РОЛЬ ГОСУДАРСТВА В ТРЕТЬЕМ РЕЙХЕ: УЗУРПАЦИЯ ВЛАСТИ, НОВЫЕ КАЧЕСТВА ВЛАСТИ ПРИ НАЦИСТАХ
«Как в природе, так и в государстве многое изменить сподручней, чем что-то одно»
«Есть только форма и мысль. Этого утверждения вы не найдете у Ницше, но оно там скрыто. Его белокурая бестия — это мечта об объединении духа и власти. Но из этого ничего не получится, ибо это два разных царства. До тех пор, пока мы в этом сомневались, это объединение можно было осуществить. Но теперь ясно, что этого сделать нельзя и все кончено».
«В наши дни средства словно превратились в цель, и не только “бог умер”, как утверждал в XIX в. Ницше, но и человек умер, а живы только организации и машины».
Государственная власть и нацисты: соотношение теории и практики
Для Гитлера государство, как и партия и экономика, были лишь средствами для достижения цели — сохранения расы и создания Германского Рейха немецкой нации. Гитлер считал, что миссия всех, кто борется под знаменем со свастикой, состоит в том, чтобы противостоять большевистской угрозе и еврейской опасности. С оглядкой на собственную социал-дарвинистскую идеологию и исходя из тактических соображений, Гитлер вплоть до написания своего политического завещания избегал выказывать однозначную позицию по отношению к роли государства в собственных планах. 27 апреля 1920 г. Гитлер заявил, что нельзя однозначно высказаться в пользу монархии или республики: выбор формы государства зависит от конкретных обстоятельств. Все зависит не столько от самой формы правления, но от наличия эффективного правительства, обладающего необходимым авторитетом и властью: «Мы боремся не за монархию, — сказал Гитлер на процессе по делу о “пивном путче”, — и не за республику, мы боремся за наше немецкое отечество»{151}. Во второй главе «Второй книги» Гитлер, рассматривая проблемы государства, приходит к выводу, что определения государства дать невозможно; с целью критики и анализа Гитлер выделяет три подхода к проблеме государства. Первый — гегелевский подход — обожествление государства; при этом, по словам Гитлера, не государство служит людям, а, наоборот, люди обязаны служить государству. Подобное обожествление государства Гитлер отвергал как неплодотворное. Второй подход к роли государства сводится к необходимости ограничения его деятельности только экономикой; такой подход исчерпывает либеральную оценку роли государства, также для Гитлера неприемлемую. Третий подход в классификации Гитлера сосредоточен на создании и сохранении национального государства, но даже и сторонники этого подхода в итоге скатывались, на его взгляд, на позиции беспредельного обожествления государства. Сам же Гитлер был сторонником восприятия государства не как цели, а исключительно как средства политики{152}. Весьма характерно его высказывание в 1930 г. во время судебного процесса в Лейпциге над тремя офицерами рейхсвера, обвиненными в причастности к НСДАП: «Когда мы будем располагать соответствующими конституционными правами, мы сформируем государство в таком виде, в каком сочтем необходимым»{153}. Очевидно, что это будет не парламентская система, ибо, на взгляд Гитлера, парламентаризм страдает существенными слабостями: принцип большинства, основывающаяся на эгоизме и плюрализме политика, демократия как выражение господства капитала, всеобщее вырождение и слабость{154}. Стараясь утвердить негативное отношение к демократии, за несколько дней до «пивного путча» Гитлер заявил: «Масса состоит из посредственностей, из демократов, но тысяча слепых не могут в сумме дать зрячего, тысяча трусов — героя, сто тысяч парламентариев — государственного деятеля. Трусы выбирают вождем самого трусливого, чтобы не допустить появления храброго человека, а глупые выбирают наиглупейшего с тем, чтобы чувствовать, что они чуть умнее его. Народ, который подчинен принципу большинства, обречен на гибель»{155}. Подобной аргументации не откажешь в изобретательности, тем более что эти суждения часто соответствовали истине.
Гитлер клеймил продажность парламентариев, их зависимость от лобби; он обещал, что как только окажется у власти, то законодательным образом обеспечит независимость министров, чиновников и партийных функционеров от промышленности. 15 января 1936 г. Гитлер заявил: «мы победили своих врагов на их собственной демократической основе и по их правилам игры»; 30 января 1941 г. он говорил, что НСДАП «в демократии демократию сломила демократией» (in der Demokratie mit der Demokratie die Demokratie besiegt){156}, что он объяснял собственным умением бить врага его же оружием.
Какое же государство Гитлер хотел создать вместо Веймарской республики? Партийная программа настаивала на сильном авторитарном государстве, значение представительских институтов отрицалось. В соответствии с собственной теорией отрицания необходимости принципа большинства, Гитлер писал в «Майн кампф»: «Нет и не может быть принятия эффективных решений большинством голосов, поэтому слову «совет» следует вернуть его первоначальное значение. Любой сведущий человек может советовать, но решение принимает один ответственный государственный деятель». Парламент, по Гитлеру, мог сохраняться, но его функции должны быть в корне изменены; голосования также могут проводиться, но из способа принятия решений они превратятся в простые рабочие инструменты{157}. Парламенту, таким образом, отводилась функция «сокращенной» (по сравнению со всей нацией) аккламации.
В «Майн кампф» Гитлер высказывался за унитарное устройство: «Поскольку для нас, национал-социалистов, государство само по себе есть только форма, и более важным является его содержание, то есть нация, народ, раса, — то ясно, что суверенным интересам такого государства должны быть подчинены все. Поэтому мы не можем допустить в рамках единого государства какие-либо суверенные интересы и права отдельных земель»{158}. После прихода к власти Гитлер сделал все, чтобы создать централизованное государство, но он не спешил закрепить эту форму юридически; он опасался лишить нацистское движение его динамики, революционного порыва и «созидательной силы». Гитлер подчеркивал, что фундаментальной ошибкой юристов и законодателей является их убеждение, что таким образом они благотворно воздействуют на жизнь. Он писал, что конституции могут вытекать из реальной общественной практики, а не навязывать последнюю{159}. Подобным образом Гитлер реагировал и на предложение создания сословного государства: «К таким вещам нельзя принуждать. В обществе ничего нельзя искусственно конструировать. Понимаете? Такие вещи должны вырасти снизу. Вы знаете, как творят художники? Так же и государственный деятель для такого рода изменений должен дать созреть не только собственным мыслям и представлениям, но и реальным общественным силам». Он подчеркивал, что никогда не действовал по определенным рецептам{160}. Именно поэтому в 1935 г. Гитлер запретил письменные или устные дебаты о будущей государственной форме Рейха. Он хотел получить в свое распоряжение элиту энергичных людей, которые смогли бы решать поставленные задачи: «Я ставлю перед партийцами задачу; если они ее выполняют, значит, они на своем месте, а если нет — значит, им нужно искать замену. Но если я не нахожу никого подходящего, то это верный признак того, что время решения этой задачи еще не приспело. Существует абсолютно закономерная связь между задачей и теми людьми, которые в состоянии ее разрешить»{161}.
Частые антисемитские высказывания Гитлера даже в партии сначала воспринимали как «заскок Адольфа» (Hirngespinst von Adolf); но очевидно, что, несмотря на заскоки, он смог удержать под контролем центробежные силы в партии. Гитлер с самого начала не упустил контроль над государством, что свидетельствует о его прекрасно развитом инстинкте политика и государственного деятеля. В соответствии с представлениями Гитлера, государство не следует втискивать в определенные рамки и структуры — ему нужно позволить развиваться органически{162}. Веймарская конституция, на его взгляд, была слишком «механистичной» и «слишком легальной», «переузаконенной» (zu legalistisch){163}, по Гитлеру, она более была ориентирована на индивидуума, чем на национальную общность; для того, чтобы способствовать развитию адекватного новой национальной общности государства, Гитлер на некоторое время планировал сохранить структуры старой Веймарской системы, по частям заменяя ее новыми органами. Началом движения по этому пути стало основание министерства народного просвещения и пропаганды.
