- Двух людей из твоего списка мы не нашли, а остальные действительно находятся в Лариссе. - Отец Гавриил сделал паузу, вдохнув полную грудь воздуха. - Но выдать их невозможно. Они уже рукоположены в сан диакона. Обряд был совершен сегодня иерархом Лариссы в городском соборе.
- Понятно, - равнодушно кивнул барон, привыкший к подобным уловкам хитрых греков, и сразу же перевел взгляд на дружинников, недвижной стеной стоявших перед ним. - А воины твои на диво хороши. Эти удальцы похожи на императорских телохранителей. И сколько же таких храбрых козельцев прибыло с тобой?
- Два десятка рыцарей, - слегка приукрасив действительность, но все же не сильно отступив от истины, признался епископ. - Но о силах императора, находящихся в Фессалии, не спрашивай, ибо это не моя тайна.
Больше поводов проситься в Лариссу у барона не было, ведь писем от своего герцога и полномочий вести переговоры он не имел. Однако, получив предложение русичей отобедать, Бела охотно согласился, желая как можно больше разузнать о вероятном противнике. Все франки слезли с коней, и отец Григорий спокойно провел гостей по лагерю ополченцев, демонстрируя достижения никейцев.
Посмотреть барону действительно было на что. В необычном становище нигде не было видно мусора и объедков, не валялось ни животного, ни человечьего помета, а вдоль путей тянулись сточные канавы. В центре же, где, очевидно, располагались склады, греки даже возвели валы с высоким палисадом.
Епископ с гордостью показал диким франкам большие чаны, в которых прожаривали одежду новобранцев, избавляя ее тем самым от насекомых, и продемонстрировал настоящую большую баню. В тринадцатом веке славяне, обитавшие в лесной зоне и не имевшие недостатка в пиломатериалах, считали регулярное мытье в мыльне само собой разумеющимся. Лишь много позже, когда леса перешли в собственность помещиков, позволяющих крепостным лишь собирать в них хворост, крестьяне уже редко могли позволить себе возвести отдельное строение для бани и регулярно топить ее.
И эту благословенную привычку частых омовений городецкое посольство перенесло и на все войско, отчего в нем начисто отсутствовали обычные хвори, характерные для больших скоплений людей.
Но на этом все видимые достижения никейцев и заканчивались, а военная подготовка фессалийцев не выдерживала никакой критики.
Наблюдая за тренировками вчерашних селян, вдруг превратившихся в мечников, Сент-Омер машинально комментировал их про себя:
- Вот эти дерутся, как шестилетние детишки благородных, беспорядочно лупя палками по голове противника. Эти уже как восьмилетние дети - бьют со всей силы. А тут уже на уровне десятилетних мальчиков - частые быстрые удары со всех сторон, и даже не забывают пускать в ход щит. Ну а здесь уже фехтуют не хуже двенадцатилетних аристократов, пытаясь отводить удар соперника щитом или мечом. Но не видно ни одного бойца, способного биться как рыцарь - не махать во все стороны учебным мечом, а внимательно следить за противником и наносить редкие, но быстрые как молния удары.
- А копья вы своим новобранцам не даете, - как бы невзначай поинтересовался барон?
- Им бы сначала с короткими мечами научиться управляться, - буркнул боярин, досадуя, что епископ не разрешил показать бургундцу, как его люди умеют ходить строем в ногу и держать пики.
- Зато фессалийцы возвели замечательный лагерь, и они отлично умеют копать валы и рвы - отпустил барон сомнительный комплимент, тем самым заставив Проню еще больше помрачнеть.
В город франков вести не стали, и прием устроили под большим шелковым пологом посреди лагеря. Слугам барона накрыли стол на улице, а четырех оруженосцев барона усадили в этом же шатре, но за отдельным столом, выделив им в компанию трех дружинников. Поначалу, беседа у отроков особо не клеилась. Латиняне - бургундцы и веронцы, прожили почти всю жизнь в Греции, а то и родились здесь, и эллинским наречием владели отлично. А вот русичи подобным умением похвастать не могли, и Лиховиду пришлось отдуваться за всех. Впрочем, он вполне сносно смог обсудить с собеседниками стати различных пород лошадей и рассказал про охоту на кабанов в приокских лесах, тем самым прослыв у франков изысканным кабальерусом.
Пока младшие рыцари, не стеснявшиеся пить вино кубками, шумно спорили о достоинствах лошадей из разных стран, за столом знати царили трезвость и спокойствие. И барон, и боярин одинаково полагали, что перед важным разговором не стоит утомлять ум вином, ктитору опьянеть мешала большая масса тела, а епископ к спиртному и вовсе был безразличен.
- Нет большего удовольствия, чем дружеская беседа, - льстиво заметил Сент-Омер, поднимая бокал и отпив из него символический глоток. - А скажите, мне, дорогие друзья, не станет ли германский император Фридрих, носящий титул салоникского короля, чинить препятствия Мануилу Дуке Комнину?
- До сих пор Фридрих не вспоминал о своих правах на Грецию, - напомнил Даниил. - А после принесения могучим и победоносным Мануилом клятвы верности императору Ватацу, союзнику Фридрихв, последний тем более не выскажет никаких претензий.
- А истинно ли, что ваш герцог летал как птица? И многие ли в вашем краю обладают таким умением?
- Истинно, - отозвался Проня, - правда, парил князь невысоко. А увидев сверху приближение агарян, разослал гонцов во все стороны, предупредив всех о нашествии. Но кроме него подвиг сей никому не удвался.
Весь обед сотрапезники не столько ели, сколько пытались разузнать друг у друга дальнейшие планы и выведать военные тайны. Но получилось прямо как в пословице - говорили много, да сказали мало.
Когда гостей проводили и на дороге улеглась пыль, поднятая копытами франкских лошадей, Проня вытер со лба пот и укоризненно повернулся к епископу:
- Владыко, отчего ты показал лиатинянам лишь слабейшую часть войска, да еще в самом неприглядном виде?
- Гавша рассказывал, - невозмутимо ответствовал священник, - как древний синский полководец учил: когда ты слаб, покажись противнику сильным, а если ты силен, притворись слабым. Пусть в афинском герцогстве не знают о нашей силе и не боятся, что мы нападем.
- Да нет у нас силы! - едва не перешел на крик рапалившийся боярин. - Лучники, правда, зело хороши, но мало их, щитоносцев совсем на донышке, а годной кавалерии и вовсе кот наплакал.
Ктитор Даниил, услышав, как обижают его всадников, заворчал, но не нашел, что возразить.
- Остальные же фессалийцы, как франк верно заметил, умеют только копать виноградники. Верно про них говорят, что отваги у греков хватает лишь на то, чтобы кинуть камень с верхнего этажа. И теперь в Афинском герцогстве считают, что у нас нет зельной армии.
Козельский иерарх выслушал негодующую речь боярина спокойно и с кроткой улыбкой, нравоучительно заметив:
- Лишь глупый посчитает своего противника бессильным. А если враг глуп, то одолеть его нетрудно.
Василий Дмитриевич открыл было рот, чтобы возразить, но совсем запутавшись в греческой казуистики, лишь махнул рукой и хмуро пошагал к ополченцам, отдыхающим после трапезы, с твердым намерением кого-нибудь отдубасить учебным мечом.
Франки и фессалонцы если и замышляли коварные планы, но нарушать мир не отваживались и пока притихли. Никейцы активно пользовались предоставленной им возможностью и процесс возвращения Фессалии под руку Мануила шел стремительно. Один за другим городки и селения в благодатной долине Пенея подчинялись своему законному деспоту, а заодно, и никейскому императору. Вскоре Никифор добрался до западных пределов державы, без боя овладев горными крепостицами на границе с Эпиром. Мирно прошло и подчинение северных пределов у границы с Македонией.
Там, в тридцати верстах к северу от Лариссы, в западных предгорьях Олимпа, располагался город Элассоны, к которому дукс Никифор не смел приближаться, опасаясь близости македонских войск. Но на тамошнего епископа надавили одновременно и никейский патриарх, и коллеги-иерархи Ларисский и Димитриадский, уже давно склонившиеся перед Мануилом. В результате в один прекрасный день из Элассоны пришло известие, что в соборе провозглашают молитвы не солуньскому “узурпатору”, а Иоанну Ватацу и Мануилу Дуке Комнину, причем именно в таком порядке, давая понять жителям, кто на самом деле тут главный.
В общем, дела шли споро. Ополченское войско муштровалось, потихоньку экипировалось и отъедалось, благо гениальный Ватац догадался ввести в своей армии должность интенданта, и поставки фуража были централизованы, а не отдавались на откуп командирам отрядов или же самим воинам. Мало того, император, начавший относиться к этой авантюре серьезно, все чаще баловал дукса, присылая золото, оружие и даже сотни своей отборной пехоты. В итоге на исходе лета почти вся Фессалия перешла под власть деспотии. Осталась лишь одна большая заноза - замок Платамон, оседлавший восточный склон Олимпа и стороживший стратегически важный путь вдоль побережья.
Комендант Платамона игемон Феодор, сознавая важность своей твердыни, юлил, не говоря твердо ни да, ни нет, и всячески затягивал переговоры, выводя Никифора из терпения. Правда, епископ Григорий призывал дукса к выдержке и уверял, что Платамон все равно подчинится. Так, по крайней мере, обещал их воевода Гавриил, а он пока ни разу не ошибался. Но византийца пророчества далеких северных рыцарей особо не убеждали. Дукс уже сердился не на шутку и стал готовиться к походу, ожидая лишь подхода половцев.
Незадолго до того из Никеи пришла весть, что куманы, поселившиеся год назад в Венгрии, вдруг взбунтовались и покинули придунайские равнины, перекочевав в Болгарию. Там некоторые из степных родов не стали задерживаться и попросили у Ватаца разрешения поселиться в никейской части Фракии. Иоанн, загодя информированный русскими послами о возможности такого варианта событий, уже был к нему готов, и сразу направил пару сотен половцев на юг.
Однако деспот Мануил оптимизма Никифора не разделял и выразил сомнения в том, что степняков пропустят в Фессалию: