Спидометр показывал 130, однако серо-грязные «Жигули» продолжали все так же упрямо висеть на его бампере.
Гадая, кого же он мог заинтересовать своей собственной персоной, и перебирая в памяти еще не законченные уголовные дела, которые находились в производстве, Семен вдруг испытал довольно мерзкое ощущение человека, за которым идет охота, но он даже не знает, кто именно охотится за ним, и уже чисто автоматически сбросил скорость до положенной сотни.
Покосился в зеркальце и увидел, что столь же законопослушным стал и хозяин «пятерки», от которой его отделяло теперь три иномарки. И в этом чувствовался определенный профессионализм.
— Ну что ж, поглядим, кто кого, — пробормотал Семен и, решив не показывать, что он заметил слежку, так-то оно лучше будет, уже не косился на зеркальце заднего обзора, продолжая держать на спидометре уверенную сотню.
Проселочная дорога, на которой КРАЗ протаранил «Опель» Мансуровых, уходила от Калужского шоссе влево, так что впереди его ждал поворот, который и должен был расставить все точки над i.
И снова преследователь удивил Семена. Незадолго до того поворота, где можно было с чистой совестью перестроиться на встречную полосу, серо-грязная «пятерка» вдруг взяла резкий старт и обогнала Семена, оставив его далеко позади.
— Однако, — пробурчал он, обматерив себя за то, что в каждой тени ему видится преступник.
Теперь можно было спокойно выруливать к той березовой рощице, что скрывала за собой проселочную дорогу, выскакивающую на Калужское шоссе, как вдруг он почувствовал невольную оторопь и легкий холодок в груди.
Сразу же за рощицей, почти недосягаемый, но оставшийся в поле видимости, пристроился уже знакомый «Жигуль», и это не могло быть случайностью. И если это не случайность… Вывод напрашивался один: человек, пустивший по его следу серо-грязную «пятерку, догадывался, что выехав на Калужское шоссе, он поедет к месту ДТП полугодичной давности, и, видимо, желал лишний раз убедиться в этом.
И это не могло не настораживать.
Но откуда… откуда кто-то мог знать, что он, Семен Головко, пожелает самолично осмотреть то место, где был совершен запланированный наезд на Мансуровых? Теперь он уже не сомневался в том, что тот наезд был тщательно продуманным и столь же хорошо подготовленным убийством экспертов по русской живописи Мансуровых. А то, что Ольга Викентьевна осталась жива — совершенная случайность.
И еще один факт не мог не волновать Головко.
Насколько близко находится к нему тот человек, который заказал Мансуровых, и каковы будут его дальнейшие действия?
Однако выдавать себя было по меньшей мере глупо, надо было дать понять «хвосту», что он ни о чем не догадывается, и Семен мягко съехал на прибитую подмосковной пылью дорогу, которая вела к дачному кооперативу.
Он уже подъезжал к тому месту, где был совершен боковой таран, и, все еще размышляя о том, «кому не спится в ночь глухую», невольно вздрогнул от ожившего мобильника.
— Семен? — послышался явно взволнованный голос Златы. — У тебя есть две минуты?
— Да, конечно. Удалось поговорить с мамой?
— Поэтому и звоню. Я, конечно, не знаю, что ты имел в виду, когда говорил о «нанесении весьма, существенного вреда», но… В общем, так. В ноябре прошлого года должна была состояться международная конференция по проблемам экспертизы того новодела и фальшака, от которого уже начинают стонать не только владельцы частных коллекций, но и мировые музеи, и содокладчиком на этой конференции должна была выступить моя мама. Все это требовало тщательной проработки нескольких картин русских художников девятнадцатого — начала двадцатого веков, и они, мама и отец, буквально каждое утро выезжали еще затемно с дачи, чтобы вечером вернуться обратно. Ну, а обо всем остальном ты знаешь.
Злата замолчала было, однако не выдержала, спросила:
— Это… насчет конференции и выступления мамы… что, настолько все серьезно и взаимосвязано?
— Да как тебе сказать… пока еще рано делать выводы, но если мне не изменяет интуиция… Короче говоря, будем копать. Да, вот что еще! — спохватился Семен. — 0 нашем с тобой разговоре насчет этого наезда ты никому, случаем, не рассказывала?
— Да вроде бы нет, — не очень-то уверенно произнесла Злата. — Конечно, на работе уже давно расспрашивают, как идет следствие, но чтобы рассказывать кому-то…
Она вновь замолчала, видимо стараясь припомнить, кому и что говорила, как вдруг ее осенило:
— Слушай, а у тебя что… какие-то проблемы?
— Боже упаси! — успокоил ее Семен. — Это я так, для очистки совести.
— Поверю, — вздохнула Злата. И тут же: — Ты позвонишь мне?
— Да, конечно. Как только что-то прояснится.
Молчание, и вдруг совершенно неожиданное для Семена:
— А если просто так? Без «прояснится»?
«Без прояснится…»
Семен почувствовал, как что-то екнуло под ложечкой, и совершенно по-дурацки спросил:
— А ты… ты хотела бы?
— Господи! — вздохнула Злата. — И они ещё называют себя следователем.
