— Это «во-первых», — хмыкнул Семен, повидавший за годы следственной практики столько «просто приятных, интеллигентных» преступников, что можно было бы и со счета сбиться. И оттого, видимо, не очень-то доверявший этой характеристике. — Ну, а во-вторых?
— Во-вторых… — как бы сам про себя произнес Венгеров, видимо уже уставший от этого разговора. — Я ведь догадываюсь, с чего бы вдруг вы заинтересовались Неручевым. И отвечу однозначно. Если бы все коллекционеры, а также люди, причастные к этому бизнесу, держали нож за пазухой на тех экспертов, которые выводят фальшаки на чистую воду, поверьте, зла не хватило бы на этом свете.
Это был довод, с которым можно было и соглашаться, и не соглашаться, однако, как бы там ни было, но Державина заказали, и заказчика этого убийства надо было искать как в Москве, так и в Штатах. Тем более что причастность Даугеля к этому убийству уже не вызывала сомнений.
Глава 17
От одной только мысли, что именно он виноват в смерти Державина, Воронцов уж которое утро подряд начинал с лафетника «Столичной», однако теперь не помогала даже водка, и он бродил по цветущему яблоневому саду, размышляя о том, до чего же паскудно устроена жизнь эмигранта в Америке. Даже будучи миллионером, он не может похоронить свою Анастасиюшку в России, как того бы ей хотелось, да и с Державиным — хуже не придумать. Хиллман сказал, будто бы именно сегодня должны состояться похороны Державина, точнее говоря, уже состоялись, и от этого тоже хотелось плакать. В церкви и на кладбище были совершенно чужие Игорю люди, а он, его единственный друг… И когда в саду появился Степан с телефоном в руке, Воронцов только покосился на него. Мол, тебе же сказано было — не до разговоров мне.
— Москва. Россия, — шевельнул губами Степан, и Воронцов почти вырвал у него трубку.
— Иларион Владимирович?
— Ну, если вы звоните по этому номеру… — Воронцов практически мгновенно сориентировался на русский язык звонившего. — Простите, с кем имею честь…
— Семен Головко, следователь Московской городской прокуратуры. Относительно меня вас должен был предупредить Артур Хиллман, и, насколько я понял, вы не стали возражать относительно моего звонка.
Ответная фраза Воронцова зависла в воздухе. Потомка эмигрантов первой волны графа Воронцова впервые потревожили представители российской прокуратуры, и даже несмотря на то, что он действительно был предупрежден Хиллманом о возможном звонке следователя, он даже растерялся немного. Впрочем, его можно было понять. В понятии графа московская прокуратура ассоциировалась с теми самыми властями большевистской России, из которой вынуждены были бежать его дед с бабкой, и он имел все основания сомневаться в искренности и чистоплотности все той же прокуратуры, которая занималась раскруткой убийства советского иммигранта и диссидента. И все-таки он заставил себя подчиниться голосу разума:
— Да, конечно, Хиллман говорил мне о вас. Чем могу служить?
— Дело в том, что я расследую уголовное дело по факту убийства Игоря Мстиславовича и счел нужным прибегнуть к вашей помощи как человека, который….
Совершенно непроизвольно для себя Головко выстроил фразу так, как бы ее произнес семидесятилетний граф, для которого русский язык оставался его родным языком даже в далекой Америке. Однако Воронцов, даже не оценив стараний московского следователя, стремительно перебил его:
— Так все-таки убийство?
— По крайней мере появились предпосылки для возбуждения уголовного дела, — уклончиво ответил Семен. — Наметилось несколько версий, однако также не исключен вариант того, что Державин стал случайной жертвой преступления.
— Да о чем вы говорите! — возмутился Воронцов. — Случайная жертва… Это на Игоря… на Державина шла охота. И они не промахнулись.
— Кто «они»?
— Не знаю, — скис было Воронцов, однако секунду спустя в нем проявился прежний граф: — Пока что не знаю. Но уверяю вас, узнаю обязательно. Теперь это для меня — дело чести. Мне рассказывали, что в России теперь не только КГБ балом правит, но есть и честные детективные компании, которые работают не хуже. И я…
Он хотел, видимо, сказать, что никаких денег не пожалеет ради того, чтобы найти убийц его друга Державина, но Головко тут же осадил его пыл:
— Иларион Владимирович, дорогой мой человек! Мне бы очень хотелось встретиться с вами лично, чтобы за накрытым столом, а не по телефону обсудить наши проблемы. Однако на данный момент давайте оставим в покое бывшее КГБ, тем более что убийство Державина расследуют настоящие профессионалы, но это в Москве, а вот что касается Нью-Йорка…
Неизвестно, что больше озадачило графа: доброжелательность следователя или та внутренняя убежденность, с которой он произнес свой монолог, но голос Воронцова неожиданно обмяк, и он негромко произнес:
— Что именно вы хотели бы знать?
— Во-первых, истинную цель приезда Державина в Москву, и второе. Мне нужна полная информация по Рудольфу Даугелю. Возраст сорок шесть лет, родился в Псково-Печерске, эмигрировал из России в девяносто первом году. Имеет американское гражданство. Погиб в Москве, в автомобильной катастрофе. И вот тут без толкового детектива не обойтись.
— Так вы думаете, что он… Даугель…
— Пока что ничего определенного сказать не могу и поэтому взываю к вашей помощи. Мне нужно знать об этом человеке буквально всё, но в первую очередь — на кого он работал и с чьей подачи был направлен в Москву. Хотя официальная версия — больные родители в Псково-Печерске.
— Так вы все-таки думаете… — начиная трезветь, произнес Воронцов и осекся на полуслове, сообразив, что это действительно не телефонный разговор.
— Иларион Владимирович… — Головко вздохнул так, будто тащил в гору тяжелогруженый воз. — Ну так что, я могу надеяться на вашу помощь?
— Боже мой! — подхватился Воронцов. — Естественно!
— Но хотелось бы, чтобы об этом никто не знал.
— Молодой человек! — обиделся граф. — Я хоть и прожил всю жизнь в Америке, но еще не отупел окончательно. И вы, надеюсь, убедитесь в этом, когда мы будем выпивать рюмку водки.
— Ловлю на слове, — засмеялся Головко. — Буду рад принять вас в Москве.
— Да и я был бы весьма рад попотчевать вас в Америке, — неизвестно с чего бы вдруг расчувствовался Воронцов. — Вы… вы мне весьма приятны. Ну, а что касается истинной цели приезда Игоря в Москву…
Он вкратце рассказал о сомнениях Державина относительно «Спаса Вседержителя», выставленного на аукцион художественной галереей «Джорджия», и когда закончил, негромко произнес:
— Сегодня должны были хоронить Игоря… на каком-то Востряковском кладбище. Так оно, кладбище это, хоть приличное? Я ведь кроме Даниловского монастыря, где похоронены мои предки, ничего более не знаю.
— Весьма приличное, — успокоил его Головко. — По крайней мере лично я не возражал бы успокоиться там под березкой.
— Спасибо, — неизвестно за что поблагодарил Воронцов и тут же: — Надеюсь, его отпевали?
— Естественно! Кстати, отпевали в церкви Ризоположения, это в двух шагах от Даниловского монастыря.
В телефонной трубке звучали резкие гудки «отбоя», а Воронцов продолжал держать ее в руке, уставившись застывшим взглядом на Степана, в глазах которого светился живой интерес.
— Что… в Москву зовут… в Россию? — неожиданно дрогнувшим голосом спросил Степан.
— Приглашают, — кивком головы подтвердил Воронцов и словно очнулся от звука собственного голоса. — Ну, чего стоишь, как не родной? Наливай!
— Может, хватит? — попытался воззвать к голосу разума Степан.
— Поговори еще! — негромко, но весьма убедительно рявкнул Воронцов и, заметив с удивлением, что все еще продолжает держать в руке телефонную трубку, сунул ее в карман.
Отпустив явно недовольного Степана, который наполнял лафетник с таким видом, будто его, бедолагу подневольного, заставили делать что-то весьма непотребное, Воронцов пригубил глоток водки и, поставив лафетник на высокий пенек, срезанный «под столик», откинулся на задник садовой скамейки. Теперь ему было о чем подумать.
Не вдаваясь в подробности, следователь дал понять, что след убийцы Игоря ведет в Штаты, возможно, даже в Нью-Йорк, и это почему-то не вызывало у него не то чтобы откровенного отторжения, но даже возмущения. И сейчас, пытаясь проанализировать свое довольно странное душевное состояние, он все больше и больше проникался версией «американского следа», хотя до последнего момента был убежден в том, что с Державиным расправилось «советское КГБ», не простившее ему тридцатилетней давности грехов.
Судя по всему, Семен Головко вышел на того самого Рудольфа Даугеля, российского эмигранта волны девяностых годов, которых, откровенно говоря, граф Воронцов просто презирал, и который вдруг погиб в автомобильной катастрофе спустя три дня после того, как умер Игорь Державин. Точнее говоря, был убит. Что это — случайное совпадение, нагромождение трупов или все-таки?..
Немало повидавший на своем веку, Воронцов уже давно не верил в случайные совпадения, и особенно в те «совпадения», где всплывали трупы эмигрантов. Да и Державин летел в Москву не на прогулку, а по довольно рискованному заданию, отрабатывая которое, можно было нарваться на что угодно, вплоть до пули в затылок, если, конечно, исходить из того, что выставленный на ознакомительный просмотр «Спас» всего лишь умело сработанная подделка и хозяин иконы знает о том, что в Москву с миссией установления подлинности Рублевского «Спаса» вылетел Державин. А о том, что Игорь отбыл в Россию, знали многие.
В подобное, конечно, трудно было поверить, и гораздо проще было бы списать убийство ценителя и знатока русской живописи Державина на месть партийных функционеров еще не до конца сломленной советской машины, но те миллионы и миллионы долларов, которые были поставлены на Рублевский «Спас», также могли подвигнуть на преступление любого из смертных. А то, что человек способен на подлость, в этом граф Воронцов мог убедиться на собственной шкуре.