Здесь покоится Мегистий, павший,
Когда мидянин перешел поток.
Презревший спасение пророк,
Спартанскую могилу разделивший.
Мегистий приносил жертвы от имени греков, Ксеркс совершал возлияния восходящему солнцу, особо чтимой персами силе. Затем Ксеркс приступил к атаке заключительного дня. Выражаясь по-гречески, это произошло «во время, когда рынок был полон», или между 9 и 10 часами утра. Чтобы гарантировать успех, Ксеркс разместил позади войска бичевателей, pour encourager les autres (дабы вдохновить прочих — фр.).
Греки установили последнюю линию обороны за Средними воротами, чтобы перекрыть путь наступающему неприятелю. Истинно лаконичное замечание олицетворяет героическую мрачность этого последнего акта сопротивления. Когда кто-то сказал, что персидские лучники столь многочисленны, что их стрелы закроют солнце, один из трех сотен по имени Диенек якобы тотчас заявил: «Тем лучше — мы будем сражаться в тени!» Если бы мы знали больше об этом замечательном воине!
Леонид также показал себя истинным спартанцем, якобы произнеся слова, которыми он приказал своим солдатам приступить к утренней трапезе перед заключительным сражением: «Сегодня мы будем обедать в Аиде».
Читатели и слушатели в Древней Греции, знавшие свою Одиссею, должно быть, вспомнили знаменитое описание схождения Одиссея в Аид («Невидимый»), греческую преисподнюю. Там ему пришлось угостить кровью порхающих вокруг духов, чтобы придать им какое-то подобие жизни. Смысл мрачного юмора Леонида состоял в том, что после завтрака они уже не будут обедать нигде, ни на земле, ни под землей. Самое лучшее, на что они могли рассчитывать, это то, что их тени смогут найти в преисподней путь к какому-нибудь уютному привалу на Елисейских Полях, а не будут отправлены в бесконечный мрак Тартара. А самым надежным способом достижения этого счастливого посмертного существования было умереть красивой смертью.
По сообщениям, потери персов в начале этого третьего дня были даже больше, чем в первые два. Греки сражались с отчаянным самозабвением. Шелли в «Маске анархии» воспел тех, «Кто обнимал опасности войны…»; немногие испытали более близкие ее объятия, чем эти героические воины. Даже арабское понятие асабийи — «взаимного расположения и готовности сражаться и умереть друг за друга»[93] — не передает их духа братского сопереживания. Может быть, отчаянная храбрость валлийских «трех сотен», которые погибли, сражаясь против, как утверждают, ста тысяч англосаксов, воспетых в поэме Гододин (Y Gododdin), приближается к нему:
Они бросались в атаку в едином порыве, коротка была их жизнь, долга скорбь.
Всемеро больше англов они убили… сделали женщин вдовами.
У многих матерей слезы на глазах.
Осведомленный, как я считаю, о пророчестве дельфийского оракула, что только смерть царя Спарты обеспечит в конце концов победу греков над персами, Леонид сражался и пал, как одержимый: одержимый сознанием, что сражается за нечто большее, чем поддержание национального и международного статус-кво. Просто его смерть укрепила боевой дух греков, так как теперь они сражались, подобно героям Гомера, за то, чтобы не допустить захват тела царя врагами-варварами и возможное надругательство над ним. Говорят, что они отвоевали его тело после продолжительной борьбы (ôthismos), но в конце концов все их усилия, естественно, были напрасными.
Когда все их оружие было потеряно и сломано, греки буквально дрались зубами и ногтями, используя голые руки и челюсти. Даже в конце сражения персы с безопасного расстояния выпускали стрелы — свое излюбленное оружие для добивания умирающего врага. И зверский акт мести по отношению к телу Леонида, включая отсечение головы по недвусмысленному приказу Ксеркса, указывал на то, что персы были доведены до крайности. Греки убили около двадцати тысяч персов, включая двух сводных братьев самого Ксеркса.
Расправа с трупом Леонида также символизировала коренное различие культур. После победы греков при Платеях в 479 г. исступленный эгинец по имени Лампон прибежал к главнокомандующему Павсанию и пытался убедить его:
Когда Леонид пал под Фермопилами, Мардоний и Ксеркс приказали обезглавить его и пригвоздить его голову к столбу. Если теперь ты отплатишь им тем же, то стяжаешь одобрение не только спартанцев, но и всей Греции. Пригвозди тело Мардония, и Леонид, брат отца твоего, будет отомщен.
Однако Павсаний отверг эту идею, и у Геродота он встает и произносит речь об основных ценностях не только спартанцев, но и всех греков:
А так поступать приличествует скорее варварам, чем эллинам, и за это-то мы их и порицаем. Такой ценой я вовсе не желаю купить одобрения эгинцев и тех, кому подобные предложения по душе. С меня довольно и похвал лакедемонян за то, что я поступаю и говорю справедливо и честно[94].