Возвращаясь в Москву, Головко несколько раз перепроверялся сначала на Калужском шоссе, затем на Профсоюзной улице, однако хозяин серо-грязной «пятерки», видимо сделав свое дело, решил более не рисковать, дабы не засветиться, и это ещё раз подтвердило догадку, что кому-то надо было удостовериться в том, что следователь Головко решил копнуть уголовное дело по факту ДТП с Мансуровыми. И отслеживали его, судя по всему, от парковочной стоянки Следственного управления.
Телефонный звонок застал Воронцова за чашечкой вечернего чая, и когда он поднял трубку, то сразу же окунулся в одесскую ностальгию и практически непередаваемый сленг, который неподвластен коренному жителю Нью-Йорка.
— Надеюсь, я тебе все так же нужен, как и в тот день, когда ты задал мне задачку насчет твоего Рудольфа Даугеля?
— Ну, во-первых, он такой же мой, как и твой, — хмыкнул Воронцов, — а во-вторых…
Однако Натансон не дал ему закончить свою мысль.
— Бог мой, Ларик! И что ты будешь делать без Марка Натансона, когда я вдруг простужу ноги и меня схоронят на старом еврейском кладбище?
— Это что, в Нью-Йорке? — уточнил Воронцов.
— Нет, в моей старой затраханной Одессе, по которой тоскует каждая еврейская душа. И что ты будешь делать…
— Ты бы еще сказал, старый хрен, что я должен гордиться тем, что живу на одном отрезке времени с тобой.
— А что?! — воскликнул Натансон. — Я этого еще не слышал, но должен тебе признаться, что это весьма правильная мысль. — И повторил негромко, будто заучивая слова: — Гордиться тем, что живешь на одном отрезке времени со мной… Хорошо! Очень хорошо!
— Ладно, кончай треп, — не выдержал Воронцов. — Удалось что-нибудь узнать?
— Потому и звоню.
— И?..
Однако Натансон не очень-то поспешал с информацией по Даугелю, маринуя графа.
— Надеюсь, твоя тощая задница сидит на стуле?
— Нет, она сидит в своем любимом кресле.
— Тогда слушай сюда и держись за ручки своего кресла. Ты во внимании?
— Слушай, ты перейдешь когда-нибудь к делу?
— Так вот, твой Рудольф Даугель работал на художественную галерею «Джорджия» и был…
— То есть на Лазарева?!
— Да! На твоего Лазарева! И был у него самым высокопоставленным сотрудником службы безопасности. Так мало того, этого Даугеля использовали только по особым поручениям самого Лазарева! Врубаешься?
Воронцов верил и не верил услышанному.
«Самый высокооплачиваемый сотрудник службы безопасности галереи Лазарева…». Той самой галереи, что выставила на аукцион «Спас» Андрея Рублева. Крути, не крути, а получалась хренотень с гармошкой, как скажет Степан.
— Слушай, Марк, а твой человек не мог случаем ошибиться или сработать так, чтобы навести тень на плетень.
— Ты имеешь в виду, что его кто-то перекупил и он выдал заведомо ложную информацию, чтобы подставить «Джорджию»?
— Ну-у, можно сказать, что и так.
— Слушай, граф! — возмутился Натансон. — Я тебе что, советский агент с одесского Привоза, которому все равно, что кладут в его уши, лишь бы прошла информация?
— Ну ты поостынь малость, — успокоил его Воронцов. — Я знаю, что тебя на мякине не проведешь, но такой посыл относительно «Джорджии»…
— Я тоже поначалу охренел немного и даже закричал «О, мама, моя мама!», но потом подумал, как следует и решил, что все сходится.
— Сходится-то оно, может, и сходится, — не стал возражать Воронцов, — но сам понимаешь, такой разворот, что круче не придумаешь. Кстати, — спохватился он, — источник-то надежный? Я имею в виду информатора.
— Надежней бывает только в моем офисе. Жена Даугеля, тоже из прибалтов. Волосы на себе рвет оттого, что не знает, чем ей теперь расплачиваться за новую квартиру, в которую они перебрались с Брайтона.
— А твой человек?
— Более чем надежный, — сказал, будто точку поставил, Натансон. — Сотрудник «Русского слова». А там… В общем, сам знаешь, как там платят. И если бы не мои гонорары, он бы давно уже запел по-соловьиному.
Замолчал было, явно обидевшись на высказанное ему недоверие, однако тут же сменил гнев на милость:
— Вижу, тебя это сильно задело, хотя лично я отнесся к этому совершенно спокойно. Помнишь, я тебе говорил как-то, что не желаю иметь дел с этим говнюком Лазаревым? Так вот оно… срослось. И я тебе скажу больше: Натансон не ошибается. Ни-ко-гда! Иначе он не был бы Марком Натансоном.
— Спасибо, Маркуша. Но в таком случае у меня к тебе еще одна просьба.
— Излагай!
— Мне нужно знать о галерее Лазарева и о нем самом буквально все. Но главное — его связи и его контрагенты в России.
— Даже так? — удивился Натансон.
— Да, даже так.
— Но ты, надеюсь, представляешь, насколько это трудно?
— Трудности, Маркуша, для тебя были в СССР, — философски заметил Воронцов, — а здесь так, хорошо проплачиваемая работа. К тому же, думаю, ребятки из «Русского слова» уже давно нарыли на Лазарева целое досье.