— Хитро придумано, - покачал головой комендант Платамона. - А это что за медная труба?
— Усилитель голоса, чтобы говорить на расстоянии.
— Вот значит, как ты докричался с дистанции в две стадии, - облегченно рассмеялся грек. - А я то гадал, что там за богатырь с громовым голосом.
— Да это еще что. Посмотри, вот так мы высматриваем неприятеля издалека, - похвастал боярин, поднося к лицу Феодора зрительную трубу.
Дав эпарху минуту, чтобы насладиться чудом дальневидения, Проня с сожалением добавил:
- Вот только чтобы обозревать на сотни верст, нужно взлетать на монгол-виере, а это только наш князь умеет.
Проне, даже не приходилось притворяться радушным хозяином, развлекающим гостя. Взрослые, как и дети, любят похвастать своими игрушками. У женщин это наряды, украшения и прически, а у мужчин - оружие и лошади. А уж если кто-то обзаводится невиданными диковинками, то трудно устоять от искушения продемонстрировать их сведущими людям.
Феодор, насмотревшись на крепость и на горы, ибо в сторону никейского лагеря он направлять прибор деликатно не стал, наконец, бережно передал трубу русичу.
— Вы, козляне, искусные воины, - почтительно признал эпарх. - Нам есть, чему у вас поучиться.
— Монголы это уже поняли, - довольно согласился Василий Дмитриевич. - Вот только брать каменные крепости нам особо еще не доводилось. В нашей-то стороне почти везде стены деревянные, а каменные башни лишь в больших городах возводят. Правда, наши никейские друзья обещали продемонстрировать искусство осады каменных твердынь, но пока что-то не получалось.
Пригнувшись к собеседнику, боярин доверительно прошептал:
- Мне кажется, и дукс и деспот просто не хотят разрушать фессалийские крепости, даже для того чтобы доставить мне удовольствие. Я их понимаю, это их земля, но и с меня князь спросит по возвращению, чему я там научился. Но может, хотя бы в этот раз уладить все миром не получится.
Эпарх, родившийся отнюдь не вчера, и прекрасно разбиравшийся в византийских хитростях, ставшими нарицательными, тем не менее, был сбит с толку. Этот варвар явно не играет роли ни “доброго”, ни “злого” переговорщика, и говорит действительно то, что думает. Фальшь многоопытный грек уловил бы сразу.
— Значит, тебе хотелось бы посмотреть на штурм крепости по всем правилам? Не горюй, друг мой. У греков столько врагов вокруг, растащивших наши земли - франки, венецианцы, болгары, турки. Если не сегодня, то в другой день дело обязательно дойдет до штурма. А пока я все же попробую пойти на мировую.
Какие еще игрушки остались в запасе у никейцев, Феодор не знал, но желание торговаться, и так не очень сильное, пропало окончательно. Глубоко вздохнув, комендант Платамона состроил скорбную мину, подобающую моменту, и нижайше обратился к своему бывшему господину:
- О величайший, позволь сказать тебе.
Мануил соизволил чуть повернуть голову в сторону старого друга, и эпарх витиевато высказался в том смысле, что он, Феодор, всегда всячески способствовал примирению сторон. Но если покончить с враждой в благородном семействе Дуксов никак нельзя, то следует, безусловно принять сторону Мануила, объявив тем самым солуньцев своими заклятыми врагами.
— Долго же ты думал, - осуждающе нахмурился Мануил. Но Феодор недовольный взгляд повелителя выдержал и глаз не опустил, и деспот, сердито посопев, соизволил немного смягчиться:
— Феодор, у пристани стоит какой-то кораблик. Найми его, и отправляйся в Никею. Я тебя видеть более не желаю, но вот император, пожалуй, примет благосклонно, и даже какую-нибудь должность тебе предложит. Но это завтра. Сегодня тебе следует дать отчет по крепости, да и пожитки собрать.
Поняв, что ему не грозят ни казнь, ни даже материальные издержки, эпарх едва не бухнулся в ногу деспоту, и птицей полетел в крепость, готовить ее к приему законного властителя.
На том осада, едва лишь начавшись, сразу и закончилась. Вскоре ворота Платамона распахнулись, гостеприимно приглашая владетельного деспота и полномочного наместника императора.
Однако на том белая полоса везения никейцев и закончилась. Когда сторожа доложили, что с юга направляется купеческое судно, Никифор, опасаясь недоброго, лично спустился к пристани и первым встретил торговцев. И, как оказалось, не зря. Купцы проплывали мимо Эвбеи, заходя по пути в Халкиду, и принесли оттуда недобрые вести. Тамошние феодалы активно готовились к походу и срочно фрахтовали суда для перевозки лошадей, предлагая судовладельцам огромные деньги всего за несколько дней работы.
Это означало, что афинский герцог, во-первых, отправится в поход не один, а с союзниками. А во-вторых, что откладывать намеченный срок выступления он не намерен.
Сентябрь 1238 г. Маркграфство Водоница.
Длинная колонна франкского войска только начала втягиваться в Термопильскую долину, лежащую между морем и горным массивом Калидромона, но нетерпеливый Ги де ла Рош уже подъезжал со своими вельможами к реке Сперхиос, последние двадцать лет служившей границей между православными и латинянским землями. Мегаскир еле сдерживал нетерпеливую дрожь. Скоро, очень скоро, решится его судьба, и станет ясно, кем он войдет в историю - жалким полугерцогом, даже не имеющим достойного титула, или же настоящим королем. Кто через сто лет вспомнит баронов, ну разве что, кроме самых доблестных? А вот имена королей навсегда войдут в летописи, особенно, если они участвовали в крестовых походах.
Почти все приближенные герцога разделяли его чаяния, мечтая о землях, титулах и славе. Лишь Убертино Паллавичини, новый маркграф Водоницы, лишь год, как сменивший своего почившего отца, относился к затее де ла Роша со смешанным чувством. Его самые ранние детские воспоминания были о набегах греков, неоднократно грабивших франков и убивавших епископов, так что маркграфу пришлось перенести свою резиденцию подальше в горы, в Менденицу. Затем было потеряно все левобережье, и Убертино всю жизнь боялся, что вот-вот остатки маркграфства разделят судьбу Солуньского королевства, канув в небытие. Поэтому, конечно, было бы хорошо избавиться от постоянной угрозы с севера, снова захватить Фессалию. Но, с другой стороны, латинским рыцарям уже давно не удавалось ничего завоевать на востоке. Они только теряли свои позиции. Так что как бы не стало еще хуже. Фиванским рыцарям хорошо. Чем дальше от границы, тем больше у людей оптимизма. Но в случае поражения первыми разграбят именно владения Паллавичини.
Подскакав к реке, франки облегченно вздохнули. Мост остался на месте, а вот греческие стражники и таможенники с него исчезли.
- Неплохое начало похода, - прокомментировал Гильом, - и его бароны громко рассмеялись. У всех словно гора с плеч свалилась. Хотя к сентябрю река порядком обмелела, но переправляться через нее без моста и под стрелами противника никому не хотелось.
Впрочем, переходить Сперхиос даже по мосту герцог, отличавшийся не только храбростью, но и благоразумием, не спешил, отправив на северный берег конных сержантов. Сам же Ги решил дождаться подхода основных сил и пока ограничился лишь наблюдением.
Река Сперхиос, протекавшая перед ним, несла свои воды с запада на восток, а в нескольких милях ниже по течению впадала в Малиакский залив, протянувшийся ей навстречу. Когда-то, много веков назад, залив был намного шире и длиннее, и доходил на севере до гор Отриса, а на юге до Калидромона, так что на берегу оставалась лишь узенькая дорога, по которой с трудом могла проехать повозка. Но с тех пор Сперхиос вынес в море столько песка, что залив сильно уменьшился, проходы между морем и горами превратились в обширную долину, и войско могло легко пройти в Фессалию по прибрежной дороге, сделав крюк на восток. Кроме того, в свое время римляне проложили мощеную дорогу прямо на север, через Отрис. А еще в Пенейскую долину можно было попасть длинным обходным путем - сначала на запад, вдоль Сперхиоса, а затем по склону Стирфака, через небольшое селение Деревя.
Самый удобный и короткий путь преграждала крепость Ламия, лежащая в двух милях к северу от реки. Подобно многим греческим твердыням, эта цитадель возникла на месте древнего акрополя. Она неоднократно перестраивалась, и последний раз ремонтировалась при франках.
Планировку Ламии герцог хорошо знал - это обнесенный длинной стеной городок, расположенный на восточном скате небольшой горы, а выше него по склону находился крепкий замок, имевший двое ворот - как в нижний город, так и в поле. При желании, никейцы могли затвориться за стенами Ламии и продержаться там достаточно долго. Но они поступили по-другому.
Гора, к которой прилепилась Ламия, была небольшой - всего пару миль в поперечнике. И вот на ее противоположной, западной стороне, как докладывали люди Водоницкого маркграфа, внимательно следившие за обстановкой со своего берега, никейцы и начали возводить настоящий укрепленный лагерь по образцу древних ромеев - с валом и частоколом.
Осады, что города, что лагеря, герцог не боялся. Но конечно Гильом предпочел бы быстро закончить войну в одном сражении. В силах своего княжества Афинский мегаскир нисколько не сомневался, да к тому же на его зов явились почти все бароны Негропонта (* Эвбеи) - Гуглиельмо да Верона, Марино далле Карчери и даже юная баронесса Каринтана далле Карчери. В итоге, после созыва ленного войска, присоединения баронов Эвбеи и Водоницкой марки, у него насчитывалось полных четыре сотни латных всадников - сержантов, оруженосцев и опоясанных рыцарей. Пехоту особо не считали, но ее набралось раза в три больше, чем кавалерии. Никто из вассалов не пытался уклониться от похода. Наоборот, некоторые рыцари приводили даже больше воинов, чем были обязаны. Явился даже престарелый Отон, один из последних оставшихся в живых участников крестового похода. Его сын погиб, а внуки еще не подросли, и Отон по древности лет имел право выставить вместо себя на бой двух сержантов. Однако старый крестоносец предпочел самолично отправиться в поход и даже собрал небольшой отряд панцирной конницы, чтобы заслужить в новом королевстве хороший надел, и тем обеспечить своих наследников землей.