Первые из этих качеств можно с равным успехом обнаружить в обоих образцах древнегреческой цивилизации — Спарте и Афинах. Однако третье — самокритика — было явно особенностью Афин, а никак не Спарты, по крайней мере так любили утверждать их афинские современники, с чем многие впоследствии соглашались. Например, Перикл в изложении Фукидидом его Похоронной речи 431–430 г., издевался над навязанной государством храбростью спартанцев, а спустя столетие Демосфен ошибочно утверждал, что спартанцам запрещалось даже критиковать свои законы, не говоря уж об их изменении.
Не подлежит сомнению, что в Спарте не существовало эквивалентов Афинскому демократическому Собранию и народным судам, кроме того, у спартанцев не было ежегодных фестивалей драмы и трагедии, которые предоставляли финансируемую государством возможность самоисследования и самокритики. Однако спартанцы не были такими уж совершенно покорными автоматами, какими их представляла древняя афинская и современная либеральная пропаганда. Временами ворчливое недовольство властями могло перерасти в открытый вызов, как индивидуальный, так и коллективный. Даже спартанские цари, которые возносились на самую вершину иерархии знатности, богатства и престижа, могли быть подвергнуты унижению судом, или штрафом, или, что еще хуже, подобно Демарату, изгнанию под страхам смерти. Поэтому было бы правильнее и точнее сказать, что культура Спарты не поощряла интеллектуальные возражения, а тем более открытый протест ни в агоре, ни в иных местах общественных собраний.
Вероятно, все греки были страстными любителями доброй состязательности. От их термина для духа соревнования «agonia» происходит наше слово «агония», и эта этимологическая связь предполагает интенсивный, неистовый характер состязательности в Древней Греции. Война у греков достаточно красноречиво называлась agôn (состязание), так же как и публичные дебаты, реальные или вымышленные, а также судебное разбирательство, как и религиозные празднества, включавшие соревнования атлетов или иные, подобные, например, Олимпийским играм. В конце концов, именно греки додумались до идеи атлетических видов спорта, подобно тому как они додумались до прототипа современного театра — и то, и другое в контексте вдохновленного религией соревнования или состязания.
Спартанцы не уступали никому из прочих греков по части страстной, почти фанатичной преданности духу соревнования. Они даже превратили сам акт выживания при рождении в предмет публичного соревнования, поручив старшим наблюдение за испытаниями новорожденных в винной ванне. Практика предания младенцев с явными признаками физического уродства или болезненности ранней смерти на дне ближайшего ущелья не была столь странной и жестокой, какой представляется нам сейчас: как Платон, так и Аристотель были сторонниками «отказа» от дефективных новорожденных детей в своих идеальных государствах. Аналогичным же образом, статус взрослого для спартанских мужчин мог быть достигнут только успешным прохождением через ряд по преимуществу физических соревновательных испытаний, составлявших уникальное образование, или групповую социализацию, известную как agôge, т. е. «воспитание». И даже тогда становление полноценным взрослым гражданином Спарты зависело от прохождения еще одного и последнего приемного испытания — соревновательного допуска к общей трапезе в возрасте 20 лет.
Те несчастные, кто не проходил этих учебных испытаний, или испытаний на право называться гражданином, оказывались в состоянии исключения, отлучения, постоянного статуса аутсайдера. Для тех же, кто достигал полного гражданского статуса, внутреннее соревнование за статус далеко не заканчивалось в возрасте двадцати лет. Они ни на мгновение не прекращали соревнование между собой и с другими ни за пределами Спарты — разумеется, на войне и не менее успешно и показательно на Олимпийских играх, ни у себя дома, например, на конных или атлетических состязаниях, соревнованиях, или на выборах на более высокую должность, или за членство в элитной царской гвардии. Рассказывают, что некий спартанец, разочарованный тем, что ему не удалось стать избранным в царскую гвардию, заявил, что в восторге от сознания, что триста спартанцев оказались лучше него, при этом он продолжал добиваться, пока не достиг в дальнейшем высокого общественного признания.
Что касается общей греческой страсти к свободе, Критий, афинский политик, писавший о спартанском образе жизни в стихах и в прозе и тем самым заложивший основы литературной традиции «спартанского миража», сказал, что «в Лакедемоне проживают те, что наиболее порабощены, и те, что наиболее свободны». Под «теми, что наиболее свободны», он разумел собственно спартанцев, точнее, спартанский класс господ, которые были освобождены, не считая войны, от принудительного труда в качестве рабочей силы, от необходимости выполнять какую-либо производительную работу. Под «самыми порабощенными» он имел в виду, разумеется, илотов. Как отмечалось выше, эти люди были грекам ми, которые несмотря на свое врожденное право на свободу были коллективно порабощены и с которыми обращались с необычной жестокостью, как с покоренным, но представлявшим постоянную опасность населением.
