Кофе готовить вышли на воздух к курилке за домиком, там, где мангал и моё персональное кострище.
Запалили костерок, подбросив готовых угольков из мангала. В рдеющиеся угольки поставили джезву и я заколдовал над готовкой.
Потянуло необыкновенным ароматом.
- Зёрна с дореволюции были или от осевого? – спросил Жмуров, принюхиваясь.
- С дореволюции, – отвечаю, усмехаясь. – С цельным кофеином. На Макарьевой ярмарке в первый ещё выход покупал, когда за лошадками с Тарабриным катались. Йеменское мокко.
Инженер, сладко прижмурившись, пригубил напиток.
- Ништя-я-я-к! – Выдал он заключение пробы. – Я так не умею.
- Захочешь – научишься. – Ответил я. – И учиться тебе лучше не у меня, а у Сосипатора. Тот по-турецки его варить умеет. Аутентично девятнадцатому веку.
- Спасибо за наколку. – кивнул Жмуров и вдруг вернулся к началу разговора. – Да не очкуй ты, командир. Всё пучком идёт.
Отставил я пустую чашку, подумал и ответил.
- Когда нет мелких неприятностей – жди крупных. Жизнь меня так приучила. Вот и очкую. Ещё баб не переварили, а уже белорусская деревня на подходе. Поймал я тут себя на эйфории, что всё у нас хорошо. Понимаешь, … Ты вообще девяносто первый год помнишь?
- Ну, – отозвался Жмуров. – Только по рассказам. Сам-то я в тайге был. В отрыве от цивилизации. А ты, небось, в самой гуще вращался.
- Именно. В ней самой. И даже на разворот журнала ««Пари матч»» фотомордой собственной попал под заголовком ««Они делали революцию»». Сижу дома, журнальчик этот разглядываю с собой любимым, балдею от собственной крутизны. На обложке Клавка Шифер, на развороте – я! Звонок в дверь. Стоят Пат с Поташонком кавказского обличья. Один мелкий, другой дылда.
- Чеченцы? – округляет глаза инженер.
- А кто их по виду поймёт, – машу рукой. – Пистолет мне под ухо, втолкнули в квартиру. Связали, кляп в рот запихали. Обыскали хату по быстрому. Телефон с автоответчиком забрали. Хороший телефон – ««Панасоник»». И смылись. И вот валяюсь я на полу. Ноги связаны. Руки за спиной связаны. Кляп во рту. Извиваюсь как червяк. А в голове одна мысль: заземлили тебя, чувак, от осознания собственной крутизны. Почувствуй разницу.
- Много грабанули?
- Да нет. Три тыщи денег, обручальное кольцо да монету золотую царской чеканки. Полуимпериал пятирублёвый. И телефон. С тех пор побаиваюсь я своей эйфории.
- А вообще зачем ты к белому дому ходил в девяносто первом? Ты же партийный был. – Вдруг спросил Жмуров.
- Я тебе так скажу, - почесал я бровь. – Все мы тогда были против ЦК КПСС. Всем блоком коммунистов и беспартийных. Против этого импотентного ГКЧП. Такой день непослушания. Всем казалось, что вот оно светлое будущее – только руку протяни. Надо только чуток воли взять.
- Так ведь обманули. – усмехнулся Жмуров.
- Конечно обманули, - откликнулся я. – Всегда всех обманывают – таков закон общественной жизни. Думаешь мы в толпе не понимали, что обманут? Разве что не ожидали, что так скоро. Толпа ревела ««Рос-си-я!!!»», а Старовойтова с балкона Белого дома её перекрикивала через мощные акустические колонки ««Ель-цин!»». А потом толпу повели памятники рушить, а сами заговорщики остались там власть делить.
- А в девяносто третьем?
- В девяносто третьем я был просто журналистом. Так что взгляд мой тут со стороны. Так вот там уже в полный рост встал эстетический конфликт поколений.
- Не понял. – удивился инженер. - Это как?
- Власти загребая с разных сторон единую кучу государственного имущества стали наступать друг другу на пятки, на пальцы, вот и схлестнулись. А левые почуяли окно возможностей для реванша. Поначалу набежала там толпа молодёжи как в девяносто первом. А им через матюгальники завели ««В коммунистических бригадах с нами Ленин впереди»». Молодежь послушала, послушала и разошлась. Остались только ушибленные левизной, да старички – бабушки из ««Трудовой Москвы»», для которых это были песни их молодости. Ну, и нацики из РНЕ половить свою рыбку в мутной воде. А потом кучка буйных поставила на уши многомиллионный город. И новая власть быстро и жестоко подавила этот бунт, как китайцы на площади Тяньаньмынь. И тишина. А дали бы по трансляции Шнура с Рамштайном, потрафили бы вкусам молодых, глядишь и критическая масса бунта бы и перевесила. Так что всё уперлось в эстетику. Всё остальное уже производное: и стрельба из танковых пушек по Белому дому, и его поджог, и расстрелы на стадионе. Как там Окуджава писал: ««Не раздобыть надёжной славы, покуда кровь не пролилась»». Всё, давай расходиться, мне приспичило личинку отложить.
Встал и ушел к своему персональному сортиру-скворечнику, который запирался на замок. Кусты жасмина, которые сам вокруг этого ««домика»» сажал для аромата уже в рост пошли. Саженцы я у Тарабрина взял и вообще такую фишку у него же и подсмотрел в его имении на Тамани. А чё? Ароматы совсем другие нежели в голом сортире над выгребной ямой. Приятственней.
