[48]. Сегодня Афон известен как «Святая Гора» и основной центр греческого православия, однако мотивы Ксеркса были исключительно мирскими. В 492 году ранняя персидская экспедиция против греческой метрополии, посланная Дарием для возмездия Эретрии и Афинам за участие в Ионийском восстании, завершилась тем, что Геродот назвал «жуткими потерями». Прежде чем они успели свернуть за Афонский мыс, они попали в шторм, разбивший их о скалы. По мнению Геродота, персы потеряли три сотни кораблей и около двадцати тысяч жизней, но даже если эти цифры, возможно, следовало бы сократить, потери все же были достаточно велики, чтобы отменить экспедицию, которая ограничилась наземными операциями в Северной Греции. Почти столь же примечателен был тот факт, что командовал этой провалившейся экспедицией Мардоний, сын Гобрия, в то время только что женившийся на дочери Дария. Начинаешь понимать крайний энтузиазм Мардония в связи с новой грандиозной экспедицией Ксеркса.
Другим великим подготовительным проектом Ксеркса было строительство понтонного моста через Геллеспонт. Это не было первой попыткой переправить большие персидские силы из Азии в Европу аналогичным путем — Мардоний уже делал подобное, а также это не был первый лодочный понтонный мост из Азии в Европу — подобным же образом Дарий пересек Босфор из Халкедона в Византий в своей экспедиции 513 года. Однако на сей раз его конструкторами и строителями не были греки. Ксеркс не хотел риска саботажа. Поэтому он поручил это дело своим основным морским подданным — финикийцам и египтянам, которые вили огромные толстые веревки из папируса (египетская национальная специальность) и льна и натягивали их через корабли, выстроенные в ряд так, чтобы покрыть расстояние от Абидоса на азиатской стороне пролива и до Сеста на европейской.
По мере того как продвигались эти работы и по мере проникновения известий в греческую метрополию об этой великой мобилизации, происходившей в Азии, она переставала быть проблемой отдельных греческих городов, от которых требовалось принять решение — противостоять ли Ксерксу. Была очевидна необходимость оказания в той или иной форме совместного сопротивления греков. Зачатки ее становились уже воистину явственными в событиях 490 года. Перед лицом возглавляемого Датисом и Артаферном нашествия, с таким треском провалившегося под Марафоном, афиняне обратились за подмогой к спартанцам, так как Спарта была единственной страной, возглавлявшей многосторонний альянс, который мог служить ядром военного сопротивления на суше. Однако на море было совершенно иное дело. Спарта была общеизвестной сухопутной державой, а единственным по-настоящему значительным морским государством в составе Пелопонесского союза была, вероятно, Эгина. Но Эгина, островное государство в заливе Сароникос в пределах видимости из афинских портов, в конце 90-х годов V в. перешла на сторону персов.
Поэтому Афины уже изыскивали пути нейтрализации угрожавшей с моря Эгины, когда в 483 году им на помощь пришла неожиданная удача в виде необычайно богатого пласта в принадлежащих им Лаврийских серебряных рудниках. К тому времени исходящая от Ксеркса угроза стала уже слишком очевидной по крайней мере одному человеку в Афинах: Фемистоклу (чье имя означает «Славный за правое дело»). Несмотря на то что он был богат и из хорошей семьи, Фемистокл происходил из относительно малоизвестного рода, как, по-видимому, следует из имени его отца — Неокл («новичок в славе»). Фемистокл оказался единственной весьма влиятельной фигурой в стане греческой коалиции. Он впервые обрел политический вес, когда был избран главным архонтом (представителем исполнительной власти) в Афинах на 493/2 год и в этом качестве совершил поворот к морю, ознаменовавший начало процветания и славы города. Он первым предложил сделать основным морским и коммерческим портом Афин Пирей, а не Фалерон, как было прежде. Десять лет спустя пришел его час, когда были открыты залежи серебра[49].
Похоже, что обычно избыток серебра не чеканили в монеты, а раздавали в виде слитков в точности поровну между всеми афинскими гражданами. Подсчитано, что открытие месторождения в 483–482 гг. было достаточно для всеобщей раздачи суммы, эквивалентной двухнедельному заработку квалифицированного мастера. Но у Фемистокла возникла другая, более привлекательная идея. Он доказал в Афинском Собрании, что вся избыточная сумма должна быть израсходована на общественные нужды, а именно, на строительство новейшего типа весельных кораблей — трирем[50]. Афины были уже эгалитарной и прямой демократией. Каждый голос поднятием правой руки в Собрании считался за один и только за один. Восторжествовала воля большинства. А большинство афинян было бедняками, по преимуществу фермерами, а не квалифицированными городскими рабочими. Двухнедельный заработок наличным серебром и авансом должен был казаться им весьма привлекательным предложением. Однако Фемистокл переубедил их, полностью оправдав ретроспективные восторженные похвалы Фукидида в его адрес как политика, наделенного даром величайшего понимания настоящего, высочайшего предвидения будущего и, следовательно, величайшей способностью импровизировать уместные решения.
