Среди всех греческих защитников, которые, по-видимому, поголовно являлись тяжеловооруженными пешими гоплитами, спартанцы были значительно лучше экипированы и обучены. Поверх своих длинных волос они носили бронзовые шлемы, искусно изготовленные оружейниками периэками и илотами из цельного листа металла. Наверху шлема крепился спереди назад гребень из конского волоса, хотя не исключено, что Леонида отличал гребень, расположенный поперек головы от уха до уха[89]. Подобный шлем хорошо защищал голову, но серьезно ограничивал зрение и слух, поэтому было жизненно важно находиться буквально в соприкосновении со своими ближайшими товарищами.
Для того чтобы прикрыть грудь, надевали кирасу (thôrax). Прочие греки к тому времени заменили бронзовые кирасы более легкими и гибкими, сделанными из стеганого льна, или фетровыми или кожаными кирасами, однако мне кажется, что традиционные спартанцы все еще предпочитали старые бронзовые кирасы, сделанные из двух половинок, передней и задней. Под нагрудной пластиной от плеч до середины бедер носилась шерстяная туника без рукавов, окрашенная красной краской из млечной жидкости, извлекаемой из моллюсков, обитавших в полосе прибоя Лаконии около острова Кифера. Парадный плащ был из такой же ткани и того же цвета, но во время сражения его снимали. Спартанский гоплит прикрывал ноги парой гибких бронзовых поножей, но презирал любую обувь. С раннего детства он бегал босиком по каменистой колючей местности, так что его подошвы были закалены, как никакая другая часть тела.
На левой руке, в неизменном фиксированном положении, спартанский гоплит носил большой круглый щит (aspis) размером около метра в диаметре. Сделанный в основном из дерева с бронзовым ободком, он был покрыт тонким листом бронзы. На нем крепилась буква в виде перевернутого «V». Это была греческая буква лямбда, начальная буква слова Lakedaimonioi (спартанцы)[90]. Помимо этой официальной первой буквы, спартанцам также разрешалось выбрать личную эмблему. Обычно выбирали маску горгоны, льва или бойцового петуха. (Однако некий спартанец якобы выбрал муху в натуральную величину. Когда его спросили, зачем, он ответил, что будет сражаться достаточно близко от врагов, чтобы они могли ее видеть.)
Щит гоплита был единственным самым важным элементом его вооружения, поскольку справедливо утверждалось, что его носят в той же мере, если не в большей, во благо всего строя, как и во благо индивидуального владельца. Именно этот элемент вооружения в первую очередь делал гоплита гоплитом, сражавшимся в плотно сомкнутой фаланге. Спартанский фалангист имел короткий прямой меч, скорее кортик или кинжал. Его излюбленным оружием было копье длиной от двух до трех метров с древком из кизила или ясеня, тяжелым железным наконечником и бронзовым шипом на торце.
Несомненно, мидяне и следовавшие за ними сомкнутые ряды солдат сделали все, что могли, под оценивающим взглядом своего царя. Но этого было недостаточно, и они несли настолько тяжелые потери, что Ксеркс трижды якобы вскакивал со своего специально сооруженного трона в ужасе от кровавой бойни, в которую попали некоторые из его лучших солдат. Спартанцы привели персов в полное замешательство, продемонстрировав такую тактику, которую могла разработать только самая подготовленная и дисциплинированная армия, не говоря о том, чтобы успешно осуществить ее.
Под защитой восстановленной фокийской стены солдаты Леонида оказали сопротивление, сражаясь посменно. В данных условиях это был ловкий и очевидный прием, поскольку позволял максимально увеличить эффективность и экономию их ограниченных ресурсов и сил. Они также использовали гораздо менее очевидный тактический прием, обычно не применяемый в сражении гоплитов, а потому являвшийся еще одним из проявлений их высшего профессионализма и гибкости: они исхитрялись осуществить серию ложных отступлений, за которыми следовал внезапный полный разворот и смертоносная атака на излишне самоуверенных и приведенных в беспорядок преследователей. В конце концов, к закату дня Ксеркс почувствовал, что у него нет иного выбора, кроме как ввести в бой свою элитную царскую гвардию — десять тысяч Бессмертных под предводительством Гидарна, но опять втуне и опять с серьезными потерями.
Тек пот, струилась кровь, вываливались внутренности, громоздились кучи быстро разлагавшихся трупов, и все кишело мухами — ни радующего сердца вида, ни свежего дуновения. По мере того как второй день сражения проходил, подобно первому, а решающий перелом так и не наставал, разочарование Ксеркса и озлобленность на греков становились все более заметными. Тогда, стремясь как-то сократить риск и потери, а также противопоставить превосходству солдат Леонида свои отборные многонациональные силы, он, как говорят, выбрал из каждой национальной группы под своим командованием солдат, которые, как ему казалось, превосходили прочих смелостью и отвагой.
