Еще одно подтверждение официальной царственной ассоциации между Ахурамаздой и истиной исходит от знаменитого документа сына Дария Ксеркса, так называемой «Дэва-надписи» (daiva на древнеперсидском означает «демон» или «дьявол»):
Среди этих стран [тридцати или около того, перечисленных непосредственно выше в тексте, где, как утверждалось, господствует data (закон) Ксеркса] было место, где раньше почитались демоны. Впоследствии…я там почтительно поклонялся Ахурамазде согласно Истине…
Аналогичным образом, специфически персидским является употребление Дарием термина, который можно перевести на греческий как «раб», даже при обращении к столь высокопоставленному персу, как сатрап, который вполне мог быть связан с ним по рождению или через брак. Эта ненавистная манера выражаться для греческой аудитории звучала глубоко фальшиво и, вполне возможно, указывает по крайней мере на одну из причин восстания ионийцев и прочих греков против него в 499 г.
Это восстание, подобно восстаниям 521–519 годов, в которых греки не участвовали, было насильственно подавлено. Однако Дарий не просто намеревался удержать в империи то, что унаследовал. Как и Камбиз, он жаждал расширить ее. Как уже отмечалось, в 513 году он направил свою армию из Азии в Европу через Босфорский пролив и установил новую сатрапию во Фракии, или, как она официально называлась, «За(черно)морье». Был заложен фундамент для дальнейших завоеваний на юге Балканского полуострова — иначе говоря, завоевания греков Македонии и регионов к югу. Однако, так ли это видел Дарий в то время — другой вопрос, на который невозможно ответить на основании имеющихся свидетельств.
3.Эллада: эллинский мир в 485 году
Много причин, и притом весьма важных, не позволяет нам так поступить, если бы мы даже пожелали этого…. Предать все это — позор для афинян.
В 492 году, за двадцать лет до первой европейской акции Дария, персидская пасть открылась еще шире — достаточно широко, чтобы проглотить Македонию на краю собственно материковой Греции. Это было прямым следствием события, которое мы пренебрежительно называем «Ионийским восстанием». Этот ярлык вдвойне обманчив, так как мятеж подняли не только греки Ионии. К ним присоединились их собратья, азиатские греки Эолиды к северу, а также Карии и Ликии к югу, и греки с островов у побережья Анатолии. Кроме того, вовсе не только греки восставали против персидских господ в первом десятилетии пятого века до Р.Х. К ним присоединились также ближневосточные соседи греков, включая некоторых из столь далеких на юге мест, как остров Кипр, служащий естественным мостом между Анатолией и Левантом. Однако устоявшаяся терминология по меньшей мере удобна.
Геродот является нашим основным и единственным постоянным повествовательным источником, рассказывающим о восстании, но в его рассказе имеются сложности. Прежде всего Геродот излишне персонализировал свое повествование, либо вследствие характера своих (преимущественно устных) источников, либо по причине собственных предрасположенностей и склонностей. Он особенно долго останавливается на махинациях Гистея, прежде единолично правящего греческим Милетом в интересах персов, и его предполагаемого протеже Аристагора. Несомненно, их личный вклад был значителен, но они сами не могли вызвать или поддержать восстание, которое быстро распространилось за пределы Ионии и продолжалось в течение полных шести летних сезонов (499–494 гг.). Должны были действовать некие дополнительные объективные факторы, и притом значительные.
Если они не были в первую очередь экономическими, то, весьма вероятно, должны были быть политическими или идеологическими. Вкратце, греческие повстанцы желали свободы. Подчинение чуждой зарубежной имперской власти и правлению продажных тиранов у себя дома более не считалось приемлемым «современным» способом политического правления. Это противоречило одному из возможных определений свободы — свободы как политической независимости и самоопределения — особенно после основательного прорыва к свободе Греции в результате Афинской революции 508–507 гг.[20].
Вкратце, именно в этом году Афинское Собрание одобрило пакет радикальных политических реформ, предложенных Клисфеном. Это была прямая форма демократического самоуправления, больше похожая на диктатуру пролетариата (т. е. бедного большинства граждан), нежели любой вариант, посредством которого электорат на повседневной основе уступает власть правительству избранных представителей.
В истоках афинского демократического проекта лежала концепция гражданской свободы. Она имела два аспекта: свобода от внешнего принуждения (как внутреннего, так и внешнего) и свобода принимать участие и реально решать проблемы непосредственной важности для граждан в целом. Сначала этот афинский режим нового образца полагал, что будет способен сосуществовать с Персидской империей, если только Персия оставит в покое Афины. Поэтому в 507 и 506 годах он вручил персидским властям в Сардах формальные символы подчинения, землю и воду, что для Дария, как для всякого Великого царя, означало покорность и утрату независимости. Однако полдюжины лет спустя, в 500–499 годах, когда ионийские греки прибыли в Афины с просьбой о помощи в предполагаемом ими восстании, афинская демократия совершенно изменила представление о своем месте в мире и, особенно, об отношении к Персии.
