– Ну, на пару-тройку верст еще можно подняться, а дальше в заоблачную высь уже нет, – виновато покачал я головой.
– Жаль, – сокрушенно вздохнул отец Григорий и отпустил шарик, наблюдая, с каким ускорением он поднимется к потолку.
Итак, возражавших не было, и мы сразу наметили план действия, заодно назначив ответственных за претворение проекта в жизнь. Во-первых, требовалось собрать у кожевников и ткачей как можно больше квасцов. Ремесленникам сейчас все равно дубить кожу и красить пряжу не нужно, так что пусть сырье пойдет на пропитку оболочки аэростата. Еще нужно отобрать самых умелых портных, чтобы разрезать ткань по лекалам, а потом, после пропитки, тщательно сшить все куски вместе. А какой формы нарезать куски? Задача нетривиальная. Ратча предложил детали для шара кроить ромбиками, как на куполе новгородского собора. Хотя в Козельске на церквах куполов-луковиц не было, но в Киеве подобная экзотика имелась, и все, кто бывал в столице, поняли, о чем идет речь.
Священникам – и козельскому отцу Григорию, и нашему отцу Симеону – досталась миссия морально готовить прихожан к чуду, читая лекции из Библии на тему воздухоплавания. Им следовало напомнить все случаи, когда люди воспаряли на небо, и вообще различные чудеса, имевшие место в библейской истории. В осажденном городе таким историям внимать будут охотно. Кстати, городецкий священник своевременно напомнил, что на аэростате следует изобразить православный крест, дабы ни у кого не возникло сомнения в благодатности сего чуда.
Следующие дни прошли, в общем, спокойно. Как и ожидалось, подошли пять с лишком тысяч всадников плюс обоз и разместились недалеко от города. Нас опять позвали на переговоры, но желающих идти в гости к Батыю не нашлось, и мы ограничились повторением своих тезисов с безопасной высоты крепостного вала.
Татары рыскали по всему левому берегу, но на правый поначалу не совались. Однако вскоре они соорудили плоты и переправили пять сотен, занявших позицию напротив города, на расстоянии перестрела. Теперь связь с нашим подвижным резервом почти прервалась, остались лишь кодовые сигналы дымом и огнями. К сожалению, азбуку Морзе внедрить пока не удалось. Во-первых, я её практически не помнил, а во-вторых, в нынешнем алфавите слишком много букв. Замучаешься придумывать для них точки-тире, а потом заставлять гридней их заучивать. Но дюжины сигналов, имевшихся в арсенале дружинников, хватало для передачи наиболее срочных вестей.
Хотя под боком у нас, всего в одной версте, сидел Батый, но страстная неделя шла однообразно, даже можно сказать, скучно. С самого рассвета начинались тренировки. Многочисленное ополчение следовало приучить к дисциплине и основным навыкам ведения боя, да и младшим дружинникам не грех было подучиться. Получив для обороны участок стены возле торга, Ярик в случае вражеского штурма был обязан выставить на прясло половину воинов и часть ополченцев, остальные же находились в резерве. Соответственно, и обучение наши свежеиспеченные ратники проходили по разным программам. Бездоспешные будут просто таскать камни и бревна да разжигать костры под котлами. Им нужно только запомнить место на валу и выучить команды. Другим воинам предстоит, стоя на стене и прикрывшись щитами, отстреливать противника, колоть копьями да сталкивать вниз лестницы. Самые же проворные да удалые смерды городецкого княжества получили трофейные доспехи и обучались по ускоренной программе на младших дружинников. Таких гоняли нещадно с утра до вечера и даже с наступлением темноты при свете факелов.
Проводить весь день на плацу мне, конечно, не приходилось, ибо и других забот хватало. Надо всех накормить – и дружинников, и эвакуированных городецких гражданских; проследить, чтобы щитники да кузнецы вовремя чинили вооружение; убедиться, что коням всего дали вдоволь да пускали гулять по городу хотя бы на часок. Баню опять-таки всем каждый день следовало топить. Живем-то в тесноте и скученности, а смерды вообще в хлевах вместе со скотиной. Хорошо еще, что дров по моему совету наготовили изрядно. И конечно, нужно следить за настроением личного состава. Кто-то излишне горяч и рвется в драку очертя голову. Таких надо охладить. Других, нерешительных, наоборот, приободрить. В первую очередь это, конечно, касалось ополченцев. Кто-то впал в депрессию после потери всего имущества, и ему уже все равно – жить или умереть. С такими субъектами требовалось поговорить основательно и применить все хитрости прикладной психологии.
Заодно присматривался и к цвеневской сотне. Большинство дружинников из неё не любили своего наибольшего боярина, а про Гавшу, то есть меня, слышали много хорошего. Такие сразу высказали лояльность и своему юному князю, и его новому полководцу. Но вот пара дюжин гридней из числа старой знати, чьи отцы сидели на местных землях еще до прихода Ростислава, составляли явную оппозицию.
