рдия царя Спарты, а также того же магического числа, из которого состоял отряд в Фермопилах всего месяц или около того назад.
Павшие под Фермопилами спартанцы погибли за Грецию и свободу, равно как и за Спарту. Однако не все три сотни погибли в сиянии славы; сохранились также предания о двух, которым не удалось пасть под Фермопилами, они служили в качестве образца или, скорее, предупреждения для внешнего и внутреннего употребления. Во-первых, Пантит, чья единственная ошибка состояла в том, что во время последнего сражения при Фермопилах он находился в Фессалии с дипломатической миссией, и о котором рассказывали, что вследствие «бесчестия» по возвращении в Спарту он повесился. В греческом оригинале Геродот использовал форму имперфекта, это означало, что Пантит страдал от бесчестия, пока не положил ему конец, совершив иной вид самоубийства, нежели тот, что ему был первоначально указан декретом государства. Спарта представляла собой крайнюю форму культуры «чести и позора», поэтому его подтолкнуло к самоубийству не только свалившееся на него публичное бесчестие, но и внутреннее чувство стыда. Иными словами, я полагаю, что это был тот случай, который в наши дни популярно называют «чувством вины выжившего».
Еще более поучителен запутанный рассказ об Аристодаме, герое блестящей главы сравнительного исследования «Тайна Мужества» У. Ай. Миллера. Аристодам, на тот момент единственный выживший из трех сотен, не совершил самоубийства осенью 480 года. Предположительно, он каким-то образом пережил такой же публичный позор (oneidos), который свалился на Пантита, равно как и собственный стыд за то, что остался жив. Фактически случай Аристодама был сложнее, так как его мужество было под вопросом. Ибо так случилось, что еще один из тех трех сотен, Эврит, страдал, как и Аристодам, острым воспалением глаз, настолько сильным, что оба они были практически слепы и вряд ли были в состоянии должным образом исполнить свой воинский долг. Но в то время как Эврит был исполнен решимости буквально исполнить приказы, данные спартанцам, и мужественно пасть под Фермопилами и потому приказал своему денщику-илоту отвести его на схватку, Аристодам якобы поссорился с ним по этому вопросу, решив, что он значительно лучше послужит Греции и Спарте, погибнув в следующий раз. Из двух недоброжелательных рассказов такова наиболее благоприятная для Аристодама версия о том, как он выжил. По другой версии, которую Геродот отыскал в Спарте, Аристодама, как и Пантита, отослали из лагеря с каким-то поручением вместе с другим солдатом, и хотя они оба возвратились в Фермопилы вовремя, чтобы принять участие в сражении и умереть, только второй солдат сделал этот выбор, в то время как Аристодам сознательно медлил, чтобы спасти свою шкуру.
Эта крайняя враждебность в отношении Аристодама может объяснить, почему в его случае Геродот детально разъясняет, какую форму принимало выражение бесчестия (atimiê): ни один спартанец не дал бы ему огня, чтобы разжечь костер. Можно предположить, что так было не только в Спарте, но также в еще более острой форме во время тренировок в окрестных горах, а следует помнить, что зимы в Лакедемоне могли быть очень суровыми. Более того, Аристодам не мог принести должную жертву богам. И не только в этом ему было отказано его собратьями-спартанцами. Как говорят англичане, они его «послали в Ковентри» (т. е. бойкотировали). Фактически в систему воспитания спартанских мальчиков включалось обучение старшими искусству «лаконичности». Поэтому лишение общения, как бы его ни было мало, было на самом деле лишением очень многого.
Возможно, хуже всего, что в закрытом обществе, разработавшем собственный жаргон и терминологию для всех ситуаций и статусов, Аристодам был публично заклеймен «трусом» (tresas). Иными словами, было официально признано, что он действовал как трус, какие бы он ни приводил доводы и объяснения своего отсутствия на поле боя в решающий момент и выживания, ему не верили и объяснений не принимали. Поскольку это было первым упоминанием данного технического термина в существующей литературе, высказывалось предположение, что Аристодам был первым трусом, спартанцем, породившим новую категорию не вполне «равных» (homoioi) спартанцев. Это объяснение не представляется мне правдоподобным, но тот факт, что он не был пионером в этой области, никоим образом не уменьшает его унижения.
