. Люди усвоили послание: это русская война – война ради защиты Родины. Когда Сталин закончил, подразделение барабанщиков Московской школы военно-музыкантских воспитанников Красной Армии заиграло боевую мелодию, и в течение следующих нескольких часов отряды молодых бойцов маршировали с Красной площади на запад, навстречу грохоту орудий.
Последний этап Битвы за Москву начался восемь дней спустя[165]. Командующий группой армий «Центр» фельдмаршал фон Бок приказал 3-й и 4-й танковым армиям атаковать Москву с севера; генерал Хайнц Гудериан должен был напасть на столицу с юга. Затем эти две силы соединились бы в Ногинске, городе в 20 милях к востоку от Москвы, чтобы двинуться на столицу. Однако к середине ноября резко участившиеся случаи обморожения начали выкашивать боевые подразделения немцев и к Новому году грозили достигнуть 100 тысяч, что было сравнимо с боевыми потерями[166]. Сильный холод вывел из строя множество немецких танков, грузовиков и железнодорожных составов, а русские дороги еще больше затрудняли передвижение людей и техники[167].
И, наконец, сам немецкий солдат. Происходившее в Польше, Норвегии и Франции, казалось, подтверждало старую точку зрения о том, что сражения в конце концов выигрываются именно за счет личных качеств солдата. Но к ноябрю 1941 года немецкий солдат сражался на Восточном фронте почти шесть месяцев[168], уже при температурах, достигавших десяти или двадцати градусов мороза, часто без перчаток, шарфа, теплой куртки и другой зимней одежды. Гитлер считал, что к началу осени выиграет войну на Востоке, поэтому не был готов к зимней кампании.
Поначалу казалось, что эти трудности не имеют значения. Замерзшие лесные тропы и покрытые льдом болота к северу от города позволяли группе армий фон Бока уверенно продвигаться вперед. В последние недели ноября немецкие войска двинулись на юг к Москве, захватывая по пути один стратегический пункт за другим: Клин в 50 милях к северу от столицы, Солнечногорск – в 45 милях и Ленинградское шоссе – в 27 милях от Москвы. К 27 ноября немецкие войска вышли к каналу Москва – Волга и после нескольких дней ожесточенных, часто рукопашных боев были вынуждены отступить. В течение нескольких дней СССР отвоевал Красную Поляну и остановил продвижение генерала Гудериана с юга – второе направление атаки, который, как предполагалось, должен был заставить Москву подчиниться. В начале декабря фон Бок сверился со своими картами и пришел к выводу, что шанс для стратегического успеха упущен. Москва останется русской до весны 1942 года.
Следующие несколько дней прошли в относительной тишине. Утром 5 декабря немецкие солдаты проснулись от свиста ракет «Катюш». Жуков приказал четырем армиям атаковать[169], и утром 6 декабря десятки тысяч сибиряков, узбеков и казахов хлынули из лесов вокруг столицы в утепленных белых камуфляжных костюмах и набросились на измученного, растерянного врага. Русская контратака, отбросившая немцев на сотни миль назад вдоль нескольких участков фронта, была бы самой громкой историей 1941 года, если бы следующим днем не было 7 декабря.
5Один день в декабре
Вечером 6 декабря 1941 года американцы, как и в любой другой субботний вечер, слушали радио. На Си-би-эс передавали «Таверну Даффи», любимое радиошоу мужской части слушателей, на «Мьючуал» играла группа Томми Дорси, популярная среди женщин. В эфире было много новостей о войне. Несколькими часами ранее Красная армия начала контрнаступление под Москвой[170], а международная пресса была взбудоражена слухами о нападении Японии на Таиланд[171].
Тем не менее большинству американцев война казалась далекой, особенно в субботу вечером, когда на Эн-би-си молодой Фрэнк Синатра, новый серцеед, пел «Nancy (with the Laughing Face)[172]», а на «Мьючуал» выступал свинг-бенд Бенни Гудмена. Французский журналист, приехавший в США летом 1940 года, писал, что Америка «буквально опьянена пацифизмом». Год спустя мало что изменилось.
У среднестатистического американца имелось множество причин для пацифизма, но главной из них была память об участии страны в Первой мировой войне. За своих 116708 погибших Соединенные Штаты накопили около 10 миллиардов долларов всё ещё не погашенного к тому времени европейского долга и не получили почти ничего больше. Кроме того, у миллионов граждан США имелись личные причины придерживаться политики изоляционизма: у американцев ирландского и немецкого происхождения – историческая вражда с Великобританией, а у изоляционистов всех национальностей – убеждение, что единственная страна, за которую должен сражаться американец, – это его собственная.
Эти настроения отразились на результатах опросов общественного мнения, проведенных в конце лета и осенью 1941 года. По завершении Атлантической конференции в августе популярность Рузвельта взлетела до 73 %, но позиция невмешательства все равно набрала на один процент больше. Два других опроса, проведенные в конце лета и начале осени 1941 года, также показали, что американцы против участия в войне. Общественность высказалась против того, чтобы призывники проходили службу за пределами Западного полушария, и без энтузиазма поддержала пункт, предлагавший увеличить срок службы с 12 до 18 месяцев.
Предложение разрешить американским войскам служить за пределами Северной и Южной Америки одобрили всего 27 % проголосовавших. За проект закона об увеличении срока службы по призыву проголосовало 50 % граждан. Против высказалось 45 %, и эти люди тоже представляли собой значительную долю населения, и с их мнением нужно было считаться. Среди них были изоляционисты, пацифисты, религиозные лидеры и значительная часть политической элиты. Закон об увеличении срока службы Палата представителей приняла с перевесом в один голос. Солдаты, чью жизнь этот закон перевернул с ног на голову, выражали протест, покрывая стены казарм и туалетов новым остроумным граффити OHIO: Over the Hill in October («За холм – в октябре»), имея в виду месяц, когда заканчивался годичный срок.
К началу сентября 1941 года Рузвельт, Гопкинс и другие ведущие деятели из администрации считали, что флот и авиация США готовы вступить в бой. Однако президент и его помощники не были уверены, что общественность поддержит отправку американских солдат на войну. Рузвельт старался не слишком перечить общественному мнению, и в конце лета 1941 года его политические инстинкты подсказывали, что только вероломное нападение на США заставит американцев единодушно изменить свое мнение. Четвертого сентября в дело вмешались боги войны, совершив провокацию. В то утро американский эскадренный миноносец «Грир» и немецкая подводная лодка обменялись выстрелами у берегов Исландии. Инцидент спровоцировал «Грир». Когда британский самолет-разведчик, круживший над кораблем, сообщил о присутствии подводной лодки, экипаж эсминца решил бросить немцам вызов. В водах одного из самых суровых морей мира началась двухчасовая игра в кошки-мышки. Затем, в последний раз уклонившись от глубинных бомб, сброшенных с американского эсминца, подводная лодка исчезла в диких широтах Северной Атлантики.
Обращение Рузвельта к нации 11 сентября было построено вокруг событий, произошедших с эсминцем ВМС США. Правда, в версии, изложенной президентом, не упоминались ни британский самолет, ни попытки потопить подводную лодку с помощью глубинных бомб. «Это пиратство с юридической и моральной точек зрения, – заявил президент перед несколькими миллионами радиослушателей. – Мы не искали войны с Гитлером. Как не ищем ее сейчас. Но… когда вы видите гремучую змею, готовую атаковать, вы не ждете, пока она нанесет удар, а сразу давите ее». Хотя очередной опрос показал, что обращение Рузвельта было воспринято хорошо, многие не изменили своего мнения. Как заметил биограф Рузвельта Джеймс Макгрегор Бернс, в то время единственный вопрос, на который люди почти всегда отвечали одинаково, звучал так: считаете ли вы, что Соединенным Штатам следует вступить в войну? «Тогда люди отказались от действий?», – говорил Бернс.
В речи, произнесенной в День военно-морского флота 27 октября, Рузвельт снова попытался повлиять на общественное мнение, на этот раз более изощренным способом. Главной темой стал еще один инцидент на море. Одиннадцатью днями ранее[173] американский эскадренный миноносец «Кирни» был атакован немецкой подводной лодкой у берегов Исландии. На этот раз не обошлось без жертв: 11 моряков погибли. «Мы не хотели воевать, но война началась», – заявил Рузвельт перед миллионной радиоаудиторией. Оставшуюся часть его выступления можно охарактеризовать одним словом – сюрреализм. Рузвельт сообщил слушателям, что в его распоряжении оказались два секретных нацистских документа. Одним из них был немецкий план по преобразованию Южной и Центральной Америки в пять вассальных государств. Другой представлял собой план Гитлера по уничтожению всех религий. На следующий день после выступления Черчилль телеграфировал Рузвельту: «Глубоко тронут вашей замечательной речью». Реакция американской общественности на выступление была сдержанной. Возможно, многие поняли, что никаких секретных нацистских документов не существовало[174]. Слова Рузвельта о том, что он готов на все, чтобы победить Гитлера, не были пустой болтовней.
Три дня спустя общественное мнение о войне снова подверглось испытанию, на этот раз беспрецедентно провокационным образом. Немецкая подводная лодка торпедировала «Рубен Джеймс[175]