Тьфу… совсем колхозником стал. Пойду на борзых щенков полюбуюсь, потетёшкаю. Они же больше никогда не будут такими маленькими.
Заодно пленному немцу дам задание кровать новобрачным сваять. И не просто кровать, а алтарь любви. Чтобы женщине нравилось до восторга.
Пленный так и жил себе в собачьем вольере, благо они у нас просторные. Однако обжился, ничего не скажешь – и топчан у него там стоит, и верстак. Табуретка свежеошкуренными поверхностями сверкает. И инструмент плотницкий обильно по стенам развешан.
- Не стрёмно было давать ему столько колюще-режущего в руки? – с удивлением спрашиваю у Баранова.
- А чё ему без дела сидеть? – пожимает плечами корытничий. – Хороший харч на дерьмо изводить? Ты только глянь, господин-товарищ, какие корыта для собачек он из дубовых колод выколотил. Любо-дорого посмотреть, да потрогать - гладко. Сносу им век не будет. Работящий немец, смирный, ничего плохого сказать не могу. Разве что стружек уже с него цельный короб накопился. Но ничё… в печке потихоньку всё сожжем.
- Давай его на кухню, поговорить надо.
Баранов кричит.
- Эй, Ганс, ком цу мир, бите, - и рукой машет, как бы воздух загребая.
И совсем чудодейственно, что пленный сам выходит из вольера, который, оказывается, совсем не запертый.
- Не сбежит? – интересуюсь.
- Куда? – ухмыляется Баранов. – Да и от моих мордашей хрен кто сбежит. Найдут и догонят. Да и куда ему тут бежать-то? К диким людям?
- А что уже видал тут таких? – спрашиваю с заинтересованностью.
- Было пару встреч в степи, собачки спугнули банду с дюжину голов. Дал им уйти. Отозвал собак. Нечего их без надобности на людей притравливать, хоть и диких.
- Они там с бабами и детишками шарятся? Кочюют?
- Нет. Только одни мужики с копьями. Толи охота у них там, толи разведкой нас вынюхивают. Как их понять?
- Луки со стрелами у них видел.
- Нет. Такого оружия мы у них не заметили.
- Сами дикари с собаками на охоту ходят?
- Нет у них собак. Не видели.
Подошел заранее вызванный мной Мертваго. Поприветствовал всех. Спросил Баранова: нет ли больных собак? И удовлетворившись ответом корытничего, сел за стол на собачьей кухне.
Мы все последовали его примеру.
- Чем занят? – спрашиваю я немца.
Мертваго переводит лепет пленного.
- У герра гауптмана скоро ребенок родится, вот я колыбель и делаю для младенца, – лопочет немчура. - Такую, что хоть подвесить можно, а можно и на салазках ногой качать, освободив руки для другой работы.
Гауптман – это я. Капитан будет по-русски.
- Ну, вот… спалил контору, - горестно выдохнул Баранов успевший нахвататься от нас выражений из будущего. – Это мы с Солдатенковым вам подарок заказали. Жене вашей скоро рожать предстоит. Так что зыбка ей самый нужный предмет будет. Да из секвойи. Крепкая и пахнет приятно.
Немец что-то жалобно залопотал. Статский советник перевел.
- Он говорит, что ему не хватает нормального инструмента краснодеревщика. Тем, что у него сейчас есть можно делать только самую примитивную работу.
- Бумага есть? – киваю Баранову.
- А как жа? – отвечает несколько обиженно.
- Неси, - приказываю. - И карандаш не забудь.
Поворачиваюсь к Мертваго.
- Переведите, чтобы записал: какие ему нужны инструменты, и каких производителей. И в каком количестве. И чтобы писал разборчиво. Чтобы каждый лавочник мог понять не только в Германии, но и, к примеру, в Чехии.
Баранов принес обычную школьную тетрадку в косую линейку за 2 копейки, что Тарабрин привозил нам от Брежнева. И ««фаберовский»» карандаш уже из моих поставок.
Баумпферд старательно писал, время от времени слюнявя и подтачивая карандаш. Когда закончил, передал нам тетрадку.
Мертваго стал читать.
- Акулья шкура, фуганок, рашпили разные, зенубель, фунтнубель, цинубель, фальцгебель, шерхебель, галтель, грунтнубель, штабгобель, штап, цикли, дрель ручная, свёрла, струбцины… И так далее... Я, Дмитрий Дмитриевич, и слов-то таких не знаю, - признался ветеринар и показал мне исписанную четким убористым почерком страницу.
Написано было, естественно по-немецки.
- А где всё это брать? – интересуюсь.
Мертваго спросил немца. Тот ответил. Ветеринар мне перевёл.
- Он говорит, что владельцы скобяных лавок, где продаётся ручной инструмент, всё сами знают. И просит, чтобы привезли настоящий столярный верстак. Большой. И что чешский инструмент не хуже германского и австрийского. Просит только английский инструмент не брать – он весь на их идиотских мерах создан. В крайний случай французский инструмент сойдёт.
Немец еще что-то сказал.
Ветеринар перевёл.
- Он просит не забыть приобрести механическое точило. Или, по крайней мере, ручное.
Я кивнул в подтверждении. Сказал.
- Гуд.
И попросил Мертваго перевести немцу моё настоятельное пожелание.
- Пусть учит русский язык. А то мне каждый раз для него привлекать в качестве переводчика целого генерала… не по чину ему будет.
