– Сколько тебе лет? – спросил Клейдемос.
– Больше семидесяти, господин.
– Сколько лет ты служишь этому дому?
– С тех пор как родился, как и мой отец, и отец моего отца.
– Значит, ты много лет прожил с хозяином дома, Аристархосом.
– Да, господин. Когда я был молод и полон сил, я сопровождал его на войну в качестве личного слуги.
– Расскажи о нем… Каким он был?
– Он был великим воином, но не только; воинская доблесть – обычное дело в этом городе. Ваш отец был справедливым и щедрым человеком, поэтому он мог доверять нам.
Слуга встал, чтобы подбросить дров в огонь, затем снова сел и продолжил тихим голосом:
– Наш народ не любит спартанцев, господин…
– Знаю, Алесос, я жил среди твоего народа.
– Они как пустые панцири из железа и бронзы, у них нет души.
– Ты смелый человек, раз говоришь эти слова командиру четвертого отряда равных.
– Твой отец был настоящим мужчиной. Не было ни единого раза, чтобы его рука кого-то ударила или унизила.
– Что ты думаешь обо мне?
– Ты действительно хочешь знать, что я думаю?
– Да, говори свободно.
– Голос крови не смолкнет. Было написано, что ты вернешься туда, откуда начал свой путь. Только тебе ведомы тайны твоей души, но я чувствую, что наследие Критолаоса не утрачено. Угли долго тлеют под пеплом, и лишь глупцам кажется, что они угасли. Достаточно дуновения ветра – и пламя снова вспыхнет.
Клейдемос опустил глаза:
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, старик.
– Господин, среди слуг есть те, которые из-за бедности или страха стали глазами и ушами власть имущих и угнетающих наш народ; берегись их, я назову их имена. Что касается меня, знай, что я почитал Критолаоса так же, как любил твоего отца Аристархоса. Ты растение, пустившее корни на двух полях, и я с любовью возделывал каждое из них. Если хочешь, я могу доказать тебе. Ты правильно делаешь, заботясь о доме, в котором родился, и чтишь память своего отца, прославленного воина и несчастного человека. Может быть, твой путь еще скрыт от тебя. Лишь боги могут приоткрыть завесу над ним.
Клейдемос встал, чтобы помешать угли.
– Боги знают, каким путем нам суждено идти, – сказал он, глядя на ярко пылающее в очаге пламя. – Завтра ты поднимешься на гору и приведешь женщину, которая была мне матерью на протяжении двадцати лет. Ты скажешь, что все это время я думал о ней и только судьба разлучала нас, что я жду ее, исполненный сыновней любви.
– К рассвету я буду в пути, – сказал слуга и встал, – поэтому, с твоего позволения, я пойду спать.
– Ступай, – сказал Клейдемос, – и пусть боги пошлют тебе крепкий сон.
– И тебе того же, господин, – ответил старик и открыл дверь, чтобы уйти.
– Придет ли она? – спросил Клейдемос, не оборачиваясь, а как бы размышляя вслух.
– Придет, – ответил слуга и закрыл за собой дубовую дверь.
Клейдемос лег у огня и долго думал о матери, которая ждала его в хижине на горе, и о той матери, которая спала вечным сном в холодной могиле под черными кипарисами.
Он увидел ее издалека, сидевшую верхом на осле, которого Алесос вел за поводья. Клейдемос тут же узнал ее, бросил серп, которым косил сорняки во дворе, и бросился бегом, невзирая на хромую ногу, всегда дававшую о себе знать в плохую погоду. Даже самая пронзительная боль не смогла бы остановить его. Он поднял мать на руки и долго, крепко обнимал ее, не говоря ни слова. Алесос тем временем отвел осла в конюшни.
– Мама… – наконец вымолвил он. – Мама, какие у тебя… длинные и седые волосы.
Он погладил ее по голове, по лицу, а затем снова прижал к себе. Ее теплые слезы капали ему на лицо, и он услышал дрожащий голос:
– Сын мой, я благодарю богов за то, что они даровали мне этот день. С тех пор как ты ушел, по вечерам, закрывая дверь, я всегда смотрела на тропу, ведущую из долины, и надеялась увидеть тебя.
– Мама, – ответил Клейдемос. – Все вышло наоборот: тебе, старой и уставшей, пришлось ехать ко мне.
Он обнял ее, и они вместе направились к дому, вошли и закрыли дверь. Вдали от посторонних глаз они позволили чувствам, что копились в их сердцах на протяжении долгих лет, вырваться наружу. Они плакали, смотрели друг на друга и молчали.
Клейдемос заметил, что мать ни разу не назвала его Талосом, хотя он все время ожидал услышать это имя. Вместо этого она называла его сыном и, несомненно, вкладывала в это слово всю свою душу, так как оно было для нее дороже жизни. Однако имя Талос она хранила внутри себя, как память, которую ревностно оберегают. Клейдемосу хотелось задать ей много вопросов, но он пока не решался. Ему не терпелось узнать об Антинее и Карасе. Его так долго не было, и он даже не мог послать им весточку. Как могла память о Талосе сохраниться в сердцах людей, которых он любил? Мать заговорила первой, хотя он ни о чем не спрашивал.
– У тебя есть женщина? – спросила она.
– За годы моего отсутствия у меня было много женщин, но я не полюбил ни одну. Поэтому я одинок.
