Но что, если царь погиб «на войне» за границей? Геродот задал этот вопрос и получил ответ, что в этом случае должно быть изготовлено его подобие (eidôlon) и доставлено в Спарту на богато украшенном катафалке. Здесь содержится ясное указание на то, что реальное тело царя не подлежит доставке, а должно быть захоронено на месте, как тела прочих спартанцев. Как мы видели, в случае Леонида имелись все основания последовать этой практике, и, вероятно, его исключительный случай стал источником предполагаемого правила. Ибо, согласно греческим источникам, несмотря на героические усилия спартанцев, им не удалось предотвратить обезглавливание его тела по приказу Ксеркса и Мардония. К тому времени, как греки получили к нему доступ, предположительно после того, как орды персов удалились к югу от Фермопил, оно должно было подвергнуться дальнейшему разложению, вероятно, настолько, что его невозможно было узнать и наверняка невозможно было набальзамировать ни воском, ни медом (если допустить, что эти материалы вообще были под рукой в достаточном количестве)[101]. Таким образом, в 480 году спартанцы просто не могли доставить тело Леонида в Спарту, даже если в идеале они и желали сделать это, чтобы воздать ему почести, «большие, нежели обычно воздаются смертному» — так Ксенофонт описывал погребальные почести Агесилаю, сводному брату Агиса II, умершему в 400 году.
Через сорок лет ситуация была исправлена. То было время официального мира между двумя великими державами Греции — Спартой и Афинами, но также и временем значительной и растущей напряженности между ними. Напоминание о роли Спарты в Греко-персидских войнах было вполне уместным. Поэтому спартанский отряд был многозначительно послан к проходу Фермопил и, вероятно, к маленькой горке, отмеченной изваянием каменного льва, где, или около того места, погиб Леонид[102]. Эти люди извлекли то, что, по их убеждению, было останками Леонида, и доставили назад в Спарту, где их перезахоронили с должной пышностью.
Фактически спартанские цари автоматически становились героями. После смерти им присваивали почетный статус героев-полубогов и воздавали религиозное поклонение, уместное для героев. Но Леонид был особый случай, и неудивительно, что в последующие века ему посвятили официальный праздник, названный «Леонидия». В Спарте, недалеко от акрополя, все еще можно видеть весьма фундаментальные остатки религиозного сооружения, известного как Леонидеон, служившего главным местом этого культа. Вполне предсказуемым образом этот культ ассоциировался также с посмертным культом другого спартанского вождя в тех войнах, регента Павсания, несмотря на превратности его последующей карьеры[103].
Та же идея увековечения панэллинизма имелась в виду при сооружении в центре города Спарты двух долговременных монументов, служивших также памятниками греко-персидских войнам: религиозного храма Эллениона («Места греков») и колоннады, известной под названием «Персидский портик», с примечательным архитектурным изображением пленных персов.
Однако Геродот был не согласен со спартанской пропагандой, а, напротив, поддерживал афинян. Вот что он утверждает по поводу спорного вопроса о том, какое из двух греческих государств — Спарта или Афины — внесли больший вклад в отражение персидской агрессии:
Поэтому я вынужден откровенно высказать мое мнение, которое, конечно, большинству придется не по душе. Однако я не хочу скрывать то, что признаю истиной. Если бы афиняне в страхе перед грозной опасностью покинули свой город или, даже не покидая его, сдались Ксерксу, то никто [из эллинов] не посмел бы оказать сопротивления персам на море… мне совершенно непонятно, какую пользу могли принести стены на Истме, если флот персов господствовал на море. Потому-то не погрешишь против истины, назвав афинян спасителями Эллады. Ибо ход событий зависел исключительно от того, на чью сторону склонятся афиняне. Но так как афиняне выбрали свободу Эллады, то они вселили мужество к сопротивлению всем остальным эллинам, поскольку те еще не перешли на сторону мидян, и с помощью богов обратили царя в бегство[104].
Это было написано со всем должным деликатным вниманием к той чувствительности, которая сопровождала данную тему во время написания работы (в 40-х и 30-х гг. V в.) в неменьшей степени, чем в начале 70-х гг. Этим объясняется его извиняющаяся фраза «мнение, которое, конечно, большинству придется не по душе»: это было закодированной ссылкой на тот факт, что в 40-х и 30-х гг. V в. афиняне использовали свою предположительно решающую роль освободителей в Греко-персидских войнах как аргумент в пользу сохранения антиперсидской морской империи, что большинство греков, которых это касалось, считало разновидностью тирании[105].