Сортир у меня уютный, с сидушкой и линолеумом покрытый. Я сам его мою периодически и хлоркой раз в неделю отсыпаю. А замок, чтобы чужие сюда не ходили. Не засирали походя.
Посидел.
Покурил.
Отложил личинку.
Выйдя, удивился, что Жмуров всё так и сидит в моей курилке.
- Что ещё у нас плохого? – спрашиваю. Я то думал, что инженер давно уже ушел.
- Да нет ничего плохого, - отвечает. - Просто не успел я тебе отдать по объектный скользящий график занятости рабсилы на следующий месяц. Красным помечено, откуда снимать народ не рекомендуется. Кофе ещё угостишь?
Баня и колодец для белорусской деревни построены. Полевая кухня подвезена. Кучка дров на первое время сложена. Палатки большие армейские стоят идеально натянутые. Кровати в них железные ставить не стали – в первом ангаре складировали пока в разобранном виде. Они потом в стационарные дома пойдут в качестве премии за ударный труд. А в палатках пока нары устроили в два яруса из дубового горбыля. У нас его много скопилось. Отдельно поставили домик типа хозблок для завхоза – там сенники, наволочки, одеяла, полотенца на всю деревню. Запас консервов и круп на первое время. Вёдра, ложки, тарелки, бачки. Топоры, пилы и лопаты.
Завхозом белорусской деревни назначили Яна Колбаса. Он поначалу отвертеться от этой должности хотел, сваливал на то что Юшко опытнее его. Но Юшко уже откомандировали на вырубку просеки к пристани, где требовалась монстра, и Яну было императивно сказано, что идея переселять белорусов сюда его, пробивал её тоже он, вот ему и руководство ими в руки. Его родня, вот с ней и крутись.
- Гуманитарку на первое время дадим, - добавил я напоследок, - а вот после всё только за соль. Нахлебники нам не нужны.
- И коровы? – спрашивает, глупо лупая ресницами.
- Да хоть что, - отвечаю. - Дома, коровы, овцы, что ещё там для быта по возможности. Всем обеспечим, но… за соль. И на вас еще пакгауз для хранения добытой соли построить тут. Горбыль подвезём. Так что пройдись ещё раз по территории, запиши всё, если на память не надеешься. Двое егерей с собаками с тобой тут побудут. И охрана на первых порах, и для добычи мяса.
Смотрю, Колбас нос повесил.
Похлопал его по плечу, сказал сочувственно.
- А кому сейчас легко?
- Сеть будет рыбу ловить? – встрепенулся он.
- Всё будет, - обещаю. – Но за соль. Сам понимаешь, что соль это здесь основной промысел. Всё остальное вторично. Типа, хобби.
Оставили им двух коней из табуна егерей. Всё равно один постоянно в лагере будет находиться.
А в испарителе уровень воды понизился на пару дециметров точно уже. По кромке берега это видно явственно по белому солевому налёту. Так что к сентябрю тут будет самая страда соль сгребать, буртовать и отправлять на хранение до ярмарки.
Тара - вот наше слабое место в солевом промысле пока.
Так в думах о солевой таре и ехал обратно в колхоз до брода.
На ответвлении от основной просеки, ну, той, которая к пристани новой идет остро пахло дымом и копотью от сгоревшего бензина.
Сурово спрашиваю Юшко.
- Что тут у вас горело?
Вот нам тут только лесного пожара для полного счастья не хватает.
- Дык, командир, - провел он закопчённой ладонью под носом, - Пороховые шашки кончились, вот и выжигаем пни изнутри. Сердцевину долбим, туда бензинчика пополам с маслом и поджигаем. Остаётся потом только развалить до земли. В наших лесах всегда так делали, чтобы с пнями не надрываться.
Понятно. Предстоит мне вояж в Америку за буровыми шашками. Ну, и за сопутствующими товарами попутно. Бензин в цистерне скоро дно покажет. Так что вояж в Техас предстоит. До 1972 года бензин там дешевый – выбирай любое время от победы над Японией. Потом всё – хялява кончилась. Началась эра малолитражек. Золотое обеспечение доллара рухнуло и нефть в одночасье подскочила в цене аж в четыре раза. И это был еще не предел.
- Много шашек надо?
- Десятка три-четыре, если в обрез. Но лучше с запасом, - кивает Ваня головой, шмыгая крупным мясистым носом.
- Ладно, показывай, что тут у вас.
- Да вот стащим брёвна к просеке, - махнул он рукой на края вырубки, где валялись стволы с уже обрубленными сучьями, - уложим в монстру на коники да и утащим на пилораму. Но не всё. Часть уже ушло на сваи под дебаркадер. Там на трёх слегах на веревке бабу из комля артелью поднимали на блоке и забивали сваи ее весом. Быстро пошло. Осталось только настелить палубу. Отсыпать всю вырубку гравием и можно запускать в эксплуатацию. Мужиков надо заранее на каменоломню заслать – щебень долбить. Самосвалов семь-восемь. Потом монстрой укатаем. Она тяжёлая, за каток сойдёт.
- Может дорожный каток в аренду взять? – предлагаю.
- Не-а. Лишнее это, командир, - ухмыляется Юшко. – На первой просеке так укатали – никто ещё не жаловался.
У самой пристани лесорубы оставили старый высокий дуб. Мощный, в три обхвата, красавец. Сама дорога к пристани вокруг него кольцом заворачивает.
- Этот чего оставили? – спрашиваю.