На второй день Ксерксу выпала удача, совершенно независимо от основной схватки. Подвернулся предатель-грек, местный Иуда из Малиды, хорошо знавший обходной путь по Анопейской тропе и готовый рассказать о нем персам. Его имя Эфиальт покрыто позором: в современном греческом языке слово ephialtis означает «кошмар». В свое время он потонул в котле кипящего осуждения. Отчасти это помогло отвлечь внимание от перехода на сторону персов многих греческих городов и народов. Но это также отражало тот факт, что предательство Эфиальта привело в конце концов к краху и поражению гордого и мужественного сопротивления Леонида.
Ксеркс начал действовать без промедления по донесению Эфиальта, исключив всякую случайность. Он поручил эту особую операцию членам царской гвардии Бессмертных, и, ведомые Эфиальтом, они на закате молча отправились в путь, озаряемый полной луной. После героического восхождения через Анопею на высоту до 1000 метров они легко обошли тысячу фокийских стражей, выставленных Леонидом. Этот отряд был плохо подготовлен, как обычно бывали подготовлены непрофессиональные греческие гоплиты в подобных обстоятельствах. Все, что они услышали, сводилось к шелесту листьев, оставшихся с прошлой зимы и сорванных недавней бурей, пока персы осторожно ступали по ним. Не выставившие дозоров фокийцы были застигнуты врасплох. С первыми лучами солнца персы спустились к востоку от Средних ворот вблизи Альпены. Теперь Ксеркс окончательно зажал солдат Леонида в железные клещи как с фронта, так и с тыла.
Но допустим, что Ксеркс был бы убит в собственном шатре той же ночью. Для персов Великий царь был всем. Если бы раздавили голову змее, это вполне могло бы вызвать крах всей экспедиции. Однако, хотя, как утверждает позднейший источник[91], Леонид приказал попытаться убить Ксеркса в ответ на весть о предательстве Эфиальта, Геродот об этом не упоминает, и его молчание следует уважать.
Как бы то ни было, Ксеркс не был убит в своей постели, борьба за Фермопилы и Грецию продолжалась, и ночью второго дня и ранним утром третьего персы окружили защитников Фермопил, пройдя по Анопейской тропе. Возможно, Леонид заслуживает осуждения — что на самом деле и имело место — за то, что не укрепил Анопейскую тропу более многочисленным или по крайней мере более боеспособным, решительным и более эффективно руководимым отрядом. Однако фокийцы, возможно, были лучшими из местных войск, они сражались за свою землю и за свою жизнь и, как сообщают, были движимы горькой ненавистью к фессалийцам, перешедшим на сторону персов.
Возможно также, что Леонид утвердил свою власть более недвусмысленным образом, оценив безнадежное положение окруженных. Однако трудно судить, насколько ответственно он поступил, поскольку сохранившиеся свидетельства значительно разнятся в вопросе о том, что именно он сделал. Общепринятая ретроспективная версия утверждает, что он распустил большую часть своих оставшихся войск, оставив только спартанцев (не забыв об обслуживавших их илотах), несгибаемых феспийцев, вдохновленных ненавистью к предателям-жителям Фив, оставшимся у себя дома, и четырех сотен других фиванцев (то ли волонтеров-лоялистов, то ли подневольных заложников). То же, несомненно, касается и выживших добровольцев-периэков. Однако, согласно более циничному взгляду, эта подправленная версия была не более чем прикрытием: большая часть союзников по коалиции просто сбежали, поняв, что игра закончена и их вот-вот окружат. Другой вариант слегка восстанавливает честь Леонида, предполагая, что, узнав, что его позиция опрокинута, он преднамеренно разделил оставшиеся силы, послав большую часть отрезать путь Бессмертным, когда те спустятся с Анопеи. Однако они предпочли не дожидаться варваров.
Не вызывает только ни малейшего сомнения решимость и мужество, с которым Леонид, его спартанцы и те несколько сотен других греков, которые предпочли остаться с ним, сражались до конца. Независимо от прочих соображений, Леонид был обречен остаться и сражаться, защищая тыл как можно дольше. Это было сделано, чтобы дать возможность отрядам, которые он отпустил (или которые покинули поле боя) благополучно удалиться, и, кроме того, чтобы предоставить шанс флоту в Артемисии добиться того, на что он был способен — что, как ни удивительно, оказалось весьма немало. Но Леониду пришлось принимать во внимание и иные, менее важные соображения.
Прямо в начале третьего дня официальный предсказатель Леонида Мегистий принес предрассветную кровавую животную жертву — это был ритуал, который спартанцы с необычной пунктуальностью совершали в военной обстановке[92]. Во внутренностях животного он обнаружил зловещий знак «приближающейся смерти». Это вряд ли было удивительно. Он попросил разрешения остаться и погибнуть в тот же день, отослав своего единственного сына в безопасное место вместе с другими греками, отпущенными или удалившимися. Просьба Мегистия была удовлетворена, он пал смертью героя и удостоился посмертного хвалебного отзыва в эпитафии своего друга Симонида: