Но почему, можно спросить, в книге, столь близкой к тому, что Эдгар Аллан По назвал «Славой, которая была Грецией», мы должны фокусироваться на войне? По двум основным причинам. Война была и продолжает оставаться предельно ужасным негативным опытом, убийством одних людей другими, часто по причинам, в минимальной степени заслуживающим восхищения, и с самой отвратительной жестокостью. Греки практиковали войну с целеустремленностью и вкусом в таком масштабе, что она стала определяющим качеством их культуры в целом. Игнорировать роль войны в Древней Греции значило бы совершить исторический грех отмывания прошлого. С другой стороны, война является или может стать исключительно облагораживающим фактором, дающим выражение патриотической или товарищеской солидарности, включая бескорыстное самопожертвование за такое явно «благое» дело, как свобода, демократия и прочие высокие идеалы. Греки никому не уступали в способности объять эту противоположность отвратительного и благородного, которая возвращает нас к истокам западной культуры и «цивилизации» — к «Илиаде» Гомера, первому шедевру всей западной литературы; к «Персам» Эсхила, первому сохранившемуся шедевру западной драмы; к блистательным военным стихам Симонида и, наконец, к самому важному — Историям Геродота, первому шедевру западной историографии.
Одно из самых отвратительных творений человека война способствовала появлению некоторых из самых возвышенных и влиятельных литературных произведений человечества. И не только литературных, но также и поразительно возвышенных визуальных памятников. Поезжайте в Дельфы — вы можете видеть их руины вопреки всем стараниям французских и греческих землекопов и сторонников охраны памятников старины и получить достаточное представление о некогда поразительном сверхизобилии мемориального строительства и скульптуры. Точнее, военных памятных скульптур, таких сооружений, как Афинская сокровищница, установленная под углом к Священному пути. Или сходите в афинский акрополь и осмотрите только Парфенон: этот исключительно красивый и внушительный храм был построен за счет военных трофеев и излишков дани от антиперсидского альянса, в котором доминировали Афины, и сооружен, в сущности, как военный мемориал. Воистину, как поет хор в трагической драме Софокла «Антигона», «внушают ужас дела людей» — совершаемые как во благо, так и во зло. Или, как мудро выразился панегирист Пиндар из Фив, современник Греко-персидских войн: «Война сладка для тех, кто ее не испытал. Но сердце опытного человека трепещет при ее приближении»[3].
Мы в западном мире двадцатого и двадцать первого веков, веков тотальной войны, битв во Фландрии, Сталинграде и Хиросимы, безусловно вполне в состоянии оценить эту кардинальную черту древнегреческой культуры, особенно культуры Спарты пятого века. Однако в другом смысле для большинства из нас это вовсе не так. Летом 2005 года, когда я пишу эти строки, исполняется шестидесятая годовщина окончания Второй мировой войны, но этот шестидесятилетний период характеризовался полным отсутствием крупных международных военных конфликтов как в Европе, так и в Северной Америке. Конечно, имел место ряд серьезных войн: «холодная война», корейская и вьетнамская войны, война в Персидском заливе, иракская война, жестокие войны в Боснии, Чечне и Руанде, не говоря уже о зверствах террористов в Нью-Йорке, Мадриде, Лондоне и других местах. Но американцам и западным европейцам, родившимся сразу же после Второй мировой войны, никогда — слава Богу! — не проходилось поднимать оружие против полчищ иноземных врагов и убивать своих собратьев-людей по каким-нибудь патриотическим или идеологическим соображениям. Президент США является также Главнокомандующим американскими Вооруженными силами, но, как всем известно, Уильям Джефферсон Клинтон никогда даже не служил в армии, не говоря уже об участии в военных действиях. Рассказывают, что во время «миротворческой» операции США в Сомали он был особенно шокирован видом того, как скандирующая толпа волокла по улицам мертвое тело сержанта американских рейнджеров. Предположительно, слушатели гомеровской «Илиады» в Спарте или Афинах V века до Р.Х. испытывали бы совершенно иные чувства, будучи приучены к зрелищам подобного рода, таким, какие мы не можем даже представить себе, не говоря о том, чтобы их пережить.
Для полной ясности: дело не в том, что древние греки считали войну как таковую безусловно благим делом. Напротив. Ирена, богиня Мира, была частью общегреческой мифологии — старшим членом пантеона еще со времен Теогонии беотийского поэта Гесиода, авторитетной поэтической генеалогии всех основных богов и богинь (около 700 века до Р.Х.). В 421 году Аристофан поставил в Афинах комедию под названием «Мир» по имени этой богини, и из сохранившегося текста совершенно ясно, что только изготовители оружия и торговцы им считают убийство на войне безусловно позитивным явлением. Через каких-нибудь пятьдесят лет афиняне официально учредили религиозный праздник мира и заказали знаменитому скульптору Праксителю трогательную групповую скульптуру богини с младенцем Плутосом на руках («Богатство», название еще одной пьесы Аристофана, также названой в честь соответствующего божества и впервые поставленной в начале 80-х гг. IV в.).