Из тех, кто героически сражался при Фермопилах, Диенек был признан храбрейшим из трехсот спартанцев, а Дифирамб — храбрейшим из феспийцев[95]. Особого упоминания заслужили два брата-спартанца Марон и Алфей, и в знак уважения Геродот также упоминает имя их отца Орсифанта. Нам также следует помнить об их матери, к сожалению, безымянной, но, несомненно, бесконечно гордой.
В битве при Фермопилах приняла участие лишь незначительная часть сил, которыми потенциально располагала коалиция. До, во время и после битвы решающим был вклад спартанцев, и прежде всего, Леонида. Итогом сражения, по уместной формулировке Геродота, была рана (trôma) спартанцев, но она не оказалась смертельной ни для них, ни для греческого сопротивления. То время, которое Леонид держался и сдерживал наступление персов, позволило погоде и греческому флоту, по преимуществу афинскому, произвести опустошение среди персидского флота поддержки в Артемисии. Гибель Леонида и его спартанских товарищей действительно подняла боевой дух греков. Что касается победы или поражения верных греков при Фермопилах, то имело место и то, и другое[96].
8.Фермопилы.Легенда I: античность
Некоторые из нас весьма неравнодушны к роскошному шоколаду бельгийской фирмы Léonidas. Он поставляется с рельефным изображением украшенной шлемом головы древнегреческого воина в профиль — естественно, имеется в виду изображение нашего Леонида. Предположительно, это далекая дань почтения фрагменту мраморной статуи из музея Спарты, которой присвоили это название (к сожалению, ошибочное) и которая послужила моделью для современных мемориалов в Спарте и Фермопилах. В Лондоне, недалеко от станции Улица Ливерпуля, есть магазин кофе и пирожных, где предлагается бесплатный ломтик шоколада Léonidas в качестве приманки или подкупа, чтобы вы купили чашечку кофе. Древние спартанцы были печально известны своей склонностью к взяткам, однако они вряд ли бы соблазнились или купились на такой сибаритский неаскетический пустяк, как изысканный шоколад. Правда, поначалу их мог бы больше привлечь шоколад английской марки от Терри из Йорка, который назывался «Спартанец», потому что он был твердым внутри. Однако они были бы шокированы тем, что на упаковке изображен не их собственный храм Артемиды Орфии или Афины Халкиэки в Спарте, а архаический храм Аполлона… в Коринфе. По крайней мере, колонны в нем были уместно дорическими.
Серьезным моментом является то, что торговые марки вроде «Леонида» или «Спартанца» представляют собой характерные современные версии спартанского мифа, легенды или «миража» (этот последний термин был введен в 1903 году французским ученым-классиком Франсуа Олье). Этот миф был и все еще остается важным элементом европейской и, следовательно, западной культурной традиции. Спартанский миф был выкован на наковальне Фермопил. И хотя его первые дошедшие до нас письменные проявления были работой греческих поклонников неспартанского происхождения, он был выведен на глобальную траекторию самими спартанцами.
Вероятно, самым ранним создателем мифа, приложившим стило к папирусу, был Критий, глава «хунты» афинских «Тридцати тиранов», как они стали называться к своему позору. Он был инициатором и движущей силой фанатично олигархического и проспартанского режима, пришедшего к власти после поражения афинской демократии в 404 году под эгидой всепобеждающего спартанского адмирала Лисандра. Как таковой, Критий был в конечном счете ответственным за введение режима террора, длившегося около года. Прежде чем прийти к власти подобным образом, он был коллегой или учеником Сократа и, следовательно, человеком явно высоких умственных способностей, как и его младший родственник — также ученик Сократа Платон. Опять же как и Платон, он был человеком значительных литературных амбиций, автором пьес и двух дидактических трудов о спартанской politeia (образе жизни), написанных в прозе и стихах.
С Крития начинается «спартанская традиция» в своей самой изощренной литературной форме, объемлющей на своем запутанном и нередко извилистом пути таких гигантов, как Платон, Аристотель, Плутарх, Монтень и Руссо. В последующем изложении мы будем касаться по преимуществу этой литературной разновидности спартанства, фокусируясь внутри него на Леониде и Фермопилах. Однако мы будем забредать и в «другие сферы, как изобразительные, так и словесные, а также в некоторые из их более популярных и более элитарных проявлений. Прежде всего, однако, нам следует обратить внимание на первичные источники спартанской мифологической традиции.
Спартанцы сами начали и усердно разрабатывали легенду о Фермопилах, особенно после сражения при Саламине. На вручение наград в Спарту они пригласили как Эврибиада, номинального командующего всеми силами греческой коалиции, так и Фемистокла, афинского гения, стоявшего за победой. Каждому был вручен первый приз — символический оливковый венок, точно такой же, каким награждали победителей Олимпийских игр. Но Фемистокл получил дополнительный материальный приз, колесницу, возможно, колесницу для скачек, подобную тем, на которых спартанцы отличались на Олимпийских и прочих общегреческих играх. Более того, по окончании церемонии и вручения наград Фемистокл удостоился официального государственного эскорта, чтобы доставить его в безопасности до границы и, весьма вероятно, выпроводить за пределы страны. Эскорт состоял из ровно трех сотен солдат, того же числа, что и элитная военная гва