По плану операции с начала штурма к нам должны были подойти БТРы. Они подошли, подбежали солдаты, спрашивают: «Что у вас?» А я как-то даже не понял, что ранен. Отвечаю: «Сосед ранен, меня контузило». Но чувствую, руки уже какие-то чужие, не работают. Говорю солдату: «Оружие мое возьми». Он взял, все вертел бесшумный пистолет, удивленно разглядывал.
Потом подошел другой военный, возможно, офицер, тоже спросил, как дела. Я ответил, мол, ничего. Но ребята теперь не поверили, стали перевязывать, и тут я вновь потерял сознание.
Дворец Тадж-Бек. Валерий Емышев:
— Не помню, сколько времени прошло, я уже был в БМП, когда солдат открыл дверку и говорит: «Пойдемте, там медпункт открыли».
Поднял меня солдат под мышки, поковыляли. Медпункт открыли в одной из угловых комнат дворца, там прислуга, кажется, жила, а поводырь перепутал дорогу и потащил меня к центральному входу.
Зашли внутрь, темно, опять та же лестница, где Якушева убило. Стрельба, гранаты бухают. «Э, парень, — говорю, — куда ты меня привел, я уже здесь был».
Потащились назад, нашли медпункт. Наша женщина-врач сразу уложила меня, поставила капельницу. Я выпил графин воды. Лежу под капельницей, вроде чуточку полегчало. «Эх, закурить бы еще». Она говорит: «Подожди, еще накуришься».
Ну а после оказалось не до курева.
Смотрю, приносят Бояринова. Я его знал, поскольку в Высшей школе КГБ учился. Койка моя рядом, повернул голову, смотрю, а Григория Ивановича не узнать, все лицо в крови. Доктор подошел, пощупал пульс, склонился, постоял, потом накрыл простыней…
Вот и все. Убили солдата.
«Тогда считать мы стали раны»
Дворец Тадж-Бек, Эвальд Козлов:
— Вообще, впечатления от событий, восприятие действительности в бою и в мирной жизни очень разнятся. Года через два, в спокойной обстановке, вместе с генералом Громовым я ходил по дворцу.
Все выглядит по-другому, совсем иначе, чем тогда.
В декабре 1979 года мне казалось, что мы преодолевали какие-то бесконечные потемкинские лестницы, а оказалось — там лесенка узенькая, как в подъезде обычного дома. Как мы всемером шли по ней — непонятно. И, главное, остались живы.
Так случилось, что я шел в бой без каски и бронежилета. Теперь жутко представить. А в тот день и не вспомнили. Казалось, внутри я опустел, все было вытеснено и занято одним стремлением — выполнить задачу. Даже шум боя, крики людей воспринимались иначе, чем обычно. Все во мне работало только на бой, и в бою я должен был победить.
Сергей Кувылин:
— Я перекрывал коридор. В конце его — металлическая винтовая лестница. По ней наши ребята не должны были идти, но я на всякий случай кричал: «Миша!» Это наш условный сигнал.
Спустя некоторое время прибежали Карпухин с Берлевым. Берлев остался со мной, залег в противоположном конце коридора, а Карпухин поднялся на второй этаж. Там по-прежнему шел бой.
Николай Берлев:
— Ребята, проскочив на второй этаж, распахивали двери и бросали в кабинеты гранаты. Они уже прошли по коридору вперед, когда сзади них в коридор выскочил Амин — в адидасовских трусах и в маечке. Думаю, он уже был смертельно ранен.
Когда закончился бой, ко мне подбежал Сарвари, весь дрожит, трясется: «Пойдем, посмотрим Амина». Поднялись наверх, посмотрели: да, действительно убит. Сарвари обрадовался, руками начал размахивать. Подбежал к пленным афганцам, что-то возбужденно тараторит. Все, он совершил переворот, он герой! А ведь и Сарвари, и Гулябзой в бою не участвовали, сидели в БМП, невозможно было вытащить никакой силой.
Нам с Карпухиным пришлось еще разыскивать во дворце начальника гвардии, майора Джандата, того самого, который предал Тараки. Именно Джандат отдал приказ об уничтожении руководителя страны, что и исполнили офицеры гвардии.
Помнится, заглядываем в одну комнату, в другую. Показалось: шевельнулась штора. Отодвинул ее стволом автомата и вижу перед собой начальника гвардии.
— Витя! — кричу Карпухину. — Джандат!
— Я врач, врач! — испуганно орет человек, похожий на Джандата.
Вправду оказался врачом, потом внизу помогал раненым.
А ранены были практически все. Емышеву оторвало руку, у Алексея Баева прострелена шея, Кузнецов получил серьезное ранение в ногу. Коле Швачко осколок попал в зрачок глаза. У Сергея Голова девять пулевых и осколочных ранений.
Я, когда улетал из Москвы, бросил в рюкзак две бутылки водки. Закончился бой, говорю Карпухину: «Виктор, пойдем выпьем». Он даже не поверил: «Да ты что?» Хвать рюкзачок, а водку-то сперли. Я понял кто. Прижали одного, другого сержанта из «мусульманского батальона» — те вернули. Выпили за окончание боя, афганцам налили, врачу, которого приняли за Джандата.
Ну посидели, поговорили, вдруг слышим: щелк! А в тишине после боя хорошо слышно. Такое впечатление, будто кто-то холостой спуск сделал. Пошли, открыли лифт, а там раненый афганец. Взяли его автомат — действительно, ни одного патрона. Вот почему мы с Виктором в живых остались — будь у него патроны, срезал бы одной очередью. Улыбнулась, стало быть, судьба.