Кто из немцев в начале 1933 г. мог представить себе, что через полгода вся прежняя республиканская политическая система с партиями, парламентаризмом, законностью и либерализмом исчезнет практически бесследно? Очевидно, что необыкновенная легкость, с которой нацисты провели политическую унификацию государства, объясняется объективной слабостью либеральной политической культуры в Германии и инстинктивным использованием Гитлером тайного стремления немцев к эффективной и эффектной власти, а также к компенсации национального унижения от Версальской системы. Примечательный исторический анекдот, описывающий атмосферу узурпации власти нацистами, передает К. Гейден в своей ранней биографии Гитлера. В 1928 г. в пивной «Бюргербройкеллер» выступал министр иностранных дел республики, лауреат Нобелевской премии мира Густав Штре-земан, много сделавший для пересмотра несправедливых решений Версальской конференции. В середине его речи в зал вошла группа нацистов и начала петь национальный гимн, а председательствующий вместо того, чтобы прервать наглецов, встал и запел вместе с ними. В результате собрание было сорвано, а когда Штреземан обвинил председателя в трусости, тот объяснил, что следовало показать этим хулиганам, что присутствующие такие же патриоты, как и собравшиеся в зале. То есть, вместо того, чтобы указать нарушителям порядка на дверь, их приветствовали как истинных патриотов. Гейден сделал вывод, что приход Гитлера к власти и последующая узурпация власти развивались по этому же сценарию{164}.
Благоприятные для нацистов и Гитлера условия Версальских ограничений на Германию были подкреплены невероятным, почти сверхъестественным политическим инстинктом Гитлера, о котором шла речь в предыдущем разделе. Не следует забывать, что разрушение Версальской системы и Веймарской республики началось еще в 1929–1932 гг., а создание фюрерского государства не закончилось и в 1939 г. Динамикой разрушения одного и создания другого было наполнено все нацистское десятилетие: трансформация и создание новых политических структур шли рука об руку, были органически взаимосвязаны. Не следует недооценивать, как указывала Ханна Арендт, псевдодемократической стороны тоталитарных режимов, поскольку «захват власти»[14](Machtergreifung) Гитлером был осуществлен легально и по правилам демократической конституции{165}; демократизация общества, достигнутая в период Веймарской республики, была сама предпосылкой возникновения и утверждения тоталитаризма.
Гитлер был лидером самой большой в Германии политической партии, которой немного не хватило до большинства в рейхстаге. Именно по этой причине представления марксистской историографии о Гитлере и его партии как об агентах крупного финансового капитала неверны, ибо не согласуются с огромной популярностью фюрера в народе. Нацистский юрист Ганс Франк писал, что «это была первая революция всемирного значения, которая не нарушила формального права»{166}. Уже в марте 1933 г. стало ясно, насколько большой популярностью стали пользоваться нацистские политики и Гитлер в среде интересующихся политикой рабочих — бывших коммунистов, социал-демократов, профсоюзников: все они видели в партии Гитлера партию авторитета и долгожданного порядка. Очень многие из них устремились в НСДАП и примыкающие к ней организации. Известный социал-демократ Вальтер Хегнер вспоминал, как, прогуливаясь в конце 1933 г. со своим товарищем по рабочему кварталу, который ранее был оплотом коммунистов, они с удивлением обнаружили, что все дома были увешаны знаменами со свастикой, а по разговорам жен рабочих на улице они поняли, что Гитлера и его политику здесь однозначно приветствуют и одобряют. Такая метаморфоза настроений рабочих показалась Хегнеру и его товарищу очень странной и совершенно нелогичной{167}. Хегнер был поражен тем, как тонко нацисты смогли мобилизовать нацию; он объяснял это тем, что социал-демократы, будучи рационалистами и не обладая фантазией, сосредоточились в своей политике на сугубо приземленных вещах: на зарплате, на домашнем бюджете, на буднях и прозе жизни. Нацисты же, по его словам, смогли зажечь сердца высокими целями, смогли пробудить фантазию, оторвать людей от будничных забот, внушить им романтически возвышенный образ мысли, обращенный к целям, стоящим высоко над действительностью: «нам казалось, что это какое-то злое колдовство»{168}. Хотя для Гитлера и для НСДАП большой проблемой было то, как рабочие отнесутся к партии, которая формально называлась рабочей, а на деле претендовала на представительство интересов всей нации. Эти опасения не были напрасными, ибо доля рабочих в партии между 1928 г. и 1933 г. снизилась с 38% до 33%, среди избирателей с 32% до 27%, а в нацистской фракции рейхстага — с 8,3% до 10,2%. Статистика показывает, что в 1933 г. среди выборщиков НСДАП рабочих было 28%{169}.
Правительство Гитлера начинало как вполне конституционный президентский кабинет: 1 февраля 1933 г. канцлер испросил у президента разрешения на проведение досрочных парламентских выборов 5 марта. Предвыборная борьба и была первой фазой борьбы за захват власти, потому что она позволила Гитлеру ввести в действие свои главные козыри: отлаженный пропагандистский аппарат и отлично организованную и динамичную армию гражданской войны — С.А. Во время предвыборной борьбы Гитлер не удовлетворялся легальными средствами борьбы против «марксизма», поэтому пожар рейхстага 27 февраля означал удобный повод для резкой радикализации действий против политических противников нацизма: руководство коммунистов было арестовано (только в Пруссии к середине марта было арестовано 100 000 коммунистов). 28 февраля 1933 г., на следующий день после пожара, Фрик издал закон «О защите народа и государства», который отменил права граждан, свободу собраний, тайну переписки и разрешил домашние обыски. Полиция и вспомогательные отряды СА получили возможность арестовывать без всяких доказательств вины, неприкосновенность жилья и личности не были более гарантированы, так же как и прочие свободы, которые попирались ради «порядка». С 28 февраля до 5 марта 1933 г. 69 человек погибло в уличных стычках{170}; по всей стране возникли импровизированные (дикие) концлагеря СА, в которых пытками, избиениями и издевательствами «урезонивали» противников Гитлера; сразу после прихода к власти началась фаза самого подлого и низкого террора и мести своим противникам со стороны СА: разнообразным формам давления и преследований подверглись партийные организации, мэрии, профсоюзные организации. Штурмовики тащили своих жертв в импровизированные лагеря на территории заброшенных складов, заводов, сараев, ангаров; только в Берлине таких концлагерей было более 100. Всего было арестовано более 100 000 человек (в том числе и женщин), которых подвергали пыткам, избиениям, издевательствам, военной муштре или наказаниям работой. 500–600 человек из этих арестованных было убито или умерли в результате издевательств. Волна террора несколько спала только в конце лета 1933 г., после того как Гитлер официально объявил о завершении «легальной революции». СА в качестве вспомогательной полиции были лишены полномочий только 2 августа 1933 г. Несмотря на террор СА, выборы в рейхстаг 5 марта 1933 г. были относительно свободными (нацистская система террора и унификации еще не приняла завершенных черт) и НСДАП получила 44% голосов, а вместе с НННП — 52% и имела все формальные права для представления народа в правительстве. По сравнению с выборами ноября 1932 г., нацисты увеличили свое представительство на 10,8%{171}. Партнеры Гитлера упустили из виду, что насильственная ликвидация левых партий приведет к нацистской гегемонии над всеми прочими политическими силами Германии. Политическое развитие Германии по приходу к власти нацистов прошло два этапа: на первом этапе нацисты вместе со своими партнерами по кабинету в феврале, марте и апреле 1933 г. осуществили устранение левых партий из политической жизни, а к концу 1933 г. начали осуществлять давление и на другие политические партии с целью их самороспуска, которые вскоре и последовали.
Несмотря на легальный характер прихода к власти, изменения в системе государственной власти Германии, предпринятые нацистами, носили революционный характер, но эта революция была связана не с восстанием народных масс, а с административной унификацией и ее формальной легализацией сверху; однако и без давления снизу Гитлер не смог бы получить столь значительную полноту власти. Итогом нацистской революции в системе государственной власти было, как и в других европейских революциях XIX и XX вв., оттеснение от власти прежних политических элит и групп, ликвидация политических партий, парламента, автономной общественности. Все это было заменено аморфной массой, именовавшейся «немецким народом», «нацией», находящейся в состоянии некоей органической национальной общности, наподобие российской «соборности», в которой недемократически организованной общностью управляли авторитарно, что исключало всякий плюрализм, рассматривавшийся как вредоносный. Единственно, что серьезно интересовало эту новую общность — это благосостояние, доходы, жилье, автомобили, возможности отдыха на юге; всем этим устремлениям нацисты активно потакали, рассматривая социальную сферу как бесспорно приоритетную. Соответственно и гитлеровское государство придавало самое важное значение именно социализации человека, то есть по возможности более полному его включению в коллектив, дисциплинированию его в рамках нового государства, а компенсацией последнего были социальные гарантии — именно они и были самой важной чертой нацистского социализма. Здесь антонимом слову «социализм» был не капитализм, но индивидуализм, против которого решительно выступало гитлеровское государство. Важно отметить, что унификация различных сторон жизни немецкого общества часто осуществлялась в унизительной форме: старые, заслуженные, опытные, знающие люди в руководстве различных организаций заменялись молодыми и неопытными, единственным достоинством которых было наличие партбилета{172}. Это были совсем молодые люди — 1900 года и позже рождения, они действовали по принципу «есть должность, найдутся и способности» (Wem Gott ein Amt gibt, dem gibt er auch Verstand). При этом к власти пробирались весьма сомнительные личности, что не особенно беспокоило нацистское руководство, ибо в партии существовала совершенная система политического и мировоззренческого контроля.
Вполне осознавая причины своей победы, Гитлер при создании нового государства — как и при создании партии — руководствовался мыслью, что и государство должно строиться на точно таких же командно-самовластных началах отдельных управленческих структур. Но поскольку природа одного и другого института совершенно различны, то рецепты успеха, сопутствовавшего ему при создании чрезвычайно динамичной и мощной партии были совершенно непригодны при государственном строительстве. Последнее было несравненно более сложным делом, чем создание партии, поскольку приходилось иметь дело с уже сложившимся институтом, который нужно было не создавать заново, а перестраивать и приспосабливать к новым задачам. В конечном счете следует признать, что «люди государства» в Третьем Рейхе не смогли преодолеть влияния «людей партии» и СА: они отчаялись преодолеть анархию компетенций и отсутствие каких-либо правил игры однопартийного государства, которому было присуще безусловное повиновение воле фюрера. Иными словами, можно сказать, что старая немецкая авторитарная традиция была прервана нацистским государством и никакой преемственности между ними нет{173}. Чиновная клика кайзеровских времен рассчитывала после 1933 г. вернуть себе утраченные в республике позиции, но эти ожидания не оправдались, поскольку в борьбе компетенций и противостоянии людей партии и людей государства Гитлер отдавал предпочтение первым. Государство в Третьем Рейхе уже не исполняло присущей ему роли регулятора интересов различных общественных групп, оно само стало одной из групп влияния. Тактика Гитлера в отношении государства состояла в том, что после своего утверждения в качестве главы государства он долгое время делал вид, что бессилен против самодеятельности, витализма и активизма НСДАП и С.А. На самом же деле, это был его хитрый маневр, Гитлер охотно и сознательно поощрял этот активизм и инициативы или, по крайней мере, терпел их. Эта тактика Гитлера привела к нацистской унификации государства в таких масштабах и такой скоростью, каковых никто не ожидал. Ханна Арендт остроумно сравнила эту унифицированную нацистами государственную власть с внешней оболочкой луковицы, которая закрывает более горькие и жгучие ее слои{174}. Традиционный государственный аппарат в такой «луковице» представляет внешний слой, а внутренние слои ее — это постоянно растущий аппарат власти партии, развивавшейся и усиливавшейся вплоть до 1945 г. Иными словами, государство при нацистах было скорее не аппаратом исполнения государственной политики, а правовой процедурой, которой в принципе старались придерживаться, но как только возникала какая-либо потребность нарушить эту процедуру (обнажить новый слой «луковицы»), тогда создавались соответствующие компетентные органы, которые действовали исключительно по собственному произволу{175}.
Гитлер верно почувствовал, что народу, государству и экономике нужны импульсы в преодолении застоя после кризиса. Первоначальная действенность всех гитлеровских начинаний была увеличена решительностью, с какой отдавались необходимые распоряжения, и динамикой (хотя часто и бестолковой), которой были отмечены действия нацистских властей. Ко всему прочему, инстинкт, выказанный Гитлером при захвате власти, теперь нашел дополнение в его бесспорной способности представлять власть{176}. Это отчетливо видно даже на документальных лентах того времени, запечатлевших целые спектакли, которые умело разыгрывал Гитлер, изображая «отца» нации или весьма впечатляюще представляя власть. Легко себе представить, какое впечатление это производило на простой народ, который жаждал мессии, избавившего бы от всех напастей. Миллионы нормальных простых людей поверили в Гитлера и его государство и оказались обманутыми в своей вере, ибо в целом режим имел в виду прежде всего достижение своих собственных целей.
Гитлер считал, что главной целью и смыслом нового государства должно быть сохранение и дальнейшее развитие расовой общности в физическом и духовном смысле, а также обеспечение свободного развития каждого полноправного члена этого сообщества и пробуждение сил к созидательному творчеству. «Задачей истинно народного государства, — писал Гитлер в “Майн кампф”, — является написание мировой истории, в этом процессе расовый вопрос должен занимать доминирующее положение»{177}. Для Гитлера государство и нация, нация и социализм были идентичны, он стремился к тотальной общности, динамично рвущейся к имперским целям и положению: «Тот, кто любит свой народ, должен доказать это жертвой. Национального чувства, восходящего к выгоде, не существует. Национальное чувство, которое охватывает только определенные классы общества — тоже. Распространенный в наше время страх перед шовинизмом — это признак импотенции»{178}.
Новое нацистское государство носило тоталитарный характер, как и в СССР. Тоталитаризм вообще был совершенно новым политическим явлением в истории Европы, он в корне отличался от старого имперского и авторитарного государства. За тоталитарной политикой скрывались неведомые до того представления о политической реальности и власти вообще. Причиной этих необычайных свойств тоталитарной власти была, как это ни странно звучит, массовая демократизация, которая по-новому и весьма эффективно легитимировала насилие, унификацию общества, бесконтрольный характер власти. Первооткрывательница феномена тоталитаризма Ханна Арендт указывала, что своеобразие тоталитарной формы государства обусловило возникновение до тех пор неведомой психологической ситуации, когда под воздействием тоталитарной машинерии человек попадает в состояние полного одиночества перед лицом всемогущего и бесконтрольного государства и его многочисленных проявлений. Это одиночество и покинутость и составляет главную примету тоталитаризма{179}. Тоталитарное государство составляет противовес либеральному государству и является завершенным выражением этого противопоставления. Нацистское тоталитарное государство было фюрерским и расовым государством с весьма важными элементами современного социального государства, что придавало гитлеровскому государству особую привлекательность в глазах немцев, по крайней мере до начала войны. Тоталитарный характер государства, однако, не означал непременной его эффективности, даже и сама тотальность государства оказалась на поверку фикцией во многих отношениях. Гитлер в 1932 г. говорил об инфляции законов, но подлинная инфляция законов началась после 1933 г.: начиная с Закона о чрезвычайных полномочиях правительства от 24 марта 1933 г. (с этого момента законы могли приниматься правительством без рейхстага); до 8 мая 1945 г. было выпущено 8 тыс. законов и распоряжений{180}, которые часто противоречили друг другу. Во время войны утверждение новых законов прекратилось — так, в 1944 г. было выпущено лишь два закона, но зато вышло 206 распоряжений, имеющих силу закона. Очевидно, что при такой юридической практике даже верные партии юристы вынуждены были прибегать к импровизации{181}. Карл Шмитт, комментируя Закон о чрезвычайных полномочиях, писал: «Закон от 24 марта 1933 года является конституцией современной немецкой революции. На основании этого закона и с его помощью может быть проведено дальнейшее переустройство государства»{182}.
Французский посол в Берлине Франсуа-Понсе указывал, что нацисты в 5 месяцев проделали то, что итальянские фашисты не сделали и за 5 лет. Эти слова посла относятся не только к осознанно осуществляемому нацистами преодолению сословных привилегий (итальянские фашисты, наоборот, хотели законсервировать сословия в корпоративном государстве), но и к изменению характера государства. Практически к осени 1934 г. Третий Рейх не имел ни писанной, ни неписанной конституции (хотя Веймарскую конституцию никто не отменял до 1945 г.), не признавал основных прав человека; не существовало никаких правовых ограничений компетенции различных государственных органов, правительство было одновременно и исполнительным и законодательным органом.
Впрочем, за последние пять лет правительство не собиралось ни разу. Рейхсрат был распущен еще 12 февраля 1934 г.{183}, но его еще три раза избирали и собирали по различным торжественным случаям[15]. Если в СССР в ЦК КПСС были созданы отделы, дублировавшие (или заменявшие) функции соответствующих министерств, то в нацистской Германии и этого не было сделано — государственная власть была брошена в борьбу с партийными компетенциями, на стороне которых была всесильная власть Гитлера, поэтому шансы первой были невелики… Совершенно уникальной чертой нацисткой системы было то, что она не имела органа принятия решений и никаких совещательных инстанций, в стране царила анархия компетенций различных учреждений. Первоначально координирующей фигурой был государственный секретарь (с 1937 г. министр рейхсканцелярии) Ганс Ламмерс, но в войну доступ к фюреру ему перекрыл Мартин Борман{184}. Удивительно, но даже в партии не существовало ясной руководящей инстанции, титул Бормана «рейхсляйтер НСДАП» был лишь формальным, а пресловутые партийные съезды ничего не решали.