– Тебе почти тридцать, сынок. Ты знаешь обычай: равные, достигшие этого возраста, должны выбрать жену.
– Мама, я ни на миг не переставал любить Антинею, как я могу выбрать другую женщину?
– Послушай меня. Антинея принадлежит к нашему народу, и ты прекрасно знаешь, что…
– Где она? Мама, просто скажи, где она, я хочу знать.
– Зачем тебе? Ты сможешь сделать ее своей наложницей, но не женой. В городе не захотят, чтобы прервался род Клеоменидов. Поэтому тебе вернули отцовский дом, разве ты не понимаешь? Если ты не сделаешь выбор сам, старейшины выберут девственницу из знатной семьи, приведут ее в твой дом и сделают твоей женой. До этого ты сможешь посмотреть, если пожелаешь, как она тренируется в гимнастическом зале с обнаженными бедрами…
– Это невозможно… – нахмурился Клейдемос, – они не могут меня заставить…
– Ты прав, они не могут заставить тебя жениться, но все равно положат эту женщину тебе в постель, чтобы ты отложил семя Клеоменидов в ее чрево. О, сын, тебя так долго не было. Я понимаю, что ты знаком только с некоторыми обычаями этого города. Страх того, что число равных может уменьшиться, издавна преследует этот город. Некоторые спартанцы даже не знают имен своих отцов, хоть и видят их каждый день. Жены мужчин, не способных к деторождению, беременеют от знаменитых воинов, чтобы родить сильное и крепкое потомство. У нас так отдают кобылу самому сильному коню, чтобы укрепить породу лошадей. Город не допустит уменьшения числа равных и вымирания их семей, тем более во времена, когда уровень рождаемости падает. Поэтому ты не сможешь воссоединиться с Антинеей.
Клейдемос замолчал, и печаль наполнила его сердце. Этот разговор вдруг напомнил ему о том, что его жизнь проклята. Но если тогда во Фракии он решил покончить с собой, теперь он собирался бороться до последнего, не сдаваясь даже перед самыми непреодолимыми препятствиями.
– Мама, – сказал он, – расскажи мне все, что знаешь об Антинее. Даже если мне будет больно от этого. Что касается меня, я пойму, что нужно сделать, когда настанет время.
– Об Антинее я знаю лишь из рассказов Караса. Она живет с отцом Пелиасом в Мессении, примерно в трех днях пути отсюда. Пелиас уже стар и слаб, и Антинея – его единственная опора. Их хозяин Кратиппос умер три года назад, а сын его пал в бою, когда спартанцы воевали в Азии. Доходы от их хозяйства теперь достаются городу, но не исключено, что их позовут обратно и припишут другой семье. Антинея не забыла тебя и не вышла замуж. Любовь к отцу ее тоже удерживала, ведь если бы она последовала за мужем, оставив все хозяйство на слабом и старом Пелиасе, его бы выбросили на улицу и он умер бы в нищете.
– А Карас? Расскажи о нем. Где он сейчас? Когда ты его видела в последний раз?
– Карас был мне опорой все эти годы, хотя временами он исчезал на долгое время. Но это не создавало для меня трудностей: жители горы помнят Критолаоса, и я никогда ни в чем не нуждалась. К сожалению, три месяца назад Карас снова пропал, и с тех пор никто его не видел. Я расспрашивала пастухов и крестьян, которые иногда поднимаются из долины, но им тоже ничего не известно. Поначалу я не тревожилась, потому что уже бывало, что Карас уходил из хижины возле верхнего ручья. Но потом я стала беспокоиться, потому что, когда он уходил надолго, он всегда предупреждал меня.
– Он знал о моем возвращении? – спросил Клейдемос, внезапно нахмурившись.
– Знал и говорил об этом. Он заявил, что если потребуется, то перевернет вверх дном весь этот город, лишь бы увидеть тебя.
– Да, он был на это способен, – сказал Клейдемос с улыбкой. – Не понимаю, куда он мог подеваться. Сейчас я запутался, и мне надо поразмыслить. Еще с детства мне приходилось иметь дело с самыми загадочными происшествиями. Все началось в ту ночь, когда Критолаос повел меня в лес… Тебе ведь известно, мама, куда он водил меня?
Женщина кивнула, не поднимая глаз.
– Удивительно, что сам Критолаос никогда не говорил со мной открыто, не говорил, чего он хочет от меня на самом деле. Когда он умер, появился Карас. Он всегда был мне очень дорог и, как Критолаос, стал моим учителем. Сколько раз он указывал мне путь, но ни разу не говорил, куда этот путь ведет, куда именно. Мама, я не знаю, кто он на самом деле. Но мне точно известно, что Критолаос говорил с ним перед смертью. Карас знает тайну про́клятого меча, он знает, где хранится оружие царя Аристодема. Настало время самому определить судьбу, и, когда Карас вернется, все станет ясно. Наконец я получу ответы на все вопросы, над которыми мучился годами, копаясь в прошлом, припоминая взгляды, слова, выражения. Может быть, даже ты, мама, утаиваешь от меня то, что мне необходимо узнать.
– О нет, сынок, я всегда тебе говорила все, что знаю. И сейчас все рассказала. В нашем народе важные решения принимают мужчины, а не женщины. Мужчины занимаются всем, что связано с общим благом. Я надеюсь, что Карас вернется, и тогда мы поймем, что нам делать.