Пленный округлил глаза на Мертваго. Ну, не на Баранова же? То, что я капитан он и так уже знает. Вскочил с лавки. Встал по стойке смирно и яростно гаркнул.
- Яволь, экселенц.
Щенки всегда щенки. Любая звериная малышня вызывает умиление и не только у людей. Это выработанный в процессе эволюции принцип выживания. Именно поэтому так много случаев когда выкармливают животные детёнышей других видов.
- Вот Лизку угостите, - Баранов сунул мне в ладонь кусок мяса. – Она сука и так ласковая, но с подачкой оно как-то проще будет дружбу наладить. Лизка только на охоте дурная. Может в азарте зайца пополам перекусить, а к людям она с приязнью. Вчера Жмуров с девчонкой приходил, так два часа в вольере проторчали, щенками баловались. Она девку эту всю облизала.
Угощение борзая приняла, не вставая, так как ее в это время теребили детки за соски.
Щенков было ровно шесть. В отличие от мамаши ещё тупомордых. Беленьких с рыжими пятнами по телу.
- Вроде щенков больше было? - спрашиваю. – Точно помню.
- Дык. Сосков у суки шесть штук всего,- пожимает плечами Баранов. - Вот лишних щенят и притопили. Всегда так делают, чтобы слабое потомство не плодить. Тем паче Лизка первый раз щенится, не раздоилась еще, как следует, – корытничий ласково оглаживает узкую длинную морду собаки, а та его руку пытается облизать длинным языком.
- Как думаешь, хорошие собаки вырастут?
- А чего тут думать? – Баранов смотрит на меня как на недоумка какого. - Что Лизка, что Дрын, который её покрывал – хорошие, рабочие собаки. А щенки натаскаются. Мать обучит, да и повадки природные сами собой проявятся. Для начала на зайцах притравим, потом на лисе, а уже потом и на волка можно спускать.
- А куда нам столько борзых? – спрашиваю давно мучивший меня вопрос.
Баранов чешет в затылке.
- Были бы мы в Расее, сказал бы я вам адрес, где с руками бы оторвали каждого за несколько сот рублей. А то и за тыщу, коли уже будет притравлен. Царский питомник – это печать качества. А тут?... – пожевал собачник губами. – Тут вам с Тарабриным решать, кого этими собаками осчастливить.
- Еще щениться суки будут?
- Если только меделяны. Одна сука уже набхула, но еще запах не пустила. Думаю вот кем ее покрывать, как в охоту войдёт.
- Тоже шестерых щенков оставишь? – спрашиваю в лоб.
Баранов ответил не задумываясь.
- Как бы ни меньше, барин. Меделян – собака тяжелая, растить его трудно, чтобы спина не провисла, ноги, как надо окрепли, прикус не испортился. Это не сухая борзая, которая сама по себе растёт хорошо.
Конюхи гоняли арденов на манеже. Прогуливали беременных лошадок на корде, чтобы не застаивались в конюшне. Жеребцов с меринами не видно: либо в работе, либо на вольном выпасе. Матки все жеребые, так что жеребцы успокоились без волнующих запахов жажды лошадиного материнства. А меринам все по барабану.
Поглядев на ископыченный манеж, подумал, что надо бы с моря песочка хорошего привезти и всё тут засыпать им сантиметров на тридцать – сорок. Самосвал есть, так что данная операция ни разу не проблема. А то после дождей будет тут…
Шишкин встретил меня в новой конюшне, в которой он наблюдал, как укладывали пол обрезными дубовыми спилами, похожими на шестигранные аэродромные плиты, разве что меньше размером. Работяги-чурошники укладывали эту торцевую плитку на бетонную стяжку, обильно покрытую предварительно горячим черным строительным варом. Вар в небольшом котелке грели тут же паяльной лампой.
Увидав меня, Ваньша заявил вместо приветствия.
- Лошади здоровы, барин. Мертваго сегодня всех осмотрел с утра. Остался доволен.
- Проблемы, пожелания? – спрашиваю своего главного конюшего.
- Кузнец нужен. И кузня, само собой. А то перековать коняку мы сами ещё сможем, а большее ни-ни. А из каждодневного… разве что соли привезти лошадкам полизать. Кончилась.
Поднял я со стопки деревянную половую плитку, повертел в руках этот шестигранный спил, спросил.
- Не сгниёт? – сомневаюсь. – Паркет этот.
- Сгниёт, конечно, лет через тридцать-сорок, - ухмыляется Шишкин. Вроде как пошутил. – А там - на новые заменим. Иначе на земляном полу от конской мочи в конюшне будет не продохнуть. А эти спилы для начала топориком затёсывают, чтобы поры в дереве закрыть, потом только от бревна отпиливают. А дуб и сам довольно плотный. Так что моется как палуба на корабле. В Санкт-Петербурге некоторые центральные улицы так мостили. Ничё так, держалось лет десять - при том-то движении, сырости да постоянным конским облечением на ходу. После того как Наполеона прогнали и Париж наши войска на шпагу взяли, так целое шоссе от Петербурга до Парижа через всю Европу дубовым торцом замостили. Так ещё при государе Александре Николаевиче Освободителе этот тракт стоял. По нему, как по столу кареты катались. Хотя оно конечно, тракт не бойкая улица. Ни и дворников на нем не бывает.
- Ну, не буду тебе мешать, - говорю. – Тут ты лучше меня разбираешься.