– Мама, – сказал Клейдемос, – десять лет назад я покинул гору и начал искать свой путь. Но, увы, судьба не была благосклонна ко мне. Зато я смог обнаружить нечто иное, и многое открылось моему взору. Теперь мне известно, что человек, бросивший меня в детстве, любил меня, невзирая на законы города. Брат Бритос в душе был искренним и великодушным человеком и тоже любил меня. Я познакомился с Павсанием – одним из величайших людей Эллады – и с его великой мечтой. Вместе с ним я уверовал в возможность сохранить спартанскую кровь и освободить народ Критолаоса от многолетнего ига рабства. Но сейчас я растерян и чувствую себя одиноким. Я не знаю, кому из равных можно доверять, и не уверен, могу ли доверять илотам этого дома. Мне стало известно, что некоторые из них – то ли из-за нужды, то ли под давлением – следят за мной и докладывают о моих действиях эфорам и старейшинам. Мама, теперь, когда ты рядом, скажи, кто среди горцев поддерживает меня и кто против меня…
– Мне трудно ответить, сынок, – сказала женщина, – вероятно, некоторые илоты любят Талоса-Волка, но ненавидят Клейдемоса-Дракона…
Клейдемос встал и пристально посмотрел на нее:
– Я всего-навсего тот, кто я есть, мама! Боги пожелали, чтобы я родился дважды, имел двух матерей, носил два имени и был сыном двух враждующих народов. Но я больше не стану плакать и склонять голову. – Глаза его блестели под нахмуренными черными бровями, голос был тверд и непреклонен. – И боги должны указать мне путь! Что касается людей: те, кто знают меня, знают, что я неспособен на лицемерие и предательство. И знают, что я прошел через многие испытания и не боюсь смерти. Просто скажи, кого я должен остерегаться и с кем могу говорить открыто, кому могу доверять. В доме есть слуга, его зовут Алесос.
– Я знаю его, ты можешь ему полностью доверять. В ночь, когда члены криптии напали на наш дом, он предупредил нас. Это он помог Карасу украсть доспехи твоего отца, чтобы передать их Бритосу. Сегодня он один из старейшин нашего народа, и люди прислушиваются к его словам.
– Он сказал, что верой и правдой служил Аристархосу, и мне кажется, он любил его.
– Ты можешь ему верить; он мудрый человек, ценит мужество и доблесть, где бы они ни встречались. Может быть, он понимает тебя лучше, чем кто-либо, ведь он хорошо знал Критолаоса и Аристархоса.
– А ты, мама, можешь ли ты понять меня?
– Богам не было угодно, чтобы из моего чрева вышел плод, – ответила она и подняла седую голову, – но ты – мой сын… ты – мой сын… – И она посмотрела на него серыми, мокрыми от слез глазами.
Короткий зимний день близился к концу. Тень горы, словно рука великана, накрыла дом Клеоменидов, вытянулась над равниной, сгустилась над крестьянскими домами, соскользнула к ледяным водам реки Эврот и вкралась между белыми домами непобедимой Спарты, пока наконец не окутала Акрополь и могучие стены Медного дома.
Офицер криптии осматривал своих людей при лунном свете – пятьдесят вооруженных всадников, готовых к быстрым и решительным действиям. Этой ночью все старейшины илотов гор и равнин договорились о встрече на покинутой маслобойне возле мыса Тенарон. Туда же должен был явиться илот, которого он пытал и которому выжег глаз в подземельях зала совета. У криптии был приказ убить всех, потому что илоты готовили восстание. Никто не должен был уцелеть: утратив разом всех своих старейшин, рабы поймут, что надежды на свободу у них быть не может. Они в рабстве навеки.
Офицер подал сигнал и пронесся галопом по темным улицам города. Вскоре он выехал с отрядом всадников на дорогу к Амиклам. Около полуночи они достигли подножия холма с заброшенной маслодельней и остановились. Все складывалось как нельзя лучше, даже луна спряталась за облаками. Его люди без труда подкрались к постройке и окружили ее. Но когда офицер дал приказ к нападению, залаяла собака, потом еще одна, и скоро все окрестности огласились яростным лаем. Оказалось, что илоты привели с собой пастушьих собак, которые подняли тревогу. Испуганные лошади забили копытами и понеслись в разные стороны. Всадники, застигнутые врасплох, не смогли их удержать.
– Отпустите коней! – приказал офицер. – Потом отловим их. Вперед, илоты не должны уйти!
Тем временем илоты поняли, что им грозит опасность, и покинули здание с противоположной стороны. Они стали искать убежища, однако местность была пустынной и голой – каменистая равнина у морского берега, обдуваемая со всех сторон ветрами. Неподалеку, на самом краю мыса, стоял храм Посейдона Эносигея – бога морей, которому молились моряки, огибая скалы мыса Тенарон. Беглецы попытались найти укрытие на священной земле храма, но им и это не удалось: солдаты криптии поспешно окружили небольшое пространство перед колоннадой храма.
Тогда илоты пошли к алтарю и сели на него, молясь и доверяя богу свои жизни. Спартанцы остановились в растерянности и повернулись к офицеру, но тот выхватил меч и отдал приказ нападать. Воины бросились на беззащитных жертв и стали рубить их на куски: мечи рассекали тела, ломали кости, пронзали сердца. Кровь лилась струями, пропитывая священный камень алтаря. По колоннаде храма разносились отчаянные крики и проклятия, вперемешку с бешеным воем собак и диким ржанием коней, которые в ужасе умчались в ночную тьму.
Офицер вошел в храм. Через несколько минут он вышел с двумя горящими факелами и осветил поляну. Сцена, представшая перед ним, была настолько чудовищной, что он – давно привыкший к виду крови – почувствовал приступ тошноты. В кромешной тьме его люди наносили удары не с точностью воинов, а с жестокостью мясников. Он отвернулся от кровавой бойни и приказал людям уходить. Площадь перед храмом вновь погрузилась в тишину, и лишь два брошенных на землю факела с шипением отбрасывали колеблющийся свет.
На месте кровавой бойни возникла черная фигура; угасающее пламя осветило бородатое лицо, сжатые челюсти, страшно нахмуренный бычий лоб, а под ним – один-единственный глаз, который свирепо бросал зловещие взгляды, напоминающие искры догорающего костра.
В ту ночь на горе долго выли волки. Жители Тайгета удивились, ведь время спаривания еще не наступило. Но старики, проснувшись от этого заунывного хора, ощутили холод в сердцах и горько заплакали в темноте, почувствовав, что великое горе обрушилось на их народ.
Глава 8. Антинея
Алесос, совершенно удрученный, зашел в дом, чтобы известить хозяина о кровопролитии, учиненном спартанцами на Тенароне. Но Клейдемоса не оказалось дома: он уехал в Мессению до рассвета, и гнедой конь, которого он привез из Азии, исчез из конюшни. К этому часу Клейдемос миновал Селласию, пересек северные отроги Тайгета и спустился по западному склону горы, направляясь к дороге, ведущей в деревню Фурия.
Весь день он провел в пути, делая лишь короткие остановки для отдыха, чтобы немного пройтись пешком и размять ноги. Небо хмурилось, ветер гнал огромные темные тучи к Мессенскому заливу. Перед Клейдемосом раскинулась холмистая местность. Вершины холмов то плавно возвышались, покрытые лесами или голым камнем, то расступались, открывая небольшие долины. Время от времени на пути встречались пастухи, и Клейдемос расспрашивал их о дороге, перекидываясь парой слов. Их диалект был схож с диалектом илотов Тайгета.
Он сделал короткую остановку, чтобы передохнуть и подкрепиться в тени скалистого склона. Клейдемос съел кусок хлеба и немного сушеного инжира, пока конь мирно пасся на пожелтевшей лужайке. Затем они продолжили путь, держась западного направления. К вечеру небо нахмурилось, предвещая скорый дождь, и Клейдемос решил позаботиться о ночлеге. На опушке возле ручья его взгляд упал на скромный деревянный дом, окруженный забором. Должно быть, здесь жил пастух из илотов. Клейдемос повернул коня в сторону домика.
Когда он подъехал, во дворе залаяла собака, и Клейдемос сошел с коня, чтобы посмотреть, не выйдет ли кто. Из трубы валил дым: значит, хозяин дома и развел огонь. Дверь отворилась, из дома вышел пожилой, но бодрый мужчина в длинном шерстяном хитоне. Клейдемос шагнул вперед и сказал:
– Здравствуй, друг, меня зовут Клейдемос, я странник. Сумерки застали меня здесь, мне негде ночевать, и я боюсь, что пойдет дождь; я прошу разрешения переночевать в твоем доме и немного сена для моей лошади.
– Ты прав, – ответил человек, – скоро пойдет дождь и, может быть, выпадет снег. Подойди, незнакомец.
Клейдемос протянул руку и заметил, что глаза мужчины остановились на копье, воткнутом в стремя.
– Откуда ты? – спросил хозяин и впустил его в дом.
– Из Мегары. Я направляюсь в Фурию, чтобы купить шерсти.
Мужчина предложил сесть.
– У меня мало еды, – сказал он, – но если пожелаешь разделить со мной мой ужин, я буду этому рад.
– Я с удовольствием поем с тобой, – ответил Клейдемос. – И у меня есть кое-что в сумке, – добавил он и положил на стол хлеб, оливки и сыр.
– Что ж, – ответил мужчина, – устраивайся поудобнее и грейся у огня. А я займусь твоим конем, он, наверное, тоже устал и проголодался.
Клейдемос осмотрелся. Обстановка была бедной, из мебели были только стол и две табуретки. В углу лежали инструменты: мотыга, грабли, мешок с ячменем. На столе в деревянном блюде лежали коренья, приправленные уксусом и солью, два яйца, рядом стоял глиняный горшок с водой. Очевидно, жизнь хозяина дома была трудной. Клейдемос услышал, как он возится в сарае, затем дверь отворилась, и хозяин вошел, потирая руки.
– Так я и думал, – сказал он, – пошел снег. Надо подбросить дровишек в огонь.
Он взял охапку веток и бросил их в очаг. Пламя вспыхнуло, затрещало, и в комнате стало теплее. У пастуха не было масляной лампы: разве мог человек, у которого не было масла на столе, позволить себе жечь его?
Они уселись за стол, и Клейдемос взял несколько кореньев в знак благодарности хозяину и предложил свою еду. Пастух отведал ее с большим удовольствием.
– Могу я узнать твое имя? – спросил Клейдемос.
– Меня зовут Басиас, – ответил пастух. – Извини, что сам не представился. Видишь ли, здесь не ходят странники, и я не привык принимать гостей.