Сами афиняне — официальные представители афинской демократии, а не отдельные нетипичные проспартанцы вроде Крития — естественно, всей душой согласились с Геродотом и открыто выражали свои взгляды при малейшей возможности. Во-первых, есть свидетельство ежегодной афинской публичной Похоронной речи (в честь павших в текущем году на войне). Похоже, что традиция выбора известного гражданина для произнесения такой речи появилась в 60-х годах V в. В нашем распоряжении имеется лишь несколько сохранившихся в разной форме речей, и не все они реальные, письменно зафиксированные речи. Но в двух аутентичных текстах, сочиненных составителем речей Лисием и политиком Гиперидом, упоминаются Фермопилы, и притом в интригующе различной форме, отражающей время и обстоятельства их написания и прочтения.
Речь Лисия написана около 400 г., всего через несколько лет после поражения Афин в Пелопоннесской войне, установления тирании (Тридцати) и восстановления демократии в Афинах, все руками и по приказу Спарты:
Поскольку Греция была озабочена вторжением [Ксеркса], афиняне поднялись на корабли и пришли на помощь в Артемисии. Спартанцы и некоторые из союзников [по коалиции] встретили персов у Фермопил. Они полагали, что смогут предотвратить продвижение персов благодаря ограниченности пространства. Оба сражения произошли одновременно. Однако в то время как афиняне одержали победу на море, спартанцы были разбиты. Им было не занимать мужества, но они не рассчитали численность потребного охранения и атаковавших. Однако они не протерпели поражения от руки противника, так как погибли там, где были размещены для сражения.
Чувствуется уважение Лисия к спартанцам, хотя ему, возможно, доставило удовольствие написать: «Спартанцы были разбиты»[106].
С другой стороны, Гиперид писал в разгар повстанческой войны и сопротивления не варварскому персидскому владыке, а грекам-македонцам, чья гегемония над Грецией была установлена в 338 году Филиппом II и подтверждена его сыном Александром Великим (правившим с 336 по 323 г.). Спарта, хотя и была врагом Македонии, не принимала участия в общегреческом сопротивлении под руководством Афин в конце 20-х гг. IV в. — отчасти потому, что Афины еще раньше приняли решение не поддерживать спартанцев, когда в 331 г. их царь Агис II поднял катастрофически неудачное восстание против Антипатра, регента Александра. Поэтому Гиперид с пеной у рта восхваляет спартанцев, но, скорее, косвенно критикует их: в то время как варвары (персы) прошли маршем через Фермопильское ущелье, когда его занимали спартанцы, афинский генерал Леосфен (истинный герой дня), заняв Фермопилы, «не пустил Антипатра в Грецию и фактически запер его в фессалийской Ламии недалеко к северу от Фермопил»[107].
Сам Александр Великий внес немалый вклад в легенду о Фермопилах, хотя этот вклад редко признавался таковым. После первой из трех главных детально спланированных побед над силами Великого царя Персии Дария III, сражения на реке Граник в 334 году, он приказал отправить ровно три сотни комплектов декоративного трофейного оружия в Афины в качестве трофеев. Как всегда пунктуальный в делах религии, он намеревался посвятить их Афине в Афинском акрополе, сопроводив следующим дипломатичным посвящением: «Александр, сын Филиппа, и греки — кроме лакедемонян — [установили эти трофеи, взятые] у варваров, обитающих в Азии». Александр не называет себя царем, поскольку афиняне никоим образом не были его восторженными подданными, и он подчеркнул, что это было почти, но все же не общеэллинским подношением. Панэллинизм был требованием этикета, поскольку вся экспедиция якобы была мотивирована необходимостью и стремлением отомстить за святотатство, 150 лет тому назад причиненное Ксерксом грекам, и особенно афинянам[108]. Но почему же Александр счел нужным подчеркнуть «кроме спартанцев»?
Потому что в 334 году спартанцы были заметны только своим отсутствием во время этой, предположительно общеэллинской, кампании. Фактически для них именно Александр, а вовсе не Дарий, был в то время основным врагом, они даже поддерживали сопротивление персов Александру за его спиной. Насколько иной была ситуация в 480 и 479 годах, когда спартанцы были признанными защитниками «Греков» в борьбе против персидских захватчиков, и как теперь они низко пали. Отсюда выбор Александра пожертвовать Афинскому акрополю ровно три сотни комплектов трофейного оружия. Вот и покончено с некогда великими тремя сотнями в Фермопилах — sic transit gloria laconica (так проходит слава спартанцев — лат.). Из этих трех сотен комплектов четырнадцать были выставлены как трофеи вдоль восточного (фронтального) фасада Парфенона, самого внушительного строения Акрополя. Сохранившиеся отверстия для гвоздей служат наглядным свидетельством этой демонстрации увядшей славы Спарты.