Правда, Цвень внешне выказывал перед князем и воеводой почтительность, но до меня потихоньку доходили нехорошие разговоры. Сам Тит не злоязычил, но вот его кмети охотно распускали языки, нашептывая всем разные гадости про меня: а почему верховодит пришлый монах-расстрига и боярами чужих поставил? А почему Гавша и после часового махания мечом не потеет, и даже в бане не взмокнет? И штуки его бесовские, коих добрые христиане отродясь не видывали, до добра не доведут. И церкви-то он стороной обходит, и молитву ежедневно не творит. И знаки ведьмовские кажный день на бересте выцарапывает. И откель столько языков поганых знает? С моавитянами говорит как родной. И тут же, после обвинений в тесном общении с монголами, новое обвинение: а почему, когда царь поганых предложил Ярику отдать все Козельское княжество, Гавша отказался? Стал бы тогда каждый гридень из старшей дружины боярином.
Тратить слишком много времени на улещивание небольшой части дружины я посчитал зряшним и просто старался игнорировать подобную клевету. Правда, молитвы начал сотворять вовремя да и обоих протоиереев – Симеона и Григория – попросил поговорить с сомневающимися.
И вот тревожная неделя, прошедшая в опасной близости с погаными, подошла к концу, и началась Пасха. Сославшись на коварство моавитян, норовящих нападать во время праздников, я опять увильнул от длинных служб, добровольно взвалив на себя функции дозорного. С комфортом устроившись на юго-западной башне, ближайшей к вражескому лагерю, я наблюдал через зрительную трубу за действиями противника.
С утра ничего необычного монголы не делали. Рубили деревья на стенобитные снасти, собирали жухлую траву и прошлогоднюю ботву на корм лошадкам, сновали туда-сюда мелкими отрядами. Но потом началось…
После долгого поста горожане стали резать скотину и тут же её готовить. Беженцев и неимущих кормили за счет князя, что было весьма мудрым шагом. Сена все равно оставалось маловато, а в преддверии битвы людям следовало набраться сил. Мясо варили в больших котлах прямо на улицах или запекали на углях.
Вскоре ветер донес аппетитный запах до изголодавшихся монголов, давно уже питавшихся подножным кормом. Им лишь изредка перепадала тощая, павшая от недокорма лошадь или пойманный лесной зверь. Почуяв соблазнительные ароматы, татары замерли, бросив свои дела. Сначала не выдержал заречный отряд, вышедший из леса и подошедший к берегу Жиздры. Потом потихоньку начали подтягиваться Батыевы тысячи. Подхватив лестницы, жерди и тараны, каштымы и хошучи торопливо брели к крепости. Сначала один джугун потопал, за ним еще несколько, и вот уже не меньше мингана идет в нашу сторону с явно недружественными намерениями.
Видно было, как командиры метались между воинами, не понимая, что делать. Приказа наступать не было, но ведь и воины не разбегались и не отступали. Наоборот, они шли на штурм. Ага, вот со стороны ханской ставки (ну привык я называть Батыя ханом), примчалась стайка нукеров с ценными указаниями. Отважных штурмовиков приостановили, выровняли их ряды и перераспределили осадные снасти. Вскоре уже все войско, кроме заречных сидельцев, так и оставшихся на правом берегу, шло на приступ. Отдельно конные отряды лучников, отдельно «саперы», везущие на арбах пороки с переметами, и вслед за ними ударные части. Шли они, понятно, не к одному месту, а охватывая город полукольцом с запада и севера.
Великолепное зрелище! И позиция чудесная, отсюда я смогу воочию наблюдать процесс средневекового штурма города. Хотелось даже кричать от восторга! Эх, жаль камеры нет. Отсюда такой обзор открывается – полная панорама предстоящих боевых действий. Так, а что это сотник показывает копьем с вымпелом в мою сторону? В обзорную трубу с расстояния полверсты все прекрасно видно. Ага, дает указание лучникам обстреливать угловую башню, на которой я как раз и сижу. А какая у них вероятность долететь до меня? Посчитаем. Максимальная скорость полета стрелы для составного лука – восемьдесят метров в секунду. У средних воинов – семьдесят. С учетом высокой влажности сбросим десяток метров в секунду. Высота стрельницы от уровня земли метров двадцать. Соответственно, долетев до верха, стрелы потеряют в скорости еще двадцать метров в секунду. Но остается еще сорок – пятьдесят, то есть как у длинных английских луков, то есть убойная сила тяжелых стрел будет вполне приличная. Время, замри! У меня же не сплошной готический доспех, и как минимум каждая третья стрела воткнется в тело. Одного прицельно залпа хватит, чтобы покончить с бедным историком. Так, а почему наши не торопятся на стены? Ах, да. Я же сам вызвался в начальники караула.
– Что встали, трубите!
Воин, стоявший рядом, торопливо схватил огромный рог и загудел в него так, что уши у меня заболели. Егорка же метнулся к бойнице, ведущей в сторону города, и заменил зеленый вымпел, означавший, что все спокойно, на желтый. Вообще-то тут прежде был другой порядок подачи знаков. Но обрадованный невиданным оптическим прибором князь Василий разрешил мне внедрить свою светофорную систему: зеленый – хорошо, желтый – внимание, красный – тревога.
Обернувшись к Егору, я указал ему в сторону детинца: