Молодой сеньор Водоницы прекрасно умел сражаться даже без щита и, несмотря на раненную правую руку, Убертино, подавая пример вассалам, отважно рубился с врагом. Он то уворачивался от удара, то совершал обманные движения, то делал дальние выпады, а от его меча во все стороны разлетались кровавые брызги.
Грекам никак не удавалось сладить с Паллавичини, но, наконец, какой-то расторопный фессалиец ткнул своим мечом прямо в предплечье маркграфа. Клинок лишь едва пробил кольчугу, но от укола в чувствительное место Убертино едва не выронил оружие. Однако рыцари не подвели и прикрыли сюзерена щитами, приняв на себя все удары, пока сеньор приходил в себя.
Никейские воины упрямо напирали, стремясь столкнуть франков обратно в речку, откуда те вылезли, но супостаты держались крепко. Водоницкие рыцари, выросшие в приграничье, относились к тренировкам намного серьезнее, чем обычные аристократы, постоянно занятые хозяйственными делами, и лишь изредка берущие в руки копье, чтобы поразить чучело. Поэтому воинов маркграфства не смущало даже двукратное численное преимущество нападавших. А с левого берега к ним потихоньку подтягивались все новые рыцари, пешие и комонные.
Меж тем на обширном поле брани, где в этот день битва представляла собой в основном множество мелких разрозненных стычек, назревало и большое сражение. Восемь сотен франкских бойцов оставались силой, способной повлиять на исход войны.
Гильом не зря собрал столько пехотинцев, приведенных баронами, или нанятыми им самим. После того, как рыцарская конница пропала всуе, пехота осталась последним шансом латинян, и она еще могла себя показать, благо, на ее снаряжение не поскупились. Для защиты у всех бойцов имелись если не кольчуги и железные шлемы, то хотя бы войлочные шапки и стеганки из провощенного холста. Что немаловажно, все наемники были католиками, то есть врагами православных, и все вызвались идти на войну добровольно. Никого из них нельзя было обвинить в неусердии.
Однако, Антонио не переоценивал свое милиционное войско. Купленные за деньги рядовые наемники, которым война не сулила почти ничего сверх оговоренной платы, честно выполняли команды, но особой мотивации рваться в бой не имели, и потому сражались нехотя. Что еще хуже, такое большое войско собиралось редко, и у пешцев не было возможности регулярно обучаться совместным маневрам. Они не могли, подобно древнеримским войскам, то разбиваться на отдельные отряды, то соединяться в шеренги. А уж о построении в каре в тринадцатом веке даже и не мечтали. Да никто и не ставил цели учить пехтуру сложным тактическим приемам. Если конницу разделяли на отряды, способные действовать как совместно, так и отдельно, то пехоту обычно всегда выстраивали в одну линию.
Конечно, при необходимости Антонио мог отдать приказ любой из своих сотен отделиться от строя и, скажем, выдвинуться вперед, или занять холмы, или же, к примеру, засыпать канавы. Еще он мог перестроить шеренгу в колонну и наоборот. Но как быть, если его атакует конница, а фланги не прикрыты? Прорываться вперед? Всадников, конечно, меньше раза в три. Если учесть, что конница у греков в основном легкая, то можно сказать, что силы примерно равны. Но это в теории. На практике же конница просто обойдет неуклюжую пехоту сзади, и бой быстро закончится. А потому, завидев кавалерию, пехотинцы могут сделать только одно - выстроиться в круг, выставить копья и не сходить с места, стойко отражая атаки.
Да, Антонио прекрасно понимал, что если он сейчас же не приведет помощь и эллины перебьют кабальярусов, то наемники останутся, как минимум без вознаграждения, а то и лишаться жизни. Но не наступать же прямо на конницу! Поневоле приходится выстраиваться в оборонительные порядки.
Пока Константин Кавасил выводил свою кавалерию, Антонио успел не только придумать план, но и сумел реализовать его, разослав посыльных с приказами. По его указанию крайнефланговые сотни развернулись на девяносто градусов, а центральные, состоящие из четырех шеренг, разделились: Две задние шеренги отступили на двадцать шагов и повернулись кругом.
Экспромт получился не слишком красивым. Построение больше напоминало неправильный овал, чем ровный прямоугольник. Но уж лучше так, чем сгрудиться в кучу, и пример древних римлян, окруженных при Каннах, это хорошо доказывал.
Франки еще заканчивали перестроение, а конница уже налетела на них. Бездоспешные конники Даниила, запасшиеся пучками дротиков, в том числе, свинчатками, закидывали противника копьями, а половцы Алтуна не жалели стрел, посылая их одну за другой на франкские ряды.
Особого урона латинянам обстрел пока не нанес, но зато они и думать забыли о наступлении. А между тем рыцарей на поле оставалось все меньше, и одновременно в душах пехотинцев все сильнее росла неуверенность, граничащая со страхом. Еще немного, они дрогнут и замечутся в панике.
А никейские всадники все мчались вдоль строя, объезжая его против часовой стрелки, чтобы подручнее было метать дротики или стрелять из лука.
Франки не зевали и старательно отвечали стрелами. У них тоже имелось немало лучников и даже некоторое количество арбалетчиков. Но ведь куда проще попасть в неподвижную шеренгу, чем в скачущую лошадь, а куманы могли точно поражать цель и на полном скаку.