Свидетельством искажения нацистами немецкой государственной традиции является не только создание общегерманской полиции (ранее ее никогда не было, это была сфера земельной компетенции), но и расширение числа «оруженосцев» нации. Казалось, Гитлер, уничтожив верхушку СА, согласился с мнением руководства рейхсвера, что в лице СА третий (помимо армии и полиции) оруженосец Германии не нужен, хотя еще в сентябре 1933 г. для охраны канцлера был создан полк «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер» — ранее канцлера охраняла полиция. Это было неслыханно: канцлер создал лишь ему лично подчиненное войско, которое не принадлежало ни к армии, ни к полиции. Вслед за «Лейбштандартом» стали формироваться и другие вооруженные подразделения С.С. С 1935 г. служба в СС приравнивалась к службе в армии; во время войны Гитлер разрешил формировать дивизии СС; был сформирован танковый корпус и даже армия Ваффен-СС. В указе от 17 августа 1938 г. Гитлер таким образом сформулировал задачи СС: «Войска СС для поручений не являются частью ни полиции, ни армии. Эти вооруженные силы предназначены исключительно для моего личного распоряжения». В самом деле, если после призыва в армию членство в партии приостанавливалось и солдаты (офицеры) членских взносов не платили, то в Ваффен-СС солдаты оставались в партии, хотя формально считалось, что они на военной службе. Это происходило по той причине, что «войска для поручений СС», из которых и выросли Ваффен-СС, по просьбе Гиммлера рассматривались как подразделение партии{185}. Как указывал немецкий историк Эрнст Екель, Гитлер, лавируя между консервативной армией и революционной партией, боялся попасть в немилость какой-либо влиятельной группе и поэтому создал СС{186}. Эти искажения государственной традиции оказались напрасными — у Гитлера не было повода воспользоваться СС как аппаратом террора для подавления путчей, мятежей или восстаний по причине их отсутствия.
Несмотря на головокружительные темпы изменений, какого-либо определенного плана действий нацисты не имели и действовали подчас спонтанно: в истории редко бывает, чтобы политическая партия была в такой степени не подготовлена к власти. Никто из партийных активистов не имел никакого административного или управленческого опыта. Сам Гитлер никогда не работал в парламенте, не знал изнутри механики принятия политических решений, а его соратники использовали парламент не для позитивной работы, а для агитации против республики. Готфрид Бенн, талантливый немецкий поэт, сторонник «консервативной революции» в период Веймарской республики, первоначально симпатизировавший Гитлеру, в 1934 г. заметил, что, очутившись у власти, нацисты показались ему провинциальной театральной труппой, которая на гастролях в столице дала анонс о представлении «Фауста», располагая актерами, способными сыграть разве только в дешевом и легкомысленном водевиле, а не в сложной, серьезной и ответственной драме. В самом деле, никогда в истории Германии страной не управляли такие посредственные и вульгарные персоны — «старые бойцы» (как они именовались на партийном жаргоне и в пропаганде); все они были людьми, как правило, или без профессий, или не сумевшими ничего достичь в избранной ими сфере деятельности, или бывшие безработными, как их фюрер. Другой духовный лидер «консервативной революции», Эрнст Юнгер, отметил, что ни один серьезный предприниматель не дал бы ни одному из них торговой доверенности и не стал бы иметь дело с собранием подобных странных фигур{187}. Консервативная оппозиция и недоверие к нацистам вылилось в речь вице-канцлера Папена в Марбурге, которую для него написал Эдгар Юнг — один из лидеров консервативных сил. В этой речи, среди прочего, говорилось, что «правительство хорошо осведомлено о том, что за “национальной революцией” скрывается эгоизм, бесхарактерность, ложь, нечестность»{188}. Юнг был убит нацистами 30 июня 1934 г. Сами нацисты, разумеется, расценивали свое государство и свои способности по-другому: так, в 1945 г., когда будущее Третьего Рейха уже было предрешено, Гиммлер сказал своему врачу Феликсу Керстену, что вместе с нацизмом уйдет элита нации, а «те, кто останутся, не представляют никакого интереса — победители будут распоряжаться ими, как захотят»{189}. Суждение Гиммлера, по крайней мере, справедливо в том отношении, что, как подсчитал С. Хаффнер, среди десяти тысяч ведущих функционеров НСДАП кавалеров Железного креста первой степени было гораздо больше, чем в КПГ, СДПГ и НННП{190}. Иными словами, элита ветеранов Первой мировой войны принадлежала нацистской партии; героями войны были Гитлер, Лей, Гесс, Риббентроп, Геринг.
Унификация немецких земель
После рейхстага вторым важным препятствием на пути утверждения нацистской диктатуры в Германии были права земель и рейхсрат, представлявший интересы земель. По этой причине на первом этапе нацистского государственного строительства (вернее, перестройки нацистами государства для своих целей) важнейшей целью нацистов стала унификация земель, то есть захват власти в землях, обладавших традиционной в Германии и довольно широкой автономией; это стремление нацистов ни для кого не было секретом. Надо отметить, что требование нацистов о необходимости унификации земель не было их изобретением — дело в том, что в Веймарскую республику самостоятельность земель рассматривали как обременительную и бесполезную, и в Веймарской конституции пытались ее ограничить{191}. Многие немцы были убеждены в необходимости сильного центрального правительства, и унификация земель многими воспринималась как преодоление старого немецкого партикуляризма и земельной разобщенности, иногда даже враждебности немцев разных регионов и исторических областей Германии{192}. Не нужно также забывать о духе эпохи в целом: после 1929 г. авторитарные режимы в Европе с их тотальными претензиями повсюду были на марше, казалось, что именно им, а не демократии принадлежит будущее, что было как нельзя более кстати для Гитлера. При этом на руку Гитлеру было и то, что еще до 1933 г. начался демонтаж земельной автономии и возрождение старой кайзеровской традиции слитного существования имперской власти и Пруссии: 20 июля 1932 г. власть в Пруссии была перенята правительством Рейха, что и положило начало разрушению федерализма в Германии. Насильственное прекращение самостоятельности Пруссии дало после 30 января 1933 г. неограниченную власть в Пруссии в руки Геринга и стало моделью для будущей унификации непрусских земель.
В момент прихода Гитлера к власти ненацистские правительства были в Гессене, Саксонии, Гамбурге, Бремене, Любеке, Баварии, Бадене, Вюртемберге; правда, нигде эти правительства не имели большинства в ландтагах. Самой важной проблемой для Гитлера была Пруссия, в ландтаге которой 2 февраля 1933 г. была провалена нацистская резолюция о его самороспуске. Вопреки воле прусского ландтага, четыре дня спустя гитлеровцы по собственному произволу внедрили в Пруссии в качестве главы исполнительной власти имперского комиссара (им стал Геринг). 16 февраля рейхсрат первоначально вынес решение о сомнительной законности этих комиссарских полномочий, но в суд на имперское правительство подавать не стал. 18 мая Геринг наряду с комиссарскими полномочиями получил и полномочия главы правительства Пруссии; в прусском ландтаге он заявил, что «является прежде всего верным паладином фюрера», а не прусским министр-президентом — такой тон был совершенно новым явлением в политической жизни земель: он предвещал унификацию{193}. Таким образом, была осуществлена узурпация власти в Пруссии, которую начал еще Папен. Нацисты почти сразу избавились от старых прусских консервативных управленческих кадров: уже к марту 1933 г. только один из семи прусских обер-бургомистров остался на своем месте. Интересно отметить, что после утверждения собственной власти в Пруссии Геринг не был заинтересован в сильных позициях партийных инстанций, в частности, гауляйтеров, которых почти безоговорочно поддерживал Гитлер — это был первый признак грядущей борьбы компетенций в Рейхе. Пруссия в силу ее величины и традиционных местных различий (Саксония, Гессен-Нассау, рейнские земли, Ганновер, Силезия, Бранденбург, Шлезвиг-Гольштейн, Померания) была поделена на 21 гау{194}. Таким образом на место прежних прусских правительственных округов встали гау во главе с гауляйтерами, найти управу на которых Герингу часто было довольно трудно: парадоксально, но традиционная немецкая местная автономия вылилась в самоуправство гауляйтеров…
31 марта 1933 г. вышел «предварительный Закон об унификации земель в Рейхе», по которому все ландтаги распускались и формировались вновь без проведения дополнительных выборов в соответствии с результатами выборов в рейхстаг 5 марта 1933 г., когда НСДАП в условиях террора[16] и давления на избирателей со стороны СА получила 17,3 млн. голосов (43,9% голосов — всего на 6% больше, чем в свой триумф в июле 1932 г.), СДПГ — 7,2 млн., партия Центра — 4,4 млн., НННП — 3,3 млн., ННП — 0,431 млн. голосов. Голоса, поданные за коммунистов при этом не учитывались: КПГ перешла на нелегальное положение после пожара рейхстага в ночь с 27 на 28 февраля 1933 г. Несмотря на то, что Гитлер «преодолел» влияние коммунистов таким узурпаторским способом, совершенно не считаясь с правовыми нормами, сам факт исчезновения КПГ из политической жизни за границей и в Германии по большей части приветствовали{195}.
