружились ласточки.
Всадника сразу отвели к царю Павсанию, который еще бодрствовал, сидя при свете большого канделябра с шестью рожками.
– Да сохранят тебя боги, господин, – сказал мужчина. – Я пришел доложить тебе о результатах миссии, которую ты мне поручил.
– Садись, – ответил царь, – и рассказывай.
– Что ж, государь, все прошло хорошо. Юный Клейдемос ничего не заподозрил, вошел в храм и провел там ночь. Но к сожалению, он не сказал ничего из того, что ты хотел узнать. Он был одурманен, когда к нему подошла дева. В ней он увидел женщину, которую страстно любил, но потерял.
– Называл ли он ее по имени? – спросил царь.
– Антинея, ее звали Антинеей. Девушка, однако, побоялась рисковать и не стала выдавать себя за ту, о которой ничего не знает. Казалось, что юноша сумел сохранить частичную трезвость ума. Слишком смелое поведение могло вызвать его гнев. Верховная жрица внимательно осмотрела его, когда он вошел, и испугалась.
– Антинея… – пробормотал царь и провел ладонью по лбу. – Это какая-нибудь девушка с горы… Больше он ничего не поведал о своих чувствах?
– Нет, господин… только слова… любви, – ответил мужчина, слегка смутившись.
– Понимаю, хорошо. Можешь идти. Ты получишь оговоренное вознаграждение у казначея.
Мужчина поклонился и вышел, а царь, оставшись один, стал размышлять: «Итак, в сердце молодого Клеоменида, по-видимому, преобладают частные, личные переживания. С другой стороны, любовь – вполне естественное чувство для человека его возраста. Тем лучше… В конце концов, так будет даже проще исполнить то, что я задумал. К тому же время у меня еще есть, много времени. Я смогу убедить его присоединиться ко мне, ведь у него совсем нет опыта в том мире, в котором ему предстоит жить. И ни одного друга на всем белом свете».
Глава 4. Азия
Пользуясь поддержкой флота, курсировавшего вдоль берегов Херсонеса Фракийского, армия Павсания оставила Византий, чтобы занять земли к северу и востоку от Священной горы вплоть до Салмидесских полей. В течение трех с лишним лет Клейдемос участвовал в походах, возглавляемых царем, и остался с ним даже тогда, когда афиняне и союзники взяли на себя командование морскими силами. Сердце его каменело, и с каждым днем он делался все мрачнее. Сам того не замечая, под влиянием железной спартанской дисциплины Клейдемос превратился в холодного и беспощадного разрушителя. Но не была ли на то воля богов? Жестокий рок привел его туда, откуда нет возврата; новая жизнь погасила в его сердце наивность и великодушие. Отряды, которыми он командовал, сотни людей, которых одним приказом посылал в бой, обратились в его руках в чудовищную силу. Подобно неумолимой машине, его войско прорывало всякую оборону и сокрушало всякое сопротивление. Огонь, который уничтожал деревни, военные лагеря и дома несчастных людей, осмелившихся бросить вызов могуществу Спарты, поглотил и истощенную душу Клейдемоса.
По вечерам он сидел под знаменем и смотрел на шествие закованных в кандалы пленных. В эти минуты вся его жизнь сводилась к осознанию того, что одним кивком головы он мог убить сотни людей, или, напротив, вселить в них надежду, или приговорить к мучениям, пыткам, смерти.
«Хромоножка» – так прозвали Клейдемоса его люди, но в этом не было ни тени насмешки или презрения. Напротив, в этом слове заключалось все благоговение перед человеком, которого поразили, но не покорили боги. О нем стали ходить странные слухи. Поговаривали, что никто никогда не видел, как он тренируется в спортивных залах Спарты или купается в реке Эврот. Что это было за тело, если его не смогли разорвать в клочья клыки волков на горе Тайгет? Его быстрые и серые, как железо, ноги, испачканные кровью и потом, казалось, не знали усталости. Его рука не ослабевала на рукояти меча, а взгляд всегда оставался холодным… Кем же на самом деле был Клейдемос?
На его щите был изображен дракон, символ рода Клеоменидов, но, наверное, он был порождением серых скал великой горы, или же его и в самом деле воспитали волки. Его никогда не видели смеющимся или плачущим. Лишь стражи, стоявшие у его палатки, слышали, как он кричал и метался во сне. А женщины, которых ему приводили, покидали шатер в оцепенении и рыдали так, словно побывали в логове чудовища. Варварские и первобытные земли, где он так долго сражался и сеял смерть, закалили его сердце и сделали твердым как камень. Царь Павсаний видел, что Клейдемос был готов отправиться в бесконечные просторы Азии, чтобы воля человека, победившего великого царя, достигла этих дальних земель. Именно Клейдемос должен был помочь в исполнении замысла, который изменит судьбу не только Спарты, но и всех греков и варваров.
На всем белом свете был только один человек, на которого Павсаний рассчитывал для исполнения своего плана, – это был Клейдемос, и Павсаний знал, как накрепко привязать его к себе.
На четыре долгих года он погрузил юношу в ад страшной войны и превратил в смертоносную машину. Теперь, чтобы Клейдемос всецело принадлежал ему одному, Павсаний предоставит ему возможность снова стать человеком, способным думать и испытывать те чувства, которые, несмотря ни на что, не совсем еще угасли в глубине его души.
Было раннее холодное утро перед началом весны. Клейдемос сидел, завернувшись в плащ, под старым дубом с оголенными ветвями, простиравшимися к хмурому небу фракийской земли. По пустынным сырым окрестным полям раздавалось кукареканье петухов, хотя нигде не видно было ни одной крестьянской избы.
Клейдемос думал о смерти. Ему казалось, что судьба привела его к тому, что он стал членом рода Клеоменидов и унаследовал состояние Аристархоса и Бритоса. Но теперь он не видел ничего доблестного в том, чем занимался. Убийства, разбой, блуд – вот к чему сводилась жизнь, которую предложила ему Спарта. Ни в ком из окружавших людей он не видел благородства, величия, силы духа. Вероятно, век героев ушел вместе с царем Леонидом в битве при Фермопилах, а его собственная жизнь лишилась всякого смысла.
Вернуться? Но куда? Он подумал о женщине, которую столько лет считал матерью… Подумал об Антинее… и ему тотчас же захотелось умереть.
Сырой, холодный ветер подул с севера и шевельнул редкие сухие листья, еще висевшие на ветвях дуба. Клейдемос смотрел на свинцовое черное небо, мокрые серые поля, на грязную тропу и чувствовал, что сердце сжалось в груди, а душой овладела смертельная тоска. Ему стало отчаянно одиноко на этой безлюдной равнине и захотелось, чтобы рядом с ним оказался друг, который помог бы уйти из жизни. Медленно он вынул меч из ножен и вспомнил о Критолаосе, умнейшем из людей, и о теплой груди Антинеи, о ее глубоких глазах… Сколько надежд… Сколько грез на тех высоких горных пастбищах в осенние вечера, когда ветер срывал красные листья с буков и ласточки улетали вдаль…
Не дрогнула ли земля? Послышался какой-то далекий звук…
Клейдемос встал на колени и приставил меч к груди…
Но вот что-то возникло на горизонте… движущаяся черная точка… И отчего это петухи затихли?