Тут Накано умолк, сцепил худые руки, потом подергал на себе твердый студенческий воротничок, как будто он его душит. Он не отрывал взгляда от ковра.
— Ну? — не выдержала наконец Синтия.
— Это оказались плохие девушки, — подвел итог Накано. — Я ошибся. Они были нечестные.
— Ясно. И что же вы сделали?
— Что мы сделали?
— Ну да. Вы пошли в полицию? Или вернулись в бар?
Накано изумленно на нее уставился.
— Нет, это не было возможно…
— Почему?
— Потому… — Он поперхнулся и стал еще несчастней.
— Вы боялись, что, если вы поднимете шум, вас отделают? — предположил Роберт.
— Может быть.
Эта японская уклончивость их всегда бесила. Сколько раз они ему вдалбливали: «Накано, ну что это за ответ, скажи — нет, или — да, или — не знаю».
Наверное, его удержал не страх перед расправой, а что-то другое; позже, в постели, обсуждая происшествие, они решили, что тут самолюбие: каким дураком он выглядел бы в полиции, а потом в глазах посетителей и подавальщиц, докладывая о том, что его надули. Лучше уж тихо исчезнуть и дотянуть месяц без денег и без часов. Но Синтия с Робертом всучили ему еще пять фунтов, а Роберт дал поносить свои старые часы.
Накано впервые увидел Бетти Уокер спустя несколько недель, когда Пью устроили читку в лицах «Приема с коктейлями»[15], в которой она приняла участие. Американское миссионерское общество направило Бетти в Японию преподавать английский в одном христианском университете, где ее сочли странной особой после того, как она отказалась жить при университете и сняла две комнатки в трущобах за вокзалом. Кое-кто из коллег этим восхищался, остальные ее осудили. Ей было двадцать шесть лет, и если б она меньше ела и больше следила за собой, она, возможно, оказалась бы хорошенькой.
— Не понимаю. Наверное, она все-таки моется, — высказалась Синтия после первой встречи.
— Моется или нет, но явно лоснится, — поддержал Роберт. — Ей надо либо похудеть, либо расставить платье.
Читая роль, Бетти сидела раскорякой, подавшись вперед, и солнечный луч золотил густой пух над ее верхней губой и по контуру подбородка. Время от времени она подносила к ноздрям платок, но вместо того чтоб высморкаться, шмыгала носом, видимо, из уважения к японцам, которые считают неприличным сморкаться на людях. У нее был приятный голос, хрипловатый на верхних нотах, и пухлые, мальчишеские руки с тщательно обгрызенными ногтями. Она взялась за роль Селии, удивив уверенностью и хваткой остальных чтецов.
Накано не отрывал от нее глаз во время чтения; правда, кроме нее, никто этого не замечал; когда она встала прощаться, он бросился к ее велосипеду и скатил его с крыльца.
— Спасибо, — сказала она. — Как мило. — Она подарила его улыбкой.
— Ничего не стоит, — ответил он, как ни отучали его Синтия и Роберт. — Пожалуйста, — прибавил он, глядя на ее голые ноги. Он все стоял на дороге и смотрел ей вслед, когда она давно уже укатила во тьму и скрылась из виду.
— Кто такая мисс Уокер? — спросил он у Пью, когда все разошлись.
— Кто такая? А! Она миссионерка, — сказала Синтия. — Она из Новой Англии. Вроде я больше ничего про нее не знаю. Ах да! Еще она преподает английский у святого Павла.
Накано задумался.
— Она непохожа на миссионерку.
— Да? А по-моему, очень даже похожа, — сказала Синтия.
Минуту она смотрела на него, потом расхохоталась:
— Чует мое сердце, наш мальчик — жертва ее чар! Роберт, я правда думаю, Накано влюбился в мисс Уокер.
Накано вспыхнул и выдавил из себя:
— Ничего подобного. Это глупости. Это неправда.
Роберт попытался разрядить атмосферу:
— Синтия просто шутит.
Но уже тогда это ни для кого из них не было шуткой.
Через несколько дней Накано снова увидел Бетти. Она вышагивала под дождем без зонтика. Он бросил ей взволнованное: «Добрый вечер, мисс Уокер», а она, не останавливаясь, обдала его громким: «А! Привет-привет!» На несколько секунд он замер и глядел ей вслед, а потом побежал вдогонку.
— Пожалуйста, мисс Уокер, вот мой зонтик, — выпалил он. Он протянул ей японский зонтик. — Вы промокнете и простудитесь.
— Что вы, зачем? Спасибо. Я закаленная. Меня простуда не берет.
— Пожалуйста, мисс Уокер.
Она ответила на его взгляд, и глаза у нее затуманились. В голосе вдруг появилась неожиданная нега:
— Ну спасибо, Накано-сан.
— Откуда вы знаете, как меня зовут? — вырвалось у Накано.
— Просто слышала, — она сделала вид, что удивилась вопросу. — А как вам вернуть зонт?
— Я за ним зайду.
— Зачем же вам беспокоиться. Я его у Пью оставлю.
— Нет, я за ним зайду. Можно?
Она засмеялась.
— Ладно. Как хотите.
— Что вы с Бетти обсуждали вчера вечером?
Синтия часто жаловалась Роберту, что «все эти разговоры про Бетти такая скука», и Роберт с ней соглашался; тем не менее оба вечно выспрашивали Накано о его свиданьях. Он, в свою очередь, постоянно решал не говорить о ней — и как только входил в дом, тотчас начинал о ней говорить. Эта охота откровенничать и принимать откровенности была сродни тяге наносить и получать обиды, случающейся между прирожденными врагами.
— Мы говорили насчет атомного разоружения и пакта о ненападении.
— Господи! Как романтично!
— Мисс Уокер очень серьезный человек. Она говорит, мало кто задумывается над этими вопросами. Она говорит…
Как надоедало Синтии с Робертом выслушивать, что она говорит! И все же, если Накано не докладывал им, что она говорит, их подмывало его выспросить.
— Ясно. И весь вечер речь шла о таких высоких материях?
Накано покачал головой, нахмурился и умолк. Последнего вопроса он не понял, но угадал в нем подвох, насмешку над ним, или над Бетти, или над ними обоими.
Такие разговоры делались все реже. Но обязанности свои он выполнял по-прежнему добросовестно, тут супругам Пью не к чему было придраться, и им приходилось иначе выражать свое недовольство.
— Ты был такой живой мальчик. А теперь только плюхнешься в кресло и зевать, — ворчала Синтия.
— Правда, Накано, может, ты недосыпаешь? — вторил ей Роберт. — Не сомневаюсь, что совещания у мисс Уокер весьма, э, просветительны, но не кажется ли тебе, что они отнимают слишком много сил?
Иногда Накано, помявшись, просил деньги вперед — раньше такого не случалось — и давал им повод поинтересоваться, куда он стал девать деньги, и неужели же стоит вечера напролет таскаться с этой американкой по кафе и барам вместо того, чтоб заниматься или делать что-то полезное?
Эта американка. Они постоянно к ней возвращались. Сперва в отчетах о свиданьях всегда фигурировали рассужденья о политике, религии и нравственности. Роберт как-то взмолился: «И охота же вам переливать из пустого в порожнее!» Но в конце концов Накано стал скрепя сердце признавать, что он в нее влюблен. И скоро, естественно, уже попросил у них совета. Он твердо знает, что нравится ей; да он ей и просто нужен. Она учит японский, и они вместе читают романы Таницаки[16] и Мисимы[17]. Но, не говоря уж о том, что она «очень нравственная леди, миссионерка», зачем американской девушке японский студент?
Синтия с Робертом подняли его на смех.
— Масса народу получает преподавательские места в Японии через миссионерское общество. И далеко не все они религиозны, уж поверь! — сказала Синтия. — И чем ей плох японец? Американца ей тут не так-то легко найти.
— Да, — поддержал Роберт. — И спорим, не стала б она тебя каждый вечер приглашать, только чтоб читать «Кинкагучи»[18].
— Это уж точно, — сказала Синтия. — Она настроилась на роман. Вот и давай посмелее. Она небось уже из-за тебя с ума сходит
— Посмелее? — У Накано в голосе было изумление и трепет.
— Ну да. Подержи ее за руку. Обними.
— Поцелуй. Господи, да что это с тобой?
Накано был совершенно потрясен.
— Она вовсе не такая. Она чистая, она о таких вещах и не думает.
— Да ну тебя! — взвилась Синтия. — Будь только посмелей, а за остальное я ручаюсь.
— Что вы, миссис Пью. Вы шутите. Я не могу так поступить.
Вернувшись к себе, он, не раздеваясь, лег на подаренный матрас и стал взвешивать то, что ему сказали. Может, это очередная английская шутка, какими они часто конфузят его и сбивают с толку? Или они это всерьез? И если всерьез — правы ли они? От одной мысли об осуществлении их советов он корчился, как от желудочных колик, и зарывался лицом в ладони. Но когда на другой вечер он пошел к Бетти Уокер, на крыше ее дома произошло кое-что, отчего в него впервые закралось подозрение, уж не вел ли он себя все эти недели круглым идиотом. Как всегда, раскрыв перед собою на столе японский роман, они читали его вместе и вдруг услышали переполох — вой сирен, раскаты голосов, гром деревянных башмаков о булыжник — обычное сопровождение японского пожара.
— Пошли посмотрим, — сказала Бетти и стала подниматься по скрипучим деревянным ступеням к галерее на крыше. Накано пошел следом. Галерейка была до того узкая, что двоим тесно стоять, и голая рука Бетти — тогда он не сомневался, что случайно, хоть потом и усомнился — прижалась к его боку. Пожар оказался куда дальше и меньше, чем они ожидали, судя по шуму.
— А, ерунда, — разочарованно сказала Бетти. — Только грохот подняли из-за ничего… Ой! Месяц-то какой, посмотрите. Почти полный, да?
— Вы помните хокку[19], которое выучили со мной? Про месяц?
И он его прочитал.
— А вы помните песню, которую вы со мной выучили? — И она завела хриплым контральто:
Месяц, месяц, ясный месяц,
Не закатывайся, постой…
Потом она хохотнула обычным своим лающим смешком.