Кстати, не один раз улыбнулась. Когда я бежал по коридору, пуля разбила магазин автомата. Патроны рассыпались. По сути безоружный, стою на коленях, собираю патроны. На счастье, рядом Сережка Кувылин оказался: «Дед, что случилось?» — И рожок мне свой дает. Только я взял, смотрю: из дверей вылетает гвардеец. На долю секунды его опередил.
Сейчас музей организовали, лежит на стенде мой разбитый магазин. Считайте, дважды я с ним умирал и дважды рождался.
Яков Семенов:
— Бой был тяжелый. И последующая ночь прошла в перестрелке. Из моих ребят отличились Володя Рязанцев из Смоленска, Дроздов, Быковский. Многие оказались ранены, контужены. Сказать, что все ребята были смельчаки, герои — не могу. Кто-то шел вперед, кто-то держался сзади.
Отдельный пост полка жандармерии. Павел Климов:
— Очнулся в очередной раз. Идет бой, лежу на земле, вокруг никого нет, все ушли. Встал, смог еще встать. Помню, что где-то здесь должны быть наши бронетранспортеры. К ним и пошел.
Меня сильно знобило. Позже сказали врачи, что потерял три литра крови. Кое-как добрался до боевых машин и солдатам говорю: «Плохо мне, ребята!» Меня в машину положили, там труба горячая, ноги поставил, а руки заледеневшие солдат согревал своим дыханием. Сидел все время со мной и дышал на руки. После я отключился надолго. Пришел в себя на минутку, уже в медсанбате, кто-то спрашивает: «Пить хочешь? Каши хочешь?» — «Хочу!» Глотаю, а пищевод-то пробит, снова шок, отключаюсь.
В посольстве на минутку очнулся, когда вливали кровь. А потом, в Ташкенте, не могли носилки вытащить со мной, так я решил сам подняться, помочь.
Штаб Военно-воздушных сил. Анатолий Савельев:
— Прошел уже час с небольшим, совсем стемнело, все стихло. Мы решили, что стрелять некому, все арестованы, однако ошиблись. Вблизи штаба располагалась курсантская казарма, оттуда и открыли огонь. Выстрелом из гранатомета прошили броню нашей бээмдэшки, которая стояла у штаба. Погиб молодой солдат-десантник. Здесь я в первый раз увидел смерть в бою, залитый кровью комсомольский билет.
Старались на выстрелы не отвечать. Заставили начальника штаба ихних ВВС соединиться с курсантским подразделением и отдать команду о прекращении огня.
Правда, пока вели переговоры, сами чуть не погибли. В кабинет начштаба влетела граната, но Бог миловал.
Курсанты же вскоре стрельбу прекратили.
Дворец Тадж-Бек. Сергей Кувылин:
— Когда все закончилось, вышли из дворца. Михаил Михайлович смотрит на меня, будто я с того света вернулся: «Ой, Серега, ты живой!»
Потом нас увезли в медсанбат, который был устроен в прежней казарме. Меня положили на кровать, нога распухла, ботинок пришлось разрезать.
Принесли Пашу Климова. Он лежит, ноги к животу прижимает: пить, пить… Смотрю: солдат тащит ему воду в кружке. Спрашиваю, куда он ранен? Оказывается, в живот. Что ж ты ему воду суешь, он умрет сразу. Дошло. Намочил вату, потер Паше губы.
Валерий Емышев:
— Еще во дворце доктор наложил мне на руку жгут. Пока ехали в медсанбат, я все терпел, а потом вытащил нож и разрезал резинку.
Приехали. Меня в операционную, перед лицом какую-то тряпицу повесили, чтобы не испугать. Осмотрел меня хирург, потом, вижу, кивнул медбрату. Все ясно, думаю, будут убирать остатки. Отрезали руку и в тазик бросили.
А вечером эвакуировали в посольство. Там я бутылки три пепси-колы залпом выпил и отключился. Утром проснулся, нас уже готовят к эвакуации в Союз.
Виктор Карпухин:
— В посольстве к нам отнеслись необыкновенно тепло. Дарили цветы, без конца кормили. Семьи сотрудников посольства отдавали все: одеяла, теплую одежду. Уверен, будь у них тогда последний кусок хлеба — отдали бы и его.
Право же, чудно сказать, что поехали мы туда, дабы приобрести лишние дырки в теле, лишиться рук, ног, стать инвалидами. Ведь тогда нам никто ни копейки ни за что не платил. Говорили, мол, все в интересах Родины. Вспомните, будьте честны перед собственной совестью, многие ли в том, 1979-м, году думали иначе? Ну а сегодня мы, конечно, поумнели — крепки задним умом.
Штаб Военно-воздушных сил. Анатолий Савельев:
— Среди ночи к нам приходит сообщение: танки прут на штаб! Я у лейтенанта-десантника спрашиваю: «Что будем делать?» Он задумался: «Знаешь, если танки вырвутся на летное поле, мы их не остановим. Там у нас всего три БМП. Давай машины выдвигать вперед, перекроем улицу. Она не широкая, это нам на руку. Пойдут — станем бить».
Майор-советник слушал-слушал наши аргументы, а потом говорит: «А откуда здесь танки? Не могут тут находиться афганские танки».