«Революционный» переворот в землях достиг пика после упомянутых выборов в рейхстаг, когда при нейтралитете рейхсвера Гитлеру и его сторонникам удалось сместить земельные правительства в Гессене, Бадене, Вюртем-берге, Баварии, Саксонии, Шаумбург-Липпе, Гамбурге, Бремене, Любеке, — и самим прорваться к власти. Слабость земельных правительств в 1933 г. состояла в отсутствии у них большинства в ландтагах. Нацисты и воспользовались этим обстоятельством для организации внепарламентского давления путем всевозможных провокаций, «спонтанных» демонстраций против земельных правительств. Так, 6 марта под смехотворным предлогом, что гессенское правительство якобы не в состоянии сохранить спокойствие и порядок и со ссылкой на чрезвычайный закон от 28 февраля 1933 г., главой местной полиции был назначен нацистский ставленник. Последний уравнял в правах полицию и СА — они стали отрядами вспомогательной полиции. 13 марта «под давлением народа» (это давление инсценировали те же СА) гессенский ландтаг избрал нацистского активиста доктора Вернера главой земельного правительства{196}. В Гессене узурпация власти нацистами осуществлялась как смесь революции и театральной инсценировки, в процессе развертывания которой главная роль отводилась вооруженным отрядам СА и С.С. Следуя указаниям местного нацистского руководителя Вернера Беста и назначенного оберпрезидентом земли члена НСДАП принца Филиппа Гессенского, они захватили общественные здания, даже здание полиции{197}.
В тех землях, где попытались создать законные ненацистские правительства, нацисты вводили комиссаров с чрезвычайными полномочиями, которые силой принуждали правительства к отставке. Чуть иначе развивались события в Гамбурге, где в местном сенате после исключения социал-демократов нацисты заявили претензии на пост полицайпрезидента, а когда сенат им отказал, они заняли ратушу и повесили знамя со свастикой на здании полиции. В дело вмешался министр внутренних дел Вильгельм Фрик: он назначил командира местных штурмовиков полицейским комиссаром Гамбурга на том основании, что сенат якобы не в состоянии обеспечить порядок в городе. Бургомистру и сенату ничего не оставалось делать, как подать в отставку, что практически означало унификацию Гамбурга, обладавшего земельным статусом вольного города.
Подобным же образом осуществлялась унификация и в других землях, практически завершившаяся уже к 15 марта 1933 г. — в то время как на имперском уровне речь шла о сотрудничестве с различными правыми силами, на земельном уровне нацистская унификация уже завершилась. Унификация в землях всегда начиналась с требования предоставления нацистам полицейской власти, затем следовали инсценированные митинги, выражавшие «волю народа», все обычно завершалось вывешиванием нацистского стяга со свастикой на общественных зданиях. Земля за землей попадали в руки нацистов. Насколько смехотворными были претензии на легальность, показывает высказывание Мура, гауляйтера Вюртемберга, после узурпации власти в этой части Германии: «Новое правительство будет жестоко подавлять всякие попытки противодействия. Мы не говорим “око за око, зуб за зуб”, нет: кто нам выбьет глаз, тому мы оторвем голову, а тому, кто выбьет зуб, мы свернем челюсть»{198}. Дольше всех сопротивлялось земельное правительство Баварии, но и оно сдалось 16 марта 1933 г. — вся власть была передана баварскому гауляйтеру и по совместительству штатгальтеру Адольфу Вагнеру. Мотором унификации земель были СА — жесткие, дисциплинированные, организованные, сумевшие на улице доказать свое превосходство над всеми прочими партийными войсками, включая даже коммунистический «Союз красных фронтовиков», который штурмовики считали единственным достойным соперником. Парадоксально, но впоследствии бывшим членам КПГ, отрекшись от своего прошлого, легче было пристроиться в СА, чем членам какой-либо буржуазной или социал-демократической общественной организации{199}.
Мыслящие категориями правового государства критики нового режима предупреждали Гитлера, Фрика и Геринга, что разрушение правовой традиции немецкого федерализма может приобрести необратимый характер в воздействии на государственную власть. Так, заместитель председателя НННП, который первоначально даже вступил в правительство Гитлера, в открытом письме Гитлеру в «Schwäbische Merkur» дипломатично указывал, что хотя Гитлер и является наследником великой правовой традиции, основанной Фридрихом Великим, но в создавшейся ситуации правового беспредела ему нужно срочно принять экстренные меры. Несмотря на эти предупреждения, Гитлер долго отделывался лишь неопределенными обещаниями или призывами к партийным соратникам проявить умеренность и сдержанность. Наконец, 29 марта 1933 г. Гитлер дал толчок к проведению важного решения: на заседании кабинета он внес предложение учредить в землях в обход власти президента посты особых уполномоченных. Сразу же была организована комиссия, которая быстро воплотила предложение Гитлера в оперативно принятый законопроект. В соответствии с этим законом, с 7 апреля 1933 г. была введена новая административная инстанция — имперский штатгальтер (Reichsstatthalter), который имел полномочия смещать и назначать земельные правительства и их глав; штатгальтеры рассматривались как постоянные представители правительства в землях{200}. Сначала появилось 18 штатгальтеров, все они были членами партии и почти всегда гауляйтерами, то есть местными партийными боссами. Гитлер создал эту инстанцию для того, чтобы остановить «дикую революцию» на местах. Всякие обвинения в насилии и беззаконии со стороны СА Гитлер отвергал, заявляя, что он, наоборот, удивляется неслыханной дисциплине, проявляемой штурмовиками и опасается, как бы последующие поколения не стали упрекать нацистов в излишней мягкости по отношению к слабому и трусливому буржуазному миру. Для того, чтобы представить в глазах немцев единение старых консервативных сил, 21 марта 1933 г. Гитлер и Геббельс устроили в цитадели пруссачества Потсдаме демонстрацию единства нацистской «революции» и немецкой консервативной традиции, олицетворением которой выступил престарелый герой Первой мировой войны президент П. фон Гинденбург, провозгласивший вместе с Гитлером союз во имя новой Германии над склепом Фридриха Великого в здании Потсдамской гарнизонной церкви. Это был удачный и ловко отрежиссированный Геббельсом пропагандистский ход, имевший планируемый эффект, хотя критики называли «день Потсдама» фальшивой и сентиментальной комедией.
23 марта 1933 г. рейхстагом 441 голосом против 94 голосов социал-демократов (социал-демократы во главе с О. Вельсом напоследок проявили характер, несмотря на сильное давление нацистов) был принят закон о предоставлении чрезвычайных полномочий правительству (das Ermachtigungsgesetz), который означал изменение конституции, и для этого требовалось не просто большинство, а 2/3 голосов. В своей сдержанной речи перед голосованием Гитлер сказал: «Правительство намерено прибегать к помощи этого закона только в том случае, если потребуется проведение совершенно неотложных мер. Ни существование рейхстага, ни рейхсрата не ставятся этим законом под угрозу. Положение и права президента также остаются неизменными, внутреннее согласие с его волей — это высшая задача правительства. Существованию земель и их самоуправлению также ничего не грозит. Права церквей не будут ущемлены, их положение в государстве не изменится. Правительство просит партии не препятствовать спокойному развитию страны в интересах ее будущего. Правительство, однако, настроено решительно и готово противодействовать объявлению неповиновения и несогласия его политике. Господа депутаты, таким образом, могут выбрать войну или мир с правительством»{201}. Почти все эти обещания Гитлер впоследствии нарушил. Закон о предоставлении чрезвычайных полномочий правительству был принят, и с этого момента законы могло выпускать и само правительство, без парламентского одобрения. До конца Третьего Рейха этот закон продлевался в 1937, 1939 и в 1943 гг., то есть не отменяя Веймарской конституции, нацисты продолжали править страной, да и потребности что-либо формально менять не было, так как нацистский режим отличался экстремальной фиксацией на персоне Гитлера. Эта фиксация и предопределила структурные изменения в системе власти. Впервые в истории Германии Гитлер смог узурпаторскими способами по-настоящему объединить страну, ликвидировав стародавнюю феодальную региональную структуру; земли лишились традиционной автономии — такого нельзя себе представить ни при Бисмарке, ни при Вильгельме II.