Таким образом, в каком-то смысле греки ценили мир и искренне его желали. Однако несмотря на эти утопические стремления, суровая действительность была такова, что война была в самом центре греческого образа жизни и мировоззрения. Например, священное «Олимпийское перемирие», которое объявлялось государством Элидой через каждые четыре года (интервал между Олимпиадами), в техническом смысле было «прекращением огня», иными словами, представляло собой суровую необходимость, чтобы дать возможность состязующимся и зрителям безопасно посетить Олимпийские игры. Это ни в коем случае не было манифестом пацифизма. Короче говоря, действительный, не мифический мир без войн был для древних греков почти буквально немыслим. Напротив, мышление в категориях войны считалось ими исключительно приемлемым.
Это вторая причина, по которой любой подход к «Славе, какой была Греция» не может избежать следования военным маршрутом. Например, для греков война была решающим способом определения ключевого, неизменного различия между мужчинами и женщинами. Andreia, греческое слово для «смелости», «отваги» означало буквально «мужество» и значило, что война была исключительно мужским делом, потому что только мужчины по своей внутренней природе отважны, или отважны должным образом. То есть только они способны проявить разновидность смелости, требующейся на войне, являющейся «учителем насилия» (или «жестоким учителем»), как ее решительно назвал Фукидид, великий афинский историк и не столь великий генерал в афино-спартанской войне 431–414 гг. Можно извинить предположение, что этот конфликт безусловно должен был стать войной за прекращение всех войн, однако в суровой действительности это оказалось не так.
К тому же война служила средством определения гражданской принадлежности в греческом городе: гражданин Афин или Спарты был по определению в полном смысле слова воином, солдатом. Женщинам, исключенным в силу своей «природы», не было необходимости подавать прошение, хотя им позволялось играть некоторые общественные гражданские роли (например, жриц). Одной из основных функций общественного Собрания (Ecclesia) граждан Спарты или Афин было решение вопросов внешней политики, что в переводе с древнегреческого означало «вопросы войны и мира». В пятом и четвертом веках Афины находились в состоянии войны с другими государствами, греческими или негреческими, в среднем три года из четырех и никогда не жили в мире в течение десяти лет подряд. Спарта ненамного отставала от этого незавидного афинского рекорда. Война вмешивалась во внутреннюю политику и политические «разборки». Фактически самой заметной чертой гражданского судопроизводства как в Спарте, так и в Афинах были политические процессы над неудачными полководцами или полководцами, чей успех был спорен, не исключая даже спартанских царей.
Другим основным фоновым фактором была Персидская империя Ахеменидов, самая быстро растущая восточная империя до появления монгольского монстра Чингисхана. В течение одного поколения, с момента ее основания Киром II Великим в 550 г. до Р.Х., она разрослась от центрального района Ирана на запад до Эгейского моря и восточного побережья Средиземноморья (включая Египет, покоренный сыном Кира Камбизом) и на восток, включая Афганистан, Пакистан и часть Средней Азии (где в 529 году умер сам Кир в ходе военной кампании). После смерти Камбиза имела место серия восстаний (522–521 гг.), но они были подавлены его дальним родственником, взошедшим на престол под именем Дария I. Далее (499–494 гг.) Дарию пришлось справиться с еще одним восстанием, на этот раз греческих подданных в Западной Азии, но он в конце концов прибег к мягким репрессиям. Однако в 490 году его попытка возмездия и получения репараций по ту сторону Эгейского моря была разбита в битве при Марафоне на афинской территории. Это болезненное поражение подготовило почву для еще более масштабной попытки завоевания, предпринятой вследствие смерти Дария в 486 г. его сыном и преемником Ксерксом (480–479 гг.).
Материковые греки всегда были глубоко разделены, как в силу традиции, так и в системном отношении. Когда Геродот на пике своего повествования приводит определение «гречества», список цитируемых им качеств многозначительно не включает в себя политического сотрудничества, не говоря уж о союзе. Поэтому они вполне предсказуемо разделились по конкретному вопросу о том, как — и даже нужно ли вообще — сопротивляться Ксерксу. Тем не менее несколько греческих городов и народов, ведомых Афинами и Спартой, пришли к согласию. Члены Эллинского союза (современный термин) в районе Коринфского перешейка, вероятно, осенью 481 года принесли религиозную клятву совместно противостоять персидскому вторжению. К сожалению, в их числе не было греков Фессалии, первых за пределами империи, которых повстречает Ксеркс, выйдя из Македонии. Их аристократические лидеры пошли по пути наименьшего сопротивления, который привел к Сузам