Это жестокое обращение сначала изумило, а затем вызвало глубокую озабоченность наиболее чувствительных наблюдателей за жизнью спартанцев. Например, Платон, в целом ни в коем случае не относившийся к Спарте враждебно, заметил: «Спартанская система обращения с илотами — практически самая спорная и противоречивая тема в Греции». Эта противоречивость достигла кульминации в годы взрослой жизни Платона. Ибо вслед за решающим поражением Спарты под Левктрами в 371 г. от беотийцев под предводительством Фив большая часть илотов, жителей Мессении, наконец получила долгожданную свободу и начала жить жизнью свободных греческих граждан в возрожденном (по их мнению) свободном городе Мессены. Должен отметить, что спартанцы отнюдь не были уникальны в Древней Греции в том, что не усматривали несовместимости своей свободы с несвободным положением рабов, и в том, что их свобода основывалась на несвободе.
Эти два аспекта спартанской культуры и общества — состязательность и спорные представления о свободе — почти сами по себе делают наших спартанских предков заслуживающими постоянного культурного интереса и исторического исследования, однако ими далеко не исчерпывается крайняя занимательность Спарты. Давайте рассмотрим более или менее хорошо засвидетельствованные социальные обычаи и практики спартанцев, на которых мы останавливались в главе 4: узаконенная педерастия между молодыми взрослыми воинами и подростками в рамках обязательной государственной системы образования; атлетика, включая борьбу, практикуемая официально и якобы в обнаженном виде девушками-подростками; публичное оскорбление и унижение неженатых мужчин замужними женщинами на ежегодных религиозных праздниках; полиандрия (многомужество) и обмен женами, не влекущий общественного осуждения и легального обвинения в супружеской неверности ни для одной из сторон.
Для всего этого характерна одна особенность: необычный (фактически, по греческим и даже большинству наших недавних стандартов уникальный) статус и поведение половины спартанского населения — женщин. Сохранившиеся свидетельства достаточно многочисленны для того, чтобы недавно вышла книга о них. Это также одно из новейших исследований, готовых говорить о существовании определенного «феминизма» в Спарте. Однако, я полагаю, нам следует принимать по крайней мере некоторую часть этих, в высшей степени спорных свидетельств с долей (предположительно аттического?) скепсиса, особенно там, где очевидно идеологическое или пропагандистское намерение. Наши письменные источники имеют исключительно мужское происхождение, почти полностью не спартанское и зачастую отчетливо афиноцентристское. Но имеется достаточно надежных свидетельств, чтобы дать нам возможность сделать уверенный вывод, что Спарта серьезно отличалась от традиционных греческих норм политических и социальных отношений в таких жизненно важных областях, как брак и продолжение рода.
Это безусловно делает Спарту постоянно заслуживающей изучения не только историками, но, среди прочих, антропологами и социологами в области сравнительных культурных исследований. Геродот, отец (сравнительной) антропологии, как и истории, заявил во всеуслышание о своем согласии с фиванским лирическим поэтом Пиндаром, что «обычай был верховным владыкой». Он имел в виду, что, по его мнению, каждый народ убежден, что его собственные обычаи не только относительно совершеннее прочих, но что они лучшие из возможных. Неудивительно, что он проявлял особый интерес к обычаям, практикам и верованиям спартанцев. Вот несколько тому примеров. Все они взяты из седьмой книги его Историй, книге о Фермопилах, и все посвящены доказательству того, что спартанцы были не просто готовы, а предрасположены культурой и воспитаны, чтобы умереть за свои идеалы, то есть пожертвовать своей индивидуальной жизнью ради некой большей коллективной цели, будь то местного значения или национальной.
Как мы помним, незадолго до эпической битвы за Фермопилы конный разведчик доложил царю Ксерксу, что спартанцы в ущелье расчесывают и умащают свои длинные волосы. Он просто отказался поверить, что воины, которые перед сражением укладывают, подобно женщинам, волосы, окажутся серьезными противниками на поле боя. Или, скорее, в случае Фермопил, не просто серьезными противниками, а людьми, готовыми расстаться с жизнью, точно зная, что погибнут. То, что именно эта идея лежала в основе решения спартанцев послать в 480 г. в Фермопилы специально отобранный отряд из трехсот воинов под началом царя Леонида, подтверждается не только тем, как они сражались и погибли, но также и тем, что все отобранные солдаты должны были иметь живого сына, чтобы не допустить прерывания рода — иными словами, после их гарантированной гибели.
То, что их миссия была самоубийственным жертвоприношением, подтверждает также еще одна история из Книги 7 Геродота, изложенная, кстати, незадолго до повествования о Фермопилах. В ходе подготовки к нашествию персов в 480 г. спартанцы обдумывали, как им уговорить Ксеркса отказаться от него. Будучи очень богобоязненными людьми, они полагали, что вторжение было, по крайней мере частично, наказанием небес за содеянное ими несколько лет назад кощунственное убийство посланцев отца Ксеркса Дария — лиц, чей статус давал им право на неприкосновенность. Поэтому они задумали направить