но. — Она делает паузу. — Я на самом деле потратила много времени на волонтерство в горячей линии, помогая людям.
— Это действительно здорово, — счастлив, что она живет своей жизнью, где может использовать свое доброе сердце, чтобы помочь людям. — Я так рад, что ты отошла от всего этого дерьма… — смотрю на свою грудь, всю в синяках и шрамах и расцарапанные руки, напоминающие, кто я сейчас. — Я всегда говорил, что ты не принадлежишь нашему миру.
— Не думаю, что кто-то действительно к нему принадлежит, — говорит она со всей своей честностью. — Просто иногда люди думают, что так и должно быть.
Прижимаю свободную руку к виску, когда он начинает пульсировать. Она «ковыряется» в моей голове и это приносит мне боль. Похоже, в ее словах есть скрытый смысл, но я не могу его понять.
— Не согласен, — говорю я, все еще держа ее руку, хотя знаю, что должен отпустить. Еще немного. Еще несколько минут тепла, прежде чем наступит холод. — Я думаю, что иногда люди делают ужасные вещи и заслуживают того, чтобы гнить и умирать.
Она вздрагивает, ее дыхание сбивается, но она быстро берет себя в руки и придвигается ко мне на сиденье.
— Ты не сделал ничего ужасного.
Сжимаю челюсть и одергиваю руку.
— Ты не представляешь, что я сделал… что я натворил.
— Расскажи мне, — говорит она, словно это так легко. — Позволь мне понять тебя.
— Ты не можешь… никто не может. Я тебе это уже говорил. В любом случае, никто из живых не сможет мне помочь. — Сожаление пронзает меня, когда осознаю, что проговорился, но ничего не изменишь. Иногда, когда я ловлю кайф, во время наивысшего блаженства я почти чувствую, что отрываюсь от своего тела, и думаю, что, возможно, Лекси может мне помочь, даже если она мертва. Когда я лишком далеко захожу, мне кажется, что она не мертва — или, может, это я не чувствую себя живым, я клянусь, что она может слышать мои мысли, почти касаться меня. Она говорит мне, что всё нормально. Что она прощает меня и любит, как она сделала вчера, когда я был избит. Но утешение — краткий миг, и когда я выхожу из оцепенения, я понимаю, что это не настоящее, что никто никогда не простит меня. Что я наркоман, убивший двух человек и этого не изменить.
— Куинтон, ты не одинок, — Нова говорит, со слезами на глазах, приближаясь на несколько дюймов ближе ко мне, глядя, похоже она жалеет меня. Я хочу, чтобы она не смотрела на меня так, будет чертовски плохо, если я накричу на нее, но потом она придвигается еще ближе, ее голое колено касается моей ноги. — И, если ты поговоришь со мной, ты поймешь. Что ты не одинок. Я волнуюсь за тебя.
Изнемогаю от жара — ее тепла. Я чувствую его. Давно не чувствовал ничего подобного, и я хочу выскочить за дверь и бежать, и в тоже время хочу раствориться в ней. Не могу думать правильно. Мне нужно ее остановить. Нужно прекратить ее попытки.
— Что если я скажу тебе, что убил кого-то? — говорю, надеясь, что это то, что окончательно оборвет все связи… связь между нами, которая должна быть разорвана. — Захочешь ли ты тогда понять меня? И продолжать заботиться обо мне?
Она вздрагивает, и я думаю, что это сработало. Теперь ты боишься? Теперь ты хочешь меня понять?
— Я не верю в это, — говорит она, быстро приходя в себя.
— Но я это сделал, — говорю, понизив голос и наклоняясь ближе. — Я отнял две жизни, на самом деле.
— Не намеренно, я уверена, — похоже, ее это совсем не волнует, и это раздражает меня, потому что я не понимаю реакции. Все вокруг только и говорили, какой я мудак, как я всё испортил, сколько всего разрушил. И она просто сидит здесь, глядя на меня так, будто это совершенно нормально.
— Нет, но это все равно была моя вина, — мой голос хрипит, выдавая, как трудно мне говорить об этом.
— Не обязательно, — настаивает она и придвигается так близко, что практически оказывается у меня на коленях, спиной к приборной панели, так что смотрит на меня пристально, и я серьезно забыл, как дышать. Ощущения настолько сильные, что чувствую боль в груди, животе, сердце. Задето всё, что осталось от моей разбитой ничтожной души. — Возможно, ты думаешь, что это была твоя вина, но я знаю, что иногда винить себя — это единственный способ с этим справиться. — Она кладет руку на мою щеку, и я чувствую искру жизни внутри себя, которая, я думал, потухла уже давным-давно.
— Это не мой случай… я даже не пытаюсь, — делаю паузу, недоумевая, как она заставила меня сказать это вслух, когда даже не знает, какого хрена я говорю. Я был так закрыт в течение последних месяцев, а с ее появлением начинаю чувствовать желание жить. Перевожу дыхание, ведь пришло время вернуться к моему потоплению, чувствую болезненное покалывание от нахлынувших воспоминаний. Что значит чувствовать смерть на своих руках: кровь Лекси, моя собственная, вина — все эти воспоминанию гниют внутри меня.
— Мне нужно вернуться. — Сжимаю руки в кулаки, чтобы не прикасаться к ней, и, смотрю в окно, избегая ее пристального взгляда. — Мне больше нечего сказать. Я просто хочу обратно.