Возможно, он стремился как-то заставить изменить мнение и смягчить позор и бесчестие или пытался это сделать, говоря всем, кто хотел слушать, что искупит свою вину, если представится возможность. Такая возможность представилась ему в Платейском сражении 479 года. Такова была воинская известность Аристодама, вероятно, неохотно признаваемая, что он опять был помещен среди promachoi, в переднем строю воинов, чьи мужество и мастерство в рукопашном бою считались испытанными самым суровым образом. Спартанские гоплиты были обучены наступать в унисон, размеренным шагом, под аккомпанемент авлосов (auloi) — двойных тростевых духовых инструментов, которые Джон Мильтон назвал «нежными блок-флейтами». Щит перекрывал соседний щит. Таким образом, с точки зрения противника, строй гоплитов выглядел в точности, как движущаяся стена, аналог деревянных стен афинского флота. Однако незадолго до момента столкновения Аристодам еретически нарушил строй. Он взбесился. Вместо того чтобы оставаться в отведенной ему позиции (taxis), он как безумный бросился на противника, чтобы гарантировать свою смерть. Таким образом, он действительно совершил самоубийство, которое должен был совершить под Фермопилами, но сделал это индивидуально, не в соответствии с коллективным планом, и более того, сделал это по собственному произволу.
Геродот приводит статистику потерь обеих сторон при Платеях, а затем возвращается к обычному оценочному греческому стилю изложения. По его оценке, лучшими пехотинцами были тегейцы и афиняне, при том, что в целом в союзе таковыми были спартанцы, поскольку их победа досталась им самой дорогой ценой. Затем Геродот называет «человека дня» — Аристодама[97]. Однако сами спартанцы пришли к совершенно иной посмертной оценке. По их мнению, самыми достойными упоминания (оnоmаstotatoi) были Посейдоний (названный в честь самого важного из спартанских богов), Филокион («Любитель собак» — дань уважения известной породе спартанских охотничьих собак) и Амомфрет («Безукоризненная Добродетель»). Аристодам вообще не упоминался во время церемонии награждения.
Спартанцы были согласны, что Аристодам «совершил великие деяния» — то есть великолепно сражался; предположительно, он уложил несколько персов, прежде чем пасть. Однако он сделал это по ложной причине и ложным мотивам, в недолжное время и недолжным образом. Он сражался с расчетом на эффект и исключительно для того, чтобы погибнуть, смыв с себя пятно позора. Вместо того чтобы проявить железную самодисциплину, Аристодам действовал в припадке бессмысленного безумия; кроме того, он покинул свое место в строю и нарушил воинскую дисциплину — совершил самое ужасное преступление в глазах спартанцев. Иными словами, он совершил самоубийство недолжным образом. Геродот был настолько не согласен с этой оценкой спартанцев, что был склонен отнести ее за счет элементарной зависти. Это разногласие явилось четким указанием на расхождения между спартанскими взглядами на жизнь и смерть и представлениями прочих греков.
Как мы видели в главе 4, только спартанские солдаты, павшие на поле боя, имели право на надгробие с начертанным на нем именем, за которым следует короткая фраза «на войне». Вообще спартанцы были очень скупы на любые публичные письменные документы. Поэтому было знаком высшей чести, достигнутой теми тремя сотнями (в действительности 298-ю) ценой смерти под Фермопилами, что они были занесены в список павших в Спарте, который служил также официальным памятником войны. Геродот видел его и был горд сказать, что запомнил все их имена. Через семь столетий Павсаний Перигет, автор книг о путешествиях, тоже утверждал, что видел его. Спартанцы также несомненно играли ведущую роль в том, что убедили Дельфийскую Амфиктионию поручить Симониду воспроизвести в самих Фермопилах одну из самых известных элегий всех времен:
Поведай, о путник, спартанцам,
Что здесь покоимся мы, их законам покорны.
Обычно спартанцев, умерших за границей, хоронили там же[98]. Одно из так называемых Кратких высказываниях, сохраненных Плутархом, подтверждает эту идею. Некий гражданин Аргоса, злейшего из греческих врагов Спарты, гордо заявил спартанцу: «На территории нашего города множество спартанских могил», на что спартанец ответил: «Да, но в нашем городе нет ни одной вашей» — он имел в виду, что ни одному аргивянину никогда не удавалось проникнуть на территорию Спарты[99].
Было одно исключение из правил захоронения спартанских воинов, павших на чужбине. В некоторых обстоятельствах тело спартанского царя, погибшего за границей, могли привезти на родину и устроить официальные похороны. Так было в случае Леонида. В другом месте Геродот в деталях передает необычную сущность и особенности царских похорон в Спарте, описывая исключительные прерогативы всех царей в мирное и военное время как в жизни, так и в смерти. По смерти царя объявлялось прекращение государственной деятельности на период одиннадцати дней официального траура. Женщины (предположительно свободные гражданки Спарты) обходили город, стуча в литавры, и по этому сигналу два члена каждого домовладения (oikos) должны были надевать траурные одежды под страхом значительного штрафа за уклонение. Известие о смерти и предстоящих похоронах разносилось также всадниками, разосланными по всей огромной территории Спарты, в Мессены так же, как и в Лаконию, чтобы уведомить все население, что все классы и сословия — периэки и илоты, равно как и спартанцы — должны лично присутствовать на похоронах в столице