Бек Алтун сам не стрелял, хотя его глаза еще оставались зоркими, словно у подростка, и лишь вел за собой свой отряд. Но, стараясь запугать франков бек зашел слишком далеко, опасно приблизившись к рядам супротивника, и чья-то ловко пущенная стрела пробила конскую попону и пронзила горло его лошади.
Скакун споткнулся и упал на колени, а Алтун, вылетев из седла, как камень из пращи, перелетел через голову коня и свалился на траву, сжимая в руках уздечку, сорванную лошади.
Франки радостно взвыли, и в бека полетело еще несколько стрел, хотя пробить кольчугу они и не смогли. Уж очень слабые луки были у латинян. Да и неудобно целиться вниз из-за спин копейщиков, а прицелиться получше стрелки не успели. Молодой йигит, оказавшийся ближе всех, проворно соскочил со своего коня и подставил ладони, чтобы помочь пожилому беку забраться на лошадь, и через мгновение Алтун снова был в седле.
Родовые узы, это вовсе не то же, что феодальная верность. То, что для родичей считается обыденным и само собой разумеющимся, в феодальной системе преподносится как образец верности, к которому следует стремиться. Для сродников просто немыслимо восставать против старейшин или отказываться идти на войну, пока им не заплатят, а тем более, взять вознаграждение за службу и остаться дома. А уж о том, чтобы предать бека, или бросить его одного умирать, и речи не могло идти. Поэтому Алтун даже не поблагодарил юношу, хотя потом все же обернулся, чтобы посмотреть, уцелел ли он.
*
Пока конные стрелки изводили своими метательными снарядами латинян, средняя конница тоже не стояла без дела и неспешно фланировала вокруг франков. Константин Кавасил, которого после некоторых дебатов назначили начальником всей кавалерии, опричь отборной дружины Василия Дмитриевича, к порученному делу отнесся обдуманно. Фессалиец хотя и жаждал как можно скорее покончить с агрессором, но прорывать сплоченный строй пехоты не торопился, предпочитая сперва помариновать противника. Да и не ставилось ему задачи положить всю конницу в отчаянной атаке. От кавалерии требовалось всего лишь удерживать неприятельскую пехоту на месте, а если та дрогнет, то преследовать бегущих .
И потому Константин хладнокровно ждал. Пока что франки мужественно держались, хотя отважные удальцы подскакивали чуть ли не вплотную к врагу и, ложась на шею лошади, чтобы иметь хоть какое-то прикрытие, в упор метали стрелы.
Но вот Кавасилу показалось, что латиняне стали держаться как-то неувереннее, и он решил провести небольшое испытание. По его знаку проревел сигнальный рог, и фессалийская банда, выскочив из-за спин куманов, помчалась в атаку. Трудно сказать, чем бы она окончилась, но на этот раз греки лишь играли. Не достигнув франкских копий, они сократили галоп, потом вовсе перешли на рысь и отвернули в стороны.
- Только пугали, - прошептал Антонио, поняв, что атака была ложной, и облегченно перекрестился. Но было ясно, что это лишь отсрочка. В поле уже не осталось франкских стягов, а никейские щитоносцы, с утра еще ни разу не сходившие с места, и до сих пор лишь бесстрастно взиравшие на сражение, уже покинули свои позиции. Часть из них перешла речку, а большинство направилось вдоль подножия горы к латинянской пехоте. Вот скоро подойдут, и тогда греческие всадники наскочат по-настоящему.
Пока фессалийцы имитировали атаку, стрелки воспользовались паузой и отъехали к маленькому обозу пополнить боеприпасы. Одновременно наступило краткое затишье и на берегу речушки. Проня перестраивал своих ратников и поджидал никейских копейщиков, скорым шагом спешивших на подмогу.
Паллавичини тоже был рад затишью и пытался расставить уцелевших рыцарей. Большинство из кабальярусов потеряло коней, многие воины были ранены, и среди них уже назревала паника.
Сами командиры друг с другом в схватке так и не встретились, и теперь исподлобья посматривали друг на друга. Убертино снял на время свой топхельм, чтобы отдышаться, и Проня удивился, насколько еще юн этот маркграф, так отважно ведущий за собой в бой франкских рыцарей.
Переставив дружинников, боярин нашел минуту, чтобы позаботиться и о себе. Он достал баклажку и, выдернув из нее пробку, жадно отпил. Затем ладонной частью перчатки, на которой не было железных пластинок, вытер вспотевший лоб, мимолетно подивясь, почему пот такой красный. После Василий Дмитриевич задумчиво осмотрел свою булаву. Навершие у палицы было в порядке, а вот дубовая рукоятка треснула. Бросать верное оружие русич не стал, и повесил за темляк у седла, а для битвы вынул из ножен меч.
Приняв это движение за сигнал к бою, Убертино нахлобучил шлем и тоже поднял свой клинок. Воздели мечи и его рыцари, но без особого энтузиазма. Перспектив у франков не оставалась абсолютно никаких. Их было мало, прорваться они не могли, убежать тоже. Отступать было некуда - у них за спиной протекала хоть и маленькая, но топкая речка, по ту сторону которой сновали быстрые, как муравьи, и такие же многочисленные псилы.