Несмотря на свою хваленую эффективность и традиции, лишились власти и старинные государственные институты и земельная бюрократия. До 1933 г. Гитлер часто говорил об инфляции законов, но настоящая инфляция началась после его прихода к власти: с Закона о чрезвычайных полномочиях 23 марта 1933 г. до 9 мая 1945 г. было утверждено 8 тыс. законов и указов, причем подавляющее большинство этих законов было принято помимо рейхстага. Так, с 21 марта 1933 г. по 6 октября 1939 г. рейхстаг собирался 16 раз и принял 6 законов, а правительство за это же время — 4500.
30 января 1934 г., неделю спустя после принятия Закона о чрезвычайных полномочиях, Гитлер заявил, что ландтаги упраздняются, а суверенные права земель передаются Рейху. Все земельные инстанции подчинились центру, а рейхсрат, отражавший интересы земель на общегерманском уровне, был отменен 14 февраля 1934 г. В новых условиях упомянутый выше институт штатгальтеров становился излишним, и его сохранение указывало на стремление Гитлера законсервировать ситуацию противоборства компетенций — иначе зачем ему было сохранять в землях властные инстанции, которыми он руководил и как партийный идеолог, и как руководитель государства. Рейхсштатгальтеры подчинялись министру внутренних дел Фрику, часто конфликтовавшему с ними, а, с другой стороны, штатгальтеры были партийными функционерами, и в этом качестве они подчинялись непосредственно Гитлеру: параллельное (а не пирамидальное) существование двух инстанций давало Гитлеру возможность осуществлять свою волю и как главы партии, и как главы государства. Партийные и государственные должности часто переплетались, и по значению и влиянию первые почти всегда превосходили вторые. Так, в 1936 г. было 14 рейхсляйтеров, которые по своему окладу были приравнены к министрам, а их соответствие государственной номенклатуре было таким, как показано в таблице{202} (см. стр. 93–94).
Уже к 1934 г. «старые бойцы» (ветераны партии) смогли занять почти половину всех административных постов в Рейхе. 30% из них удалось добиться постов ландратов, 31% из 827 крайсляйтеров и 19% из 21 тыс. ортсгруппенляйтеров быстро прибрали к рукам ведущие государственные и коммунальные посты. Почти 60% крайсляйтеров, облеченных государственной властью, работали бургомистрами в городах, а ортсгруппенляйтеры — бургомистрами маленьких городков{203}. Хорошо информированный мюнхенский регирунгсрат Готтфрид Неессе (Neesse), слывший в Третьем Рейхе крупным знатоком истории партии и примыкающих к ней организаций, писал, что в годы после прихода к власти для партии было чрезвычайно важно утвердить на решающих постах «старых бойцов», чтобы они смогли закрепить победу нацистского движения и расширить предпосылки для строительства Третьего Рейха{204}. Эта инсценированная «нацистская революция», по мнению Неессе, имела преходящий характер и никак не отразилась на последующем развитии Третьего Рейха{205}.
Рейхсляйтер прессы Макс Аманн … Президент имперской палаты прессы.
Руководитель штаба заместителя фюрера Мартин Борман … Нет
Шеф канцелярии фюрера НСДАП и председатель партийной контрольной комиссии по печати Филипп Булер … Нет
Председатель верховного партийного суда и оберсудья партии Вальтер Бух … Нет
Руководитель аграрной политики партии Вальтер Дарре. … Имперский министр продовольствия и сельского хозяйства
Имперский шеф прессы д-р Отто Дитрих … Нет
Руководитель партийного ведомства колонизационной политики генерал Франц Риттер фон Эпп … Имперский штатгальтер в Баварии
Секретарь НСДАП и руководитель главного ведомства коммунальной политики Карл Филер … Обер-бургомистр Мюнхена
Руководитель ведомства права д-р Ганс Франк … Министр без портфеля, президент академии немецкого права
Руководитель фракции НСДАП в Рейхстаге д-р Вильгельм Фрик … Министр внутренних дел
Имперский руководитель прессы д-р Геббельс … Имперский министр народного просвещения и пропаганды, председатель имперской палаты культуры
Председатель второй палаты верховного партийного суда Вилли Гримм … Нет
Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер … Заместитель шефа и инспектор тайной государственной полиции в Пруссии, командующий всей политической полицией земель
Руководитель орготдела партии и руководитель ДАФ д-р Роберт Лей … Нет
Начальник штаба СА Виктор Лютце … Нет
Руководитель внешнеполитического ведомства партии, уполномоченный фюрера по мировоззренческому воспитанию НСДАП Альфред Розенберг … Нет
Имперский руководитель Гитлер югенд Бальдур фон Ширах … Нет
Имперский казначей, уполномоченный фюрера по всем имущественным вопросам партии Франц Ксавер Шварц … Нет
Таким образом, весьма оперативно было покончено со значительной и пестрой (до 1933 г. насчитывался 41 тип организации общин) немецкой традицией местного самоуправления и федерализма. Такая оперативность выглядит странной: в немецкой политической культуре государство всегда имело приоритет и к нему относились с большим уважением; несмотря на это, фюрерская система в течение короткого времени его заменила.
Институционный дарвинизм в Третьем Рейхе
Самым существенным признаком власти в Третьем Рейхе, как это ни покажется странным, была анархия компетенций различных ветвей государственной власти и партийных инстанций. Так, одно из ключевых министерств — МВД — сразу оказалось в руках нацистов: министром стал старый член партии, юрист по образованию Вильгельм Фрик, сразу начавший проводить партийную линию. Именно Фрик нес ответственность за жесткие меры против оппозиционных политических партий, профсоюзов, критиков режима и евреев; он принимал активное участие в организации 30 июня 1934 г. «ночи длинных ножей» и в унификации земель. Важнейшей частью его министерства была полиция, которая, вопреки сопротивлению Фрика, вскоре перешла в руки рейхсфюрера СС Г. Гиммлера. Помимо полиции, важными отделами МВД были отдел здравоохранения во главе с Леонардо Конти, отдел «имперской трудовой повинности» (Reichsarbeitasdienst) во главе с Константином Хирлом, отдел «Гитлерюгенда» во главе с Бальдур фон Ширахом и отдел «опросов мнения народа, статистики и обмеров» (Volkstumsfragen, Vermessungswesen und Statistik){206}. В каждом из этих ведомств было заметно партийное влияние, а Фрик всегда стремился защищать интересы государства перед вторжением партийных инстанций, но перед авторитетом Гитлера он был совершенно бессилен. Даже после отлета в Британию Гесса надежды Фрика на восстановление примата государственной власти хотя бы на среднем уровне не оправдались: деятельность Бормана в качестве проводника интересов партии оказался более успешной, чем ранее это удавалось Гессу. В глазах Гитлера Фрик был крайне жестким и упорным централистом, стеснявшим активность его гауляйтеров. Для положения Фрика было чрезвычайно важно то, что существовавшее в Германии традиционное земельное право на осуществление полицейских функций также перешло к Рейху. Впервые в немецкой истории возник общенемецкий полицейский центральный орган — 12 июня 1934 г. Гиммлер был назначен шефом немецкой полиции, оставив за собой пост рейхсфюрера С.С. Формально Гиммлер первоначально подчинялся Фрику как министру внутренних дел, но фактически он был самостоятелен в своих действиях. Уже во время войны, 24 августа 1943 г., он сам стал министром внутренних дел, а Фрик был назначен рейхспротектором Богемии. Теоретически это означало усиление традиционных государственных инстанций (прежде всего — ущемленных в правах ландратов) и ослабление власти гауляйтеров. Воодушевленный поначалу перспективой истинной централизации Рейха, Гиммлер, однако, вскоре разочаровался, так как 28 февраля 1944 г. Гитлер особым распоряжением подчинил гауляйтеров себе лично, сохранив эту партийную инстанцию в прежнем виде. Поэтому в своей сфере компетенций гауляйтеры считались непосредственными представителями Гитлера. Пользуясь таким положением, гауляйтеры комбинировали разные факторы власти: личные связи, региональные особенности тех районов, где они работали и т. д. для расширения и укрепления своей власти. О том, что имя Гиммлера было для гауляйтеров пустым звуком, свидетельствует высказывание гессенского гауляйтера Якоба Шпренгера[17]: «Гиммлер мне не может ничего приказать. Если он захочет провести какое-то решение, то он должен действовать через фюрера. Мы не намерены подчиняться кому-либо, помимо фюрера»{207}. По указанию Гиммлера полиция была разделена на полицию уголовную и полицию для поддержания общественного порядка, хотя наряду с этим существовала и политическая полиция (гестапо), которая действовала тайно и была одним из важнейших инструментов тоталитарного контроля и унификации, но она, вопреки распространенному в отечественной историографии мнению, не была всесильна. В частности, всемогущие гитлеровские штатгальтеры, как правило, имевшие прямой выход на фюрера, совершенно игнорировали «империю СС» и постоянно против нее интриговали. Однажды Гитлер весьма точно назвал гауляйтеров «вице-королями» Третьего Рейха{208}. Более того, даже во время кризиса Третьего Рейха, когда Шпеер имел неограниченные полномочия в сфере организации экономики, его никто не ставил в известность о личных планах партийных руководителей; гауляйтеры и краисляйтеры сосредоточили в своих руках огромную власть. Шпеер писал, что он их совершенно не контролировал и крайне редко мог наложить вето на их решения. Более того, они вообще не обращали внимания на его запреты{209}. Большинство рейхсляйтеров занимало настолько прочное положение в обществе, что не нуждалось в нацистской партии и могло бы обеспечить карьеру и при другом режиме; то же касается и властных позиций большинства гауляйтеров{210}.
В основу территориальной партийной организации были положены избирательные округа, которые в соответствии со старинной традицией, восходящей к организации франкской империи Карла Великого (742–814), именовали гау. В 1938 г. гау было уже 43, включая организацию немцев за границей{211}. Границы гау не были точно определены и часто получалось, что один и тот же населенный пункт оказывался подчинен разным инстанциям, что, впрочем, было обычным делом при анархии компетенций в Третьем Рейхе. Весьма характерен пример с компетенциями Бюркеля, гауляйтера Рейнпфальца, который, не оставляя упомянутого поста, в 1935 г. стал штатгальтером вновь присоединенного к Рейху Саара. Бюркель, пользуясь своими чрезвычайными полномочиями, начал постепенно «изымать» властные компетенции у традиционной бюрократии и в 1938 г. по существу объединил Саар и Рейнпфальц. 1 апреля 1940 г. Гитлер назначил Бюркеля своим полномочным доверенным лицом в «Восточной марке» (Ostmark — так гитлеровцы навали Австрию), а поскольку Бюркель был гауляйтером, то он мог влиять на принятие политических решений. Таким образом, был реализован примат политического руководства, а влияние центральных имперских ведомств сильно ослаблено. После того как Бюркель вернулся в Пфальц, его власть расширилась за счет объединения поста имперского комиссара Саара и регирунгспрезидента Пфальца. С момента же слияния поста имперского комиссара Пфальца и вновь созданного поста шефа гражданского управления Лотарингии в ведомстве имперского штатгальтера Западной марки 11 марта 1941 г., Бюркелю удалось создать собственную Западную империю, которая была вассальной по отношению к Гитлеру{212}. В этом огромном гау Бюркель распоряжался гражданскими и партийными инстанциями с оглядкой только на Гитлера. В качестве шефа гражданского управления Лотарингии, он мог приказывать СС и полиции, а также полиции безопасности и С.Д. Такая логика развития власти привела Бюркеля к острому конфликту с Борманом, отстранившего Бюркеля от власти в сентябре 1944 г. 24 сентября 1944 г. Бюркель покончил с собой{213}. Этот пример свидетельствует об отсутствии определенной последовательности нацистов в процессе унификации государства — они хотели только разрушить существовавший порядок земельного и коммунального администрирования. Менее серьезные расхождения с центральными имперскими ведомствами были и у других гауляйтеров, как, например, у одного из 4 бессменных с 1925 г. до 1945 г. гауляйтеров Роберта Вагнера, которого раздражало отсутствие лично у него контроля за деятельностью гестапо в собственном гау{214}.
Сначала казалось, что ключевые позиции во властных отношениях займет партия, так как Рудольф Гесс сразу по приходу Гитлера к власти получил статус министра, но это впечатление было обманчивым. Партия даже при гораздо более влиятельном и энергичном заместителе Гитлера по партии Мартине Бормане могла только косвенно влиять на всемогущих гауляйтеров, подчинявшихся непосредственно Гитлеру. Партийное влияние на СС, на геринговское управление четырехлетнего плана и на СА было весьма узким. Главное, для чего создавалась партия — пропагандистская и агитационная деятельность, — в условиях тоталитарного государства лишилась смысла, и партия ограничилась всевозможными социальными программами, вроде «Зимней помощи».
Министр внутренних дел Вильгельм Фрик развил впечатляющую активность и, казалось, за счет унификации земельной бюрократии он был близок к желанной рационализации и упрощению (особенно после объединения прусской и общенемецкой администрации). Вскоре, однако, выяснилось, что выросшие компетенции Фрика все равно не перекрывают компетенций гауляйтеров, поднаторевших во внутрипартийной борьбе и склоках, а также, что особенно важно, имевших прямой выход на Гитлера. По этой причине не достигли своей цели ни планируемая Фриком реформа управления Рейхом, ни им же планируемые изменения в конституции. Первые годы Фрик стремился взять под собственный контроль штатгальтеров, и в январе 1934 г. он, казалось, добился своего: очередной гитлеровский закон подчинил имперских штатгальтеров главе МВД, но после бурных протестов штатгальтеров, требовавших прямого подчинения Гитлеру, особым распоряжением фюрера была принята поправка к этому закону, и все устремления Фрика к контролю над местной властью пошли прахом{215}. Сладить с гауляйтерами не смог даже всемогущий Гиммлер. Это можно объяснить тем, что Гитлер зависел от гауляйтеров и поэтому всегда оказывался на их стороне в любого рода конфликтах компетенций, будь то конфликты с СС, государственными инстанциями, с вермахтом, с ДАФ или с Г.Ю. Некоторые партийные руководители, например, баденский гауляйтер Вагнер, вообще ратовали за ликвидацию поста штатгальтера и формальную передачу всей власти гауляйтерам в целях экономии кадров{216}, но не добились этого.
Несостоявшееся реформирование администрации Рейха имело следствием постоянные недоразумения в определении границ компетенций между центром и должностными лицами на местах: оберпрезидентами, министр-президентами, обербургомистрами; хотя все эти должности были партийной номенклатурой и беспартийный, как правило, их занять не мог, борьба за власть все равно возникала при любом удобном случае.
Как говорилось выше, самым существенным для МВД было то, что Фрик потерял бразды правления полицией; несмотря на его яростное сопротивление, их прибрал к рукам Гиммлер. Гитлер не верил в эффективность государственной бюрократии — отсюда проистекают огромные полномочия нетрадиционных организаций нацистов — ведомства четырехлетнего плана, организации Тодта, С.С. В разгар войны в Третьем Рейхе насчитывалось 11 специализированных организаций{217}. Все они были выведены из-под государственного контроля и напрямую подчинялись Гитлеру, который тщательно избегал институционного контроля и вообще всякой институционализации собственной власти. Логическим следствием недоверия к институтам государственной власти стала их замена принципом личной преданности, лояльности. Имперский пресс-секретарь Отто Дитрих писал, что «Гитлер за 12 лет своей власти создал в государственном управлении такую неразбериху, которой никогда не было ни в одном цивилизованном государстве»{218}. Баварский министр внутренних дел Адольф Вагнер в 1934 г. писал имперскому министру внутренних дел Вильгельму Фрику: «В соответствии с нынешним положением Вам, как имперскому министру внутренних дел, подчиняются все имперские штатгальтеры. Адольф Гитлер является имперским штатгальтером Пруссии. Он делегировал свои полномочия прусскому министр-президенту, а Вы сами являетесь прусским министром внутренних дел. Адольф Гитлер, таким образом, подчинен Вам в качестве прусского министр-президента. Поскольку Вы одновременно являетесь и прусским министром внутренних дел, то Вы подчинены опять же прусскому министр-президенту и самому себе в качестве имперского министра внутренних дел. Я не правовед и не историк, но, мне кажется, что такая правовая конструкция нигде ранее не встречалась»{219}. Это похоже на анекдот, но Вагнер совершенно точно проследил последовательность компетенций, которая с формальной точки зрения была полной белибердой.