Фукидид мог бы добавить (как он в неявной форме сделал в отношении Перикла, самого великого преемника Фемистокла, который, похоже, в значительной мере унаследовал его взгляды, а также обладал многими из тех же природных способностей), что Фемистокл должен был располагать почти сверхъестественным даром убеждения, чтобы придать такую силу своим аргументам. Поскольку для него не было вполне очевидно, насколько большинство афинян уже осведомлены относительно природы и неизбежности угрозы, исходившей от Персии, он утверждал, что флот, создания которого он добивался, предназначалось использовать не против Персии, а против Эгины — весьма близкого и очевидного противника. Афиняне должны были помнить — или им упорно твердили об этом, — что жители Эгины не оказали им ни малейшей поддержки перед лицом чрезвычайных обстоятельств 490 года. Им не было нужды повторять или напоминать, что после Марафона между ними продолжались военные действия на море и что афиняне никоим образом не вышли из них победителями. Убедительным моментом в аргументации Фемистокла явилось то, что замена относительно немногочисленных и устаревших военных кораблей новеньким флотом из сотни (или двух — в этом источники расходятся) трирем последнего образца навсегда устранит угрозу со стороны Эгины.
На самом деле проблема была гораздо серьезнее. Воистину трудно осознать масштаб личных политических столкновений в Афинах на протяжении 80-х годов V в., из которых Фемистокл неизбежно выходил победителем, если в основе их не лежал какой-либо важный внешнеполитический фактор вроде Персии. Один за другим афинские лидеры, которые либо не усматривали в персах угрозы, либо воображали, что каким-то образом смогут прийти к благоприятной сделке с ними, устранялись с политической арены Афин — физически, путем процедуры остракизма, на который Фемистокл всегда был серьезным «кандидатом». Сохранились даже археологические свидетельства заговоров его врагов против него и использования скорее грязных, нежели честных методов убеждения избирателей. Все напрасно. Фемистокл неизбежно побеждал и в конце 80-х V в. выступил с новой силой и энтузиазмом как не встречающий сопротивления поборник не только антиэгинского, но и антиперсидского движения.
Однако Афинам в одиночку это было не в большей мере по силам, чем Спарте. Как же, в таком случае, можно было сколотить коалицию более или менее готовых к сопротивлению греков? Этот вопрос был на повестке дня перед делегатами ряда греческих городов на первой встрече, созванной в 482-м, или, скорее, осенью 481 года для обсуждения совместного сопротивления Ксерксу. Согласно Геродоту, эта первая встреча состоялась на Коринфском перешейке в святилище, посвященном Посейдону, Владыке морей. Однако согласно значительно более позднему источнику, Павсанию (Перигету, или Путешественнику), написавшему во втором веке н. э. ностальгически исторический «путеводитель» по Греции, это происходило в Спарте в месте, называемом Элленион («Место греков»). Кому мы должны верить?
Нет оснований сомневаться, что во II в. н. э. (во времена визита Павсания) в Спарте существовало строение, называемое Элленион. Есть также достаточные основания полагать, что оно находилось там с V в. до Р.Х. наряду с Персидским портиком, или колоннадой, возведенной в память о решающей роли Спарты в знаменитой победе над персами в 480–479 годах. Но существовало ли оно до вторжения Ксеркса в 480 году? Лично я сомневаюсь в этом. Представляется гораздо более вероятным, что оно было построено подобно спартанскому Персидскому портику, после 479 г., как военный мемориал. Таким образом он мог бы послужить очень полезным местом для порождения мифа о том, что именно там был решен вопрос о едином сопротивлении «Греков».
Более того, у спартанцев было особое основание для утверждения, что это было именно то самое место. Хотя никогда не возникало вопроса о том, что они должны были возглавлять какое-либо единое греческое сопротивление персам, их достижения как лидеров в 480 и 479 годах не были бесспорны. Они породили мнение, упорно поддерживавшееся врагами Спарты в течение поколений после Греко-персидских войн, что Спарта отнюдь не на сто процентов была готова и желала связать себя обязательствами защищать центральную Грецию за пределами Пелопоннеса, «своей» сферы влияния. Эти враждебные слухи начали витать в воздухе уже в 480 г., несмотря на героическую защиту при Фермопилах, и особенно расцвели по мере приближения решающего Платейского сражения 479 г., когда утверждалось, что спартанцы больше заинтересованы в том, чтобы запереться за стеной, тянущейся через весь перешеек, нежели в посылке армии в Беотию в центральной Греции навстречу Мардонию. Короче говоря, у спартанцев в последующие годы было тем больше оснований укреплять представление, что они с самого начала были всей душой за максимум сопротивления — в конце концов, разве не они в 481 г. созвали греков на конференцию в Спарту, в Элленион?