Во всяком случае, существовали сильные сентиментальные связи между Афинами и греками Ионии. Столетием ранее афинский поэт и государственный деятель Солон говорил об афинской территории в Аттике как о «древнейшей земле Ионии». Афиняне были достаточно хитры, чтобы состряпать миф о том, что греки, говорящие на ионийском диалекте, не просто отправились в плавание из Афин, а сделали это, вдохновляясь и руководствуясь указаниями из Афин. Среди ионийских городов самым важным был Милет, и именно Милет в 500 году проявил инициативу к сближению с Афинами. Афинская демократия теперь полагала, что она сможет безнаказанно и с пользой предоставить как материальную, так и духовную помощь своим ионийским «двоюродным братьям» в восстании против персидского Великого царя.
Геродот, который не был ионийцем (в Галикарнасе говорили на дорийском диалекте) и, возможно, был повинен также в некоторых анахронизмах восприятия задним числом, имел весьма смутное представление о решении афинян. Он неодобрительно противопоставил его холодному отказу Спарты выполнить просьбу ионийцев о помощи и по-гомеровски рассматривал его как «начало зла» для Греции[21], ибо он видел единую цепь причинно-следственных связей между фатальным решением Афин, карательными экспедициями и будущими завоеваниями в материковой Греции, осуществленными сначала Дарием, затем Ксерксом и позже в конце пятого века:
Ведь за время царствования Дария, сына Гистаспа [521–486], Ксеркса [486–465], сына Дария, и Артоксеркса [465–424], сына Ксеркса, на протяжении этих трех поколений Эллада испытала больше невзгод, чем за 20 поколений до Дария.
Это только одна из множества ссылок на данный период после основной темы — Греко-персидских войн. Поскольку Геродот явно дожил до вспышки катастрофического конфликта между Спартой и Афинами, известного как Пелопоннесская война, представлявшая собой продолжительную внутригреческую гражданскую войну, вполне возможно, что именно ее он имел в виду, вынося столь мрачное суждение.
Однако сомнительно, что восстание в целом или роль в нем Афин могли обладать той объяснительной и причинной силой, какую им приписывает Геродот. Похоже, что он недооценил военный и политический успех восставшей стороны, выразившейся в уникальном военном сотрудничестве между греками и негреками как на азиатском материке, так и на Кипре, и, напротив, преувеличил степень дозволенной грекам независимости якобы великодушными персами даже после их окончательного поражения. Демонстрация силы состоялась на море при Ладе близ Милета летом 494 года. Позор восставших был тем более велик, что основной греческий контингент с острова Самос покинул своих товарищей по оружию непосредственно перед последим сражением.
Тем не менее Геродот считал, что в 493–492 годах назначенный Дарием правитель региона позволил ионийским городам стать «демократиями»[22] для всего мира, как если бы они были наравне с тогда еще фактически единственной афинской демократией[23]. Современные исследователи справедливо считают, что самое большее, что могло быть им дозволено, — это некая разновидность «муниципального совета». Однако ко времени вторжения Ксеркса в 480 году в некоторых ионийских греческих городах продажные тираны опять зловеще продемонстрировали свое малопривлекательное лицо. Более того, Ионийское восстание отнюдь не помешало Дарию считать, что он может и дальше распространять персидское присутствие в Европе. Напротив, немедленно последовало покорение Македонии сатрапом Фракии Мегабазом.
Однако свою следующую военную инициативу в 490 году Дарий осуществил не наземным путем и не через Северную Грецию. Она проходила по морю, через острова Эгейского моря, и была направлена в первую очередь против города Эретрия на острове Эвбея, а затем против Афин. Флот, преимущественно финикийский, прошел более или менее прямой путь от родных берегов у ливанского побережья через крупнейший остров Киклад Наксос (уже причинивший неприятности в 500 году) и затем в Аттику. Экспедицией командовали Артоферн, брат Дария, и мидянин по имени Датис (который, как мы знаем из персидских документов, уже имел личный опыт в западном секторе империи).
Официальным поводом для экспедиции было наказание. Почти десятилетием раньше Эретрия и Афины осмелились оказать помощь восставшим ионийцам, и такой вызов могуществу империи и вмешательство в «ее» сферу, как бы незначителен в конечном счете ни был его эффект, требовали демонстративного сурового возмездия.