Она медлит, а я жду, что она начнет возражать, но вместо этого она разворачивает машину в обратном направлении.
— Хорошо, я отвезу тебя, но могу я попросить об одном одолжении? — спрашивает она.
Крепко зажмуриваюсь, затаив дыхание, мечтая остановить дыхание навсегда.
— Конечно.
— Я могу навестить тебя завтра? — просит она своим нежным голосом. — Я не пробуду здесь очень долго, поэтому хотела бы увидеть тебя и поговорить немного больше, прежде чем уеду.
Я должен сказать ей нет, спасти ее, как она пытается спасти меня, но не могу заставить себя отпустить ее так скоро, поэтому с жадностью говорю:
— Да, если хочешь, но надеюсь, ты этого не сделаешь.
Открываю глаза, наблюдая за ее реакцией.
Она кусает губы, нервничая.
— Но я хочу видеть тебя. На самом деле.
Не уверен, что с этим делать, поэтому решаю отпустить ситуацию, замкнувшись в себе, и это легко, потому что спустя несколько секунд я уже думаю о совершенно другом: как вернусь домой, доберусь до Джонни и новой дозы. Тогда ничто не будет иметь значения. Ни это. Ни будущее. Ни прошлое. То, что я сделал.
Все это исчезнет.
Я не многословен по дороге домой, но она говорит немного о музыке, о своей игре на барабанах, и мне нравится слушать ее болтовню. Люблю слушать ее счастливый голос. Я даже готов улыбаться, чего не было очень долгое время, но не думаю, что у меня это получится.
Вскоре мы подъезжаем к дому, и приподнятое настроение испаряется в темноте, поглощающей место, где я живу. Мой рот начинает выделять слюну, зная, что ждет меня, как только я вместе с Тристаном доберусь до Джонни. Я хочу этого намного сильнее, чем сидеть в этой машине, чем есть, дышать, жить.
— Так во сколько мне можно прийти завтра? — спрашивает она, останавливая машину немного поодаль от здания.
— Когда хочешь, — отвечаю ей, потому что это действительно не имеет значения. Я знаю, что пробуду под кайфом всю ночь и весь день после того, как введу достаточное количество дорожек в свое тело. Начинаю выходить из машины, готовый вернуться в свое жилище. Готовый все это забыть. Готовый освободиться от эмоций, противоречий, воспоминаний. Готовый вернуться в свою тюрьму.
— Подожди, Куинтон, — просит Нова, и я останавливаюсь, поворачиваясь к ней.
Ее губы приоткрыты, словно она хочет что-то сказать, но затем закрывает рот и стремительно бросается ко мне. Я замираю, соображая, что она делает. Нова открывает бардачок, достает оттуда ручку и отрывает краешек конверта. Она пишет несколько цифр и отдает мне бумагу. — Это мой номер, на всякий случай, вдруг тебе понадобится позвонить мне.
Смотрю на бумагу в своей руке, сбитый с толку.
— У меня нет телефона.
— Я знаю, — говорит она, бросая ручку на приборную панель. — Но есть у Делайлы, и я хочу, чтобы он у тебя был в случае чего.
Стараюсь не заводиться из-за того, что она дала свой номер, как будто будет не против, если я позвоню. Как будто хочет поговорить со мной. Никто не давал мне свой номер телефона в течение очень долгого времени, и я не уверен, что с ним делать. Часть меня хочет, выбросить его подальше и избавиться от соблазна позвонить ей, но вместо этого я кладу его в карман. Потом я начинаю выходить из машины, и она наклоняется и аккуратно целует меня в губы. Не знаю, почему она это делает, это просто дружеский поцелуй или она испытывает то же самое, что и я. Но поцелуй кажется извращенным и неправильным, в некотором смысле, потому что я обдолбанный и мне интересно, чувствует ли она — распад внутри меня. Но с другой стороны поцелуй так чертовски хорош, как если бы я жил нормальной жизнью, где бы не было автокатастрофы, и я бы просто расстался с Лекси и встретил Нову, мы бы целовались точно также все время.
Прости, Лекси. За то, что забыл тебя. За жизнь. За то, что двигаюсь вперед, в то время, как ты остаешься неподвижной.
Мысли о Лекси пронзают мой мозг, но я по-прежнему целую Нову, пробуя ее на вкус, прежде, чем отстраниться.
— Увидимся позже, — шепчу ей в губы, а затем откинувшись назад, беру еду, которую она протягивает. Чувствую, что оставляю часть себя позади. Но засовываю свои чувства поглубже и возвращаюсь в свой дом.
Открывая дверь, оказываюсь в облаке дыма, и мои органы чувств вкус, зрение, обоняние, осязание, сразу обостряются. Боже, мне нужно накормить свою зависимость. Прямо сейчас. Не дотерплю, чтобы вернуться в свою комнату.
Делайла и Дилан сидят на диване, нагревая порошок на куске алюминиевой фольги. Делайла, прижавшись к Дилану, не моргая следит, как он водит зажигалкой, создавая дым. У них обоих мешки под глазами, и я задаюсь вопросом, как давно они не спали… интересно, сколько времени прошло с тех пор, как я спал.
— Где тебя на хрен носило? — спрашивает Дилан, отрывая взгляд от фольги. Он в замешательстве смотрит на пакет из Макдональдса в моей руке, потому что мы редко едим. — И откуда это у тебя? — У него свежий синяк под глазом и запекшаяся кровь на губе.