В нацистском государстве не было таких сфер, за которые не отвечало бы сразу несколько инстанций; повсюду в Рейхе и в оккупированных областях Гитлер намеренно создавал состояние двойственности и тройственности всех инстанций власти, систему «специальных уполномоченных» без определенных границ компетенций и тому подобное. Занимавший поначалу второе место в нацистской иерархии Геринг со временем терял все больше и больше в компетенциях; Геббельс тоже находился в постоянном напряжении, под угрозой давления конкурентов, ревниво следя за объемом своих полномочий. В 1942 г. Геббельс записал в дневнике: «Каждый делает то, что хочет, так как ни на кого не найти управу. Партия идет своей дорогой и никого не слушает»{220}. Даже Гиммлер не был вполне спокоен за свое «государство СС»; представления о всевластии и абсолютном доминировании СС в системе власти нацистской Германии очень преувеличены. На каждого функционера, на каждую инстанцию имелся противовес: так, в немецком посольстве в Голландии было два генеральных комиссара — один от СС, а другой от партии, и подчинялись они не рейхскомиссару в Голландии Зейсс-Инкварту, а соответственно Гиммлеру и Борману. Министр сельского хозяйства Дар-ре воевал с Шахтом, Шахт боролся против вмешательства в экономическую политику ДАФ, Гесс отбивался от чрезмерно энергичной позиции лидера ДАФ Лея, который одновременно был руководителем орготдела партии (Reichsorganisationsleiter). Крайсляйтеры (партийные функционеры) и ландраты (государственная номенклатура) ожесточенно боролись за компетенции. Гауляйтеры рейнских земель перессорились потому, что только один из них — Тербовен — имел прусский титул оберпрезидента. Интересно, что некоторые гауляйтеры были штатгальтерами, некоторые — имперскими комиссарами обороны, другие — министрами или, как упомянутый Тербовен, оберпрезидентами… Никакой унификации и единообразия не было — это не соответствует прусской традиции с ее прозрачностью и стройностью иерархической структуры. Конфликтовали друг с другом министр труда Зельдте и Лей. Непрерывно противостояли друг другу заместитель Гитлера по партии Борман и руководитель «канцелярии фюрера НСДАП» Филипп Булер. Символы и институты политической деятельности Гитлера соперничали и противостояли друг другу: рейхсканцелярия для руководства государством, ОКБ для осуществления приказной власти в армии; соперничали даже канцелярии: одна для партии (Борман), другая для протокольных мероприятий (Мейснер), третья — для личных дел (Булер).
В жилищной политике творился настоящий кавардак компетенций. Напряженная «подковерная» борьба шла между гауляйтерами и СД, которая превратилась со временем в настоящую контрольную инстанцию. В оккупированной Польше воевали друг с другом генерал-губернатор Франк и руководитель тамошних СС обергруппенфюрер Крюгер. Борман жаловался Гитлеру, что в армии не ввели запрет на посещение и покупки в еврейских магазинах и что солдаты ходят в церковь в униформе. Министр церквей Керрль критиковал партийного идеолога Розенберга за планы воссоздания языческой веры и обрядов. Весьма острыми были противоречия между Гиммлером и данцигским гаулейтером Ферстром, публично заявившим, что, имей он внешность Гиммлера, он никогда бы не осмелился заговорить о чистоте расы{221}. Этот список можно продолжить, так как главным принципом системы было отсутствие системы, но при этом ни разу ни с одной стороны конфликтная ситуация не была доведена до «наказания» врага и его смерти.
В то же время, как справедливо указывал Нольте, нельзя говорить и о поликратии в Третьем Рейхе, ибо при ней несколько самостоятельных носителей власти сами распределяют между собой полномочия и задачи, а верховная власть их только ратифицирует. Так в 1941 г. в Японии сухопутные войска были за нападение на СССР, а военно-морской флот выступал за экспансию в Тихом океане; военные моряки оказались сильнее, и император утвердил последний путь. Такая ситуация в гитлеровской Германии была немыслима{222}. Третий Рейх был монократией ярко выраженного типа, писал Нольте, и именно по этой причине он мог допустить поликратию на нижних этажах власти. Каждый нацистский функционер старался прикрыться авторитетом фюрера, одного слова которого было достаточно, чтобы отстранить любого начальника. Гитлеру не нужно было даже прибегать к принципу «divide et empera»: если бы он сомневался в лояльности Гиммлера или Геринга, те ни секунды не удержались бы на своих постах{223}. Некоторые историки называют Гитлера «слабым диктатором» по той причине, что многие решения он стремился переложить на других, но логичнее считать, что Гитлер таким образом просто отдавал дань «плюрализму» на нижних этажах власти, что не было свойственно советской тоталитарной системе. Вполне может быть, что система бесчисленного умножения инстанций, умножения числа функционеров разных рангов, которые чувствовали себя ответственными только перед Гитлером, имела целью, как указывала Ханна Арендт, создать необычную ситуацию, когда каждый из этих функционеров мог чувствовать себя соприкасающимся с волей фюрера{224}.
Подводя итог сказанному, можно констатировать, что истолкование нацистского государства как исключительно монократического или исключительно поликратического недостаточно, поэтому, как ни парадоксально это звучит, следует его считать одновременно и монократическим и поликратическим: оно было поликратическим как раз вследствие своей монократии. Конфликты компетенций эффективно контролировались Гитлером, который полностью царил в этой системе власти. Знаток системы власти в нацистской Германии Дитер Ребентиш точно назвал эту систему «организованным хаосом», в котором не было возможности принять какое-либо важное решение, исходя из существа вопроса или коллективно. В этой системе Гитлер правил монократически при помощи поликратических средств{225}.
Еще в довоенное время в нацистской Германии единая административная система была во многих отношениях нарушена; с самого начала монократического государства в Третьем Рейхе не существовало. С учреждением в начале войны Совета обороны (Ministerrat für die Reichsverteidigung), постов имперских комиссаров обороны (Reichsverteidigungskommissaren) и генеральных уполномоченных (Generalbevollmachtigten für die Reichsverwaltung) казалось, что созданы значительные предпосылки для унификации и упрощения государственной администрации. На деле это не имело никакого результата: весь пар вышел на гудок. Да и сам Гитлер рассматривал Совет обороны как уступку Герингу, он и не думал придавать этому органу центральное положение в системе принятия решений. Именно Гитлер позаботился о том, чтобы после 15 ноября 1939 г. этот орган больше не собирался{226}. По-настоящему новые органы администрации создавались лишь на Востоке на оккупированных территориях. Почти всегда носителями власти там были гауляйтеры, которые получали все новые компетенции в ущерб централизованной единой администрации.
В итоге следует констатировать, что Гитлер всегда мог эффективно контролировать борьбу компетенций в рамках Третьего Рейха. Это был, как указывалось, поликратический хаос, определяемый окончательно разъединенными отдельными органами власти; не предпринималось никаких попыток искать коллективных решений, опираясь на мнения экспертов{227}. Но хаос был специально организован, он и составлял сущность фюрерского государства. Поликратическая дезорганизация административной системы была предпосылкой для формирования фюрерской автократии, за которой последовало монократическое господство поликратическими средствами. Эти выводы цитированной монографии Ребентиша положили конец долголетней дискуссии о характере гитлеровского государства, поскольку долгое время после окончания Второй мировой войны европейцы оставались жертвами нацистской пропаганды, представлявшей нацистский режим как абсолютно централизованную и унифицированную систему власти: режим, который мы, исходя из этических посылок, определяем как «тоталитарное государство». Последнее в нашем представлении характеризуется полной отмобилизованностью при жесточайшей централизации и полной «непрозрачности» власти. Английский знаток истории Третьего Рейха Тревор-Роупер указывал, что если бы это было так, то Германия могла бы выиграть войну{228}. И это несмотря на то, что по материальным и людским ресурсам Германия находилась в невыгодном положении: мы знаем в истории много случаев, когда побеждали бедные и малочисленные армии, которые были либо хорошо организованы, либо вели народную справедливую войну. Нацистская же государственная и политическая система, о которой шла речь в этой главе, не только вела несправедливую войну, в ходе которой не произошло настоящей мобилизации нации (как в Первую мировую войну в Германии или во Франции), но которая была плохо организована административно, что совершенно несвойственной немецкой организованности и дисциплине: нацистская административная пирамида была не обычной прусско-немецкой пирамидой с четким разделением властных компетенций, а беспорядочным смешением частных инициатив, частных влияний и специальных полномочий. «Авторитарная анархия», «планомерный хаос компетенций», «новый плюрализм», «тоталитарная система доменов», «полицентризм», «плюрализм властей», «руководящий хаос», «дарвинизм властных инстанций», «запланированное отсутствие структуры власти», «институционная путаница», «джунгли организаций», «институционная анархия», «управляемая поликратия», «организованный хаос» — такие термины характеризуют и описывают в современной литературе парадигму эволюции многополярной системы власти в Третьем Рейхе{229}.
Такая властная система способна была эффективно разрешать какие-либо частные задачи; но намеренно созданному Гитлером хаосу компетенций было не по плечу сознательно и разумно отбирать политические цели и в полном осознании их значимости и важности браться за их реализацию. Несущие опоры государства — бюрократия, вермахт и экономика — были ослаблены, но все же не полностью сломлены нацистской революцией. Гитлер, обладая бесспорным политическим инстинктом, чувствовал внутреннее сопротивление народа и старых общественных элит и их разочарование в нацизме. Именно поэтому в январе 1942 г. он заявил: «если немецкий народ не в состоянии понастоящему бороться за свое самосохранение, тогда он